В жизни мне невероятно повезло, ведь моим Учителем был Лев Абрамович Остерман. В 1992-1993 годах в Московской гимназии на Юго-Западе (№ 1543) Лев Абрамович вёл у нас физику и (факультативно) спецкурс по физико-химическим методам биологических исследований (на занятия регулярно ходили человек 7-8, треть класса).
Помню — папа еще молодой,
Помню выезд, какие-то сборы…
(Д. Самойлов)
Обычная сцена, которая повторялась почти в точности всякий раз, когда я попадал в незнакомую русскоязычную био-тусовку сразу после отъезда в Штаты. Вслед за первым представлением, кто-то говорил: «Остерман?» (недоверчиво, а затем, смерив критическим взором, скептически) «А ты не родственник трехтомника по методам?». Про возможное (ясно что невозможное!) авторство речь не шла, но даже мысль о родстве не казалась убедительной. И хотя мой заготовленно-сардонический ответ был либо «даже не однофамилец», либо, чаще, про детей, «на которых природа отдыхает», в душе я ликовал и гордился! Понимая, что гордиться собственным отцом еще глупее, чем собственным сыном (поводы для этого у меня тоже возникли, но позже), мне все же отрадно было (хоть и незаслуженно) погреться в лучах его широкой известности и даже в не очень узких кругах. Косвенным образом получая некий штамп ОТК, что, мол, раз родственник, значит может и сам на что сгодится. Поэтому, хоть короткий мой рассказ не обо мне, он неизбежно все равно обо мне. То есть, именно о моем личном восприятии того, кто для других был Лев Абрамович, Лев Остерман, Лев и т.д., а для меня «па» (в прямой речи) и «отец» в косвенной.
Когда меня спрашивают, кем был мой дедушка, я обычно начинаю с «инженера-конструктора, проектировавшего ракеты для запуска в стратосферу» (пусть это был метеозонд, но делали его в НИИ-88 под руководством Королева), потом говорю про «молекулярного биолога, единственного на тот момент с физическим образованием» (это предопределит появление трехтомного сборника методов исследования белков и нуклеиновых кислот), затем добавляю, что он автор книг по истории древнего Рима, Греции, России и не только, и уже где-то в конце говорю, а еще он работал учителем в школе.
В последние годы работы моего мужа, Льва Остермана, в Институте Молекулярной Биологии (1979 1984 гг) произошел его самый крутой поворот от естественно-научных исследований к чтению лекций, а потом к исследованиям в сфере гуманитарной.
Размышления о таком повороте были связаны с внешними обстоятельствами. Академик Баев, чьим заместителем в лаборатории был Лев, решил, что свобода выбора направления работы в лаборатории отменяется. Вся работа будет подчинена проблемам генной инженерии. Такие изменения не устраивали Льва. Подумав, он решил уйти из института сразу по наступлении пенсионного возраста. Но за оставшееся время он считал очень важным сделать для института, оборудованием которого занимался более 5 лет, последнее важное дело — прочитать для молодых сотрудников ИМБ курс лекций по физическим методам исследования нуклеиновых кислот. Литература для чтения лекций собиралась им много лет, и к этому времени содержалась в 85 тетрадях (1700 статей), сброшюрованных в четыре папки. Лев получил разрешение академика Энгельгардта на использование конференц-зала с 10 до 12 часов один раз в неделю. Перед первой лекцией он немного поволновался: «Захочет ли молодежь института слушать эти лекции?». Но на первой лекции уже собралось много народу, а на второй свободных мест в зале не было. На третьей лекции не все желающие могли сидеть. Надо было что-то менять, и Лев решил читать каждую лекцию 2 раза подряд. К этому времени «сарафанное» радио оповестило и московскую научную молодежь о читающихся в ИМБ лекциях. В результате повторные лекции тоже шли при заполненном зале. В конце трехлетнего чтения этого курса лекций благодарные слушатели подарили лектору роскошное издание книги фотографий с названием «Мелодии русского леса» с трогательной надписью:
«Дорогому Льву Абрамовичу — нашему неизменному и безценнейшему проводнику в многолетних странствиях по дебрям «нерусского леса» биохимических методов — с искренней благодарностью за цикл лекций и книги.
С надеждой на дальнейшие встречи
Слушатели лекций 1980-1983 гг.»
Лев Абрамович Остерман очень недолгое время был учителем физики в последнем классе нашей школы. Несмотря на краткость этого периода, он произвел на меня такое глубокое впечатление, что сразу после окончания школы, мы с ним крепко подружились и, несмотря на большую разницу в возрасте, продолжали дружить до последних дней его жизни. Попробую рассказать об этой дружбе.
Я рос в окраинном районе Москвы, учился в обычной школе нашего района. Где-то до 6-7 класса жизнь там была вполне нормальной – учился я неплохо, хотя и не был отличником. Но вот в 6-7 классе школьная жизнь там резко начала портиться. Небольшая часть ребят из класса связалась с уголовкой, кто-то стал спиваться, начались довольно серьёзные драки, и родители отличников уже в 7 классе попереводили своих детей в другие, более продвинутые и спокойные школы. Мой круг общения не то, чтобы сузился, но как-то перестал меня устраивать – я чувствовал себя «белой вороной», так как все мои интересы лежали в области приключенческой литературы, читал я очень много, а поговорить об этом было не с кем. Ну и доставалось мне частенько, так как, несмотря на высокий рост, я был довольно хилым физически.
Вначале этого же 7 класса родители отправили меня учиться в вечернюю физическую школу при физическом факультете МГУ. Внезапно, решение физических задачек мне показалось страшно интересным, я увлёкся, к тому же, в моей группе почти все были такими же «белыми воронами» как я – возникла стая таких ворон, наше общение на переменках и после занятий в этой школе было очень притягательным, в этом общении шёл интенсивный культурный обмен между учениками.
Расскажу о нашей общей с Львом Абрамовичем любви к горам. Ещё на младших курсах университета друзья пригласили меня в горно-туристический поход на две недели в район Теберды (Западный Кавказ). Туристический опыт к тому моменту у меня был приличный – в подмосковный лес с рюкзаком и с ночёвками я ходил с детства, с моей бабушкой «по грибы, по ягоды». А потом – клуб самодеятельной песни с его слётами, опыт автостопа и прочие приключения молодости. Несмотря на весь мой опыт, оказалось, что горный поход для меня очень тяжёл физически – у меня в группе был самый лёгкий рюкзак, и я всё время отставал, даже от девушки, участницы нашей группы. И, тем не менее, этого похода мне хватило, чтобы «заболеть» горами навсегда – через год я уже организовал поход сам: собрал группу, проработал маршрут, расписал раскладку продуктов и так далее. Так с тех пор почти каждый год и вожу походы в горы – в этом году исполнилось 40 лет моему первому походу.
К моменту окончания университета я наработал уже солидный опыт организации походов, обзавёлся каким-никаким горным снаряжением, ходить стало комфортно и интересно. Ходили мы тогда, в основном, в район Архыза, который по стечению обстоятельств был основной базой походов и восхождений Льва Абрамовича, увлекавшегося альпинизмом. И я пошёл на авантюру: пригласил Остермана присоединиться к нашей, по его меркам «юниорской» горно-туристической группе. В то лето ему было уже под семьдесят лет, были всякие неполадки в здоровье, но притягательность вброшенной мной идеи этого похода победила – и мы пошли. Группой из шести человек мы должны были траверсировать Софийский хребет в Архызе, выйти на Главный Кавказский хребет (тогда это было ещё возможно, Советский Союз ещё существовал), взойти на относительно несложную горную вершину, «откуда должно быть видно море», и потом по боковой заповедной долине вернуться обратно в Архыз. Там Лев Абрамович собирался остаться на базе Московского Дома Учёных, ну а мы собирались возвращаться в Москву. Всё вместе должно было быть несложным походом II спортивной категории сложности. Специального снаряжения (кроме бивачного) для этого обычно не требуется, достаточно лыжных (или просто) палок, ну и ещё у нас была пара ледорубов «на всякий случай». Льва Абрамовича мы отговорили брать ледоруб – он у него был 50-х годов, тяжеленный (впрочем, наши ледорубы тоже были советские – в несколько раз тяжелее нынешних «фирменных»). Руководителем похода был я, Остерман шёл рядовым участником.
Примерно так в те годы выглядел Лев Остерман (в Архызе)
Лев Абрамович появился у нас на уроке физики весной 81-го. Сегодня совершенно невозможно себе представить, что ему было 58. Нет, он не был стариком, но он был старше всех наших учителей, было совершенно очевидно, что он пришел к нам из другого времени. Всего только 58! В этом 2023-м нам , его тогдашним ученикам – 58, а мы и не думаем записывать себя в другое поколение, хотя для нынешних девятиклассников мы просто динозавры с заметными животами.
У Л.А., конечно, не было и намека на живот. Походы на Кавказ, регулярные занятия теннисом. Он играл с партнерами по клубу в Академии наук, он занимался с частным тренером, тогда для многих из нас, по крайней мере для меня, сама концепция казалась непостижимой. Он удивленно, но с гордостью рассказывал нам о каких то мышцах на правом плече, которые стали расти от постоянных занятий теннисом.
Первый урок – знакомство, Л.А. читал нам стихи наизусть, все 45 минут. В классе было необыкновенно тихо. Потом еще было несколько таких “непрофильных” уроков. В это время Л.А. изучал историю греческой демократии. Нам повезло услышать наброски из его книг из первых уст. Когда мы стали ходить к Л.А. домой, мы услышали и о республике, греческой тирании, отсыл к современности был вполне прозрачным. Л.А. рассказывал нам и про Толстого, так я узнал, почему, на самом деле, Лев Николаевич был отлучен от церкви , про его религиозно-философские поиски себя, про то, что Толстой в 60 лет начал изучать иврит, чтобы читать первоисточники… Не помню такой уважительной причины, по которой Л.А отменил бы его обязательные еженедельные домашние Музыкальные среды. “Маяк” не передавал такой музыки в программе классики.
Л.А. рассказывал семейную легенду, согласно которой, фамилия Остерман досталась его предку от графа. Правда или нет, но Л.А. нам казался графом: он говорил и читал на английском и на французском, что для нашего поколения, выросшего за железным занавесом и учившего язык по Moscow News, было доказательством благородного происхождения. На уроки Л.А. приходил в обязательном пиджаке, как в камзоле, и со своим мелом, не царапающим доску. Доска должна была быть безукоризненно чистой к началу урока, что удавалось нам не всегда . Урок был спланирован заранее и шел строго по плану. К концу урока доска была заполнена текстом и формулами, почерк у Л.А. был ровный, мужественный, полупечатные буквы стояли твердо, уверенно высказывая мнение автора. Я все еще подражал этому почерку даже в институте.
Мы знали что Л.А. начинал в конструкторском бюро, давно, во время войны.У него был “быстрый” карандаш, и ему доверяли аврально завершать чертежи проектов в те времена, когда пропущенная запятая могла стать угрозой свободе. Потом Л.А. занялся физикой и биологией, защитил диссертацию и перешел в Академию наук, его работы печатали за рубежом.
На 85-ти летие Л.А. я передал в Москву из Нью Йорка мантию и шапочку Колумбийского университета, Л.А. был произведен в почетные Магистры на юбилее. Звание Магистр звучало загадочно и внушительно для людей из доперестроечной эпохи, кажется Л.А. остался тогда доволен.
В 2009, одноклассники, как всегда, собирались у льва Абрамовича 13 января. Я как раз оказался в Москве (приехал к отцу на 70-ти летие, не был в Москве лет 10). Было странно увидеть всех после долгого перерыва, услышать рассказы, заполнить лакуны жизней. Л.А. слушал, задавал вопросы. Тогда я сказал Л.А. “До свиданья!” последний раз.
Миневич Илья
31 июля, 2023
Примерно в 2008-2010 году я была в Московском Центре Непрерывного Математического Образования, где в этот момент продавалась книжка Льва Абрамовича по методам исследования клетки. Я гордо сказала, что это мой школьный учитель физики, а они меня поправили, что, наверно, биологии, и мне пришлось их убеждать, что физики могут так хорошо знать биологию.
Мне запомнился рассказ Льва Абрамовича про исследование серебристых облаков. Про то как А. И. Хвостиков (по слухам сын великого князя Николая Константиновича) приблизил к себе некого человека, написал ему кандидатскую диссертацию, а тот из корыстных побуждений (занять место начальника) написал письмо с обвинениями Хвостикова в подстановке результатов наблюдения. В результате Хвостикова лишили Сталинской премии и вся группа пострадала, в том числе и кандидатская диссертация автора письма. Вывод был что дураки опасны.
