Обычная сцена, которая повторялась почти в точности всякий раз, когда я попадал в незнакомую русскоязычную био-тусовку сразу после отъезда в Штаты. Вслед за первым представлением, кто-то говорил: «Остерман?» (недоверчиво, а затем, смерив критическим взором, скептически) «А ты не родственник трехтомника по методам?».

Про возможное (ясно что невозможное!) авторство речь не шла, но даже мысль о родстве не казалась убедительной. И хотя мой заготовленно-сардонический ответ был либо «даже не однофамилец», либо, чаще, про детей, «на которых природа отдыхает», в душе я ликовал и гордился! Понимая, что гордиться собственным отцом еще глупее, чем собственным сыном (поводы для этого у меня тоже возникли, но позже), мне все же отрадно было (хоть и незаслуженно) погреться в лучах его широкой известности и даже в не очень узких кругах. Косвенным образом получая некий штамп ОТК, что, мол, раз родственник, значит может и сам на что сгодится. Поэтому, хоть короткий мой рассказ не обо мне, он неизбежно все равно обо мне. То есть, именно о моем личном восприятии того, кто для других был Лев Абрамович, Лев Остерман, Лев и т.д., а для меня «па» (в прямой речи) и «отец» в косвенной.

В воспоминаниях, как обычно, все перемешано, перепутано важное с мелочами, петляют даты, перевернуты причины и следствия. От того и единственно возможный жанр, коллаж. Метафорически, эдакий сказочный мешок с новогодними подарками, откуда можно вслепую вытаскивать и рассматривать никак не связанные между собой картинки, эпизоды, фразы. Иногда блестящие, иногда тусклые, а иногда и горькие, как повезет! И почему какие-то, совсем мелкие, врезаются в память во всех деталях, с запахами и оттенками, а другие, казалось бы, судьбоносные, тускнеют и тают как последние островки снега московским апрелем, кто поймет!

Апрель, Москва, середина 60-ых, отец ведет меня впервые в жизни в настоящую шашлычную на улице Горького. Я никогда шашлыков не видел, но где-то слышал или читал. В моих фантазиях это должна была быть некая амброзия, пища богов, несказанная и недоступная всяким второклассникам! И вот мы заходим в это заветное капище, отец заказывает шашлыки, официант удаляется в святая святых и вскоре приносит на стол бутылку минералки и какой-то маленький белый кувшинчик. В нем что-то густое и зеленовато-коричневое. «Это что? Шашлык?». «Ну да, конечно, попробуй, вот ложечка специальная». Ни тени улыбки, значит правда! Вот это? Пробую. Что-то остро-кислое (это был просто соус ткемали), о разочарование! Физиономия, думаю, у меня была еще кислее. Поэтому отец, сначала было довольный своим розыгрышем, начинает меня утешать. Я не слушаю, мечта поругана, и в этот момент приносят настоящий, волшебно пахнущий, на шампуре похожим на меч-кладенец! Мы оба счастливы! Я – чуть-было не потерянным, а потому особо остро ощутимым, чудом общепита, отец - моим восторгом, который так быстро высушил едва выступившие слезы!

Подмосковное лето. Отец приезжает на родительский день в пионерский лагерь, мы уходим далеко в дремучий лес, он рассказывает мне придуманную на ходу волшебную историю про маленького принца, заблудившегося в волшебном лесу. Мне страшно, что вот, мы сейчас тоже заблудимся! Он ведь никогда здесь не был, а мы ушли далеко, и как он найдет дорогу назад! А мы идем все дальше, а лес все гуще, а признаться невозможно… И вот, действительно непонятным, волшебным образом, выходим назад к знакомым местам, поляна, лагерь. В страшной сказке тоже неожиданно счастливый и веселый конец. Я искренне восхищаюсь этим огромным, всемогущим и всезнающим богатырем. Крепко сжимаю огромную руку с узловатыми венами. Мы оба счастливы…

Таких картинок осталось немного… Дело не только в узких коридорах памяти, нагромождении лет и «взрослых» впечатлений. Отец всегда натружно (кто-то скажет фанатично) работал. Мама бережно хранит мой еще детсадовский рисунок, на котором мужик в белом халате с какой-то алхимической ретортой, а за окном, полная луна. Подписано: «Работа». Взрослым это почему-то казалось смешно, хоть я вовсе не имел в виду иронизировать по поводу его бесконечных бдений в лаборатории, а если дома, то в чулане за письменным столом - там, в нашей коммуналке на Пушкинской, был его, так сказать, «оффис». (Кстати о странном чувстве юмора взрослых, я так же не мог понять, что смешного в рисунке, где я, под влиянием мультика Рики-Тики-Тави, изобразил трех кобр: большую, поменьше и совсем маленькую, и подписал «Семья».)

Отрешившись от лишенного рефлексии детского восприятия, я могу уверенно сказать словами Януша Корчака, что меня взаправду воспитывала полоска света из-под двери отцовского кабинета. Просто, потому что первым делом всегда были «самолеты», ну а все остальное - по остаточному принципу. То есть не то, чтобы ко мне не применялись другие методы прямого воздействия и просвещения. Помимо всяческих рутинных дисциплинарных мер, хорошо помню лекцию о Сталине, после которой я попытался просветить своих наперсников-третьеклассников по поводу культа личности, за что и получил. А еще помню, как в августе 68-го родители приехали на съемную дачу (где я жил с бабушками, а они заезжали крайне редко - некогда, работать надо) мрачнее тучи, и, в ответ на мои приставания про поиграть, я получил отцовский рассказ о танках в Праге. Это был удар ниже пояса! Со злодеем Сталиным (убившем моего деда по маме!) я, в свои 10 лет, как-то уже смирился: все же дело прошлое и правда восторжествовала, а добро, как полагается, победило. Я только что был принят в пионеры (!), и был уверен, что советские люди - самые хорошие (ведь мои родители советские люди!) и самые счастливые (я ведь советский и кто счастливей меня?!). Мы спасли мир от войны! Мы за мир во всем мире! И тут такое… После этого надо было еще многому научиться. Как жить в своем параллельном мире, с другими ценностями и другими правилами. Но, хотя мне и в этом отцовская наука была весьма полезна, это уже взрослая обще-поколенческая история…

Наверное, я где-то читал, а если и нет, то вроде и так очевидно, что структура отношений сына и отца проходит через три фазы. Сначала, я маленький и слабый, а он большой и сильный. Он помогает, я принимаю помощь. Во второй фазе мы как бы постепенно выравниваемся и становимся скорее друзьями, в моем случае, даже коллегами. Мы обмениваемся новостями и суждениями, спорим на равных, соглашаемся в важном, но далеко не во всем. У меня своя музыка, свои приоритеты в работе, семье, свой взгляд на политику. Но нам обоим интересно, небезразлично то, что думает и чувствует другой. Это пик нашей близости, которую не в силах разрушить даже разделивший нас океан.

Третья фаза самая трудная, в которой мы меняемся местами. С одной только разницей, что, видя, как ему становится все труднее то, что раньше давалось играючи (спорт, писание, заучивание новых стихов, которые он любил читать друзьям и делал это прекрасно) и, понимая как ему нужна была бы моя помощь, помочь я ему практически ничем не мог. Дело не только в возрасте, постепенно тающих запасах физических и душевных сил, памяти. Он ощущал (хоть и сопротивлялся изо всех сил), наступление каких-то новых реалий, которые не укладывались в его стройную картину мира. Помимо разнообразных политических метаморфоз «нулевых», даже новые технологии, коих он всегда был горячим приверженцем (вспомнить его увлечение кибернетикой в докомпьютерный век - было ведь такое понятие!), его уже скорей огорчали. По очень странной (но совсем не странной для тех, кто его хорошо знал) причине – у него уже не хватало знаний, да и времени, понять их на глубинном уровне. Трудно поверить, но корпя денно и нощно над книгами по истории, он исписывал своим фантастическим бисерным почерком (предмет моей черной зависти!) перьевой ручкой (!) десятки тетрадей, сотни листов, наотрез отказываясь пользоваться компьютером. Главная причина - ему так и не удалось до конца разобраться как работает микропроцессор! Не как создать и сохранить файл, чего абсолютно достаточно миллиардам пользователей, а как вот оно работает на уровне его излюбленной физики! «Я не могу этим пользоваться, если я не понимаю как оно на самом деле устроено!» И никакие мои попытки помочь ему преодолеть это табу, никакие уговоры и аргументы не помогали. Это и комично, и грустно, но главное, что это очень точно отражает его подход к науке, который и лег в основу успеха его книг по методам (тех самых, коих я даже не однофамилец). И задолго до того, работая в институте молекулярной биологии, когда ему пришлось до винтика разобрать, а потом снова собрать импортную ультрацентрифугу (досталась с выставки, без технического описания), для того чтобы понять, «как она на самом деле работает». И в физических задачках, которые он придумывал для своих школьных учеников, вся суть которых была в том, чтобы они задумались о сути явлений, о том, «как все на свете на самом деле работает».

Тешу себя мыслью, что хотя бы в этом, его целенаправленные усилия по моему воспитанию были все же не совсем безуспешны. Пока еще в «первой фазе», отец столь же усердно сколь и напрасно пытался внушить мне любовь к спорту, брал в горы, учил играть в шахматы… Все не в коня корм (юношеский негативизм?). И хотя я, как и все, радостно и бездумно пользуюсь набором гаджетов, мне действительно интересно понять: «how the things work?». Наверное, поэтому все же и занимаюсь своей биологической наукой, и по-прежнему нескучно. А это очень много. И за это, и за очень многое еще, о чем так просто не расскажешь (да и к чему?), я бесконечно благодарен своему отцу. Он был моим добрым, но сильным и строгим великаном, был настоящим другом, единомышленником и оппонентом в спорах, а потом, короткое время, слабеющим, нуждающемся в моральной поддержке, бесконечно близким человеком, которому я так и не смог вернуть даже малой толики полученного… И как бы ни было печально последнее, я тем точнее понимаю как мне повезло!

Андрей Остерман,
Сан Диего, Калифорния,
cентябрь 2023.