Лев Абрамович Остерман очень недолгое время был учителем физики в последнем классе нашей школы. Несмотря на краткость этого периода, он произвел на меня такое глубокое впечатление, что сразу после окончания школы, мы с ним крепко подружились и, несмотря на большую разницу в возрасте, продолжали дружить до последних дней его жизни. Попробую рассказать об этой дружбе.

Я рос в окраинном районе Москвы, учился в обычной школе нашего района. Где-то до 6-7 класса жизнь там была вполне нормальной – учился я неплохо, хотя и не был отличником. Но вот в 6-7 классе школьная жизнь там резко начала портиться. Небольшая часть ребят из класса связалась с уголовкой, кто-то стал спиваться, начались довольно серьёзные драки, и родители отличников уже в 7 классе попереводили своих детей в другие, более продвинутые и спокойные школы. Мой круг общения не то, чтобы сузился, но как-то перестал меня устраивать – я чувствовал себя «белой вороной», так как все мои интересы лежали в области приключенческой литературы, читал я очень много, а поговорить об этом было не с кем. Ну и доставалось мне частенько, так как, несмотря на высокий рост, я был довольно хилым физически.

Вначале этого же 7 класса родители отправили меня учиться в вечернюю физическую школу при физическом факультете МГУ. Внезапно, решение физических задачек мне показалось страшно интересным, я увлёкся, к тому же, в моей группе почти все были такими же «белыми воронами» как я – возникла стая таких ворон, наше общение на переменках и после занятий в этой школе было очень притягательным, в этом общении шёл интенсивный культурный обмен между учениками.

Отучился я там учебный год и весной к нам на занятия этой вечерней школы пришли «вербовщики» — ученики старших классов физико-математической 179 школы, которые рассказали, что сейчас идёт набор в 8-й физический класс, к знаменитому на всю Москву учителю физики Владимиру Владимировичу Бронфману. А сама эта школа была частью системы специального физико-математического школьного образования, созданной великим педагогом Николаем Николаевичем Константиновым.

Ну и пошёл я поступать. Увы, к тому моменту, когда я появился на собеседовании, было уже далеко за середину конкурса – по-моему, всего собеседований было 4, а я смог принять участие только в двух. Баллы всех собеседований складывались в общую копилку. На собеседовании были довольно заковыристые задачи, но со своим багажом вечерней физической школы я с ними неплохо справился, и всё равно мне баллов на поступление не хватило.

Видя моё отчаяние, мой отец, как он выразился, «надел камзол» и пошёл поговорить с директором 179 школы, ну и уговорил эту добрую женщину зачислить меня в обычный, не физический класс. Идея заключалась в том, что следующей весной будет аналогичный конкурс уже в два математических класса, и, если я его пройду и пожелаю — то смогу перевестись в физический класс. Восьмой класс в 179 школе был последним обычным, 9-10 классы были один физический и два математических.

Восьмой класс пролетел быстро, а так как я учился уже в самой этой школе — то на весенние собеседования в девятый класс я попал вовремя и, хоть математические задачи я решал заметно хуже физических – проходной балл я набрал и был зачислен в математический 9-й «В» класс. Это было весной, теперь уже весьма далекого, 1980 года. С переводом в физический класс возникли сложности и, плюс к тому, хоть я и помню нетвёрдо, но в этот год Бронфман ушёл из 179 школы.

Одна из главных удач всей мой жизни была в том, что я попал именно в «В» класс, а не в «Б», что стало довольно случайным выбором. Это везение заключалось в моих новых одноклассниках, дружбу с которыми я считаю самым важным событием в моей жизни. Эта наша дружба продолжается по сей день.

А вот учитель физики у нас был так себе. Это был совершенно новый для школы человек – и он был довольно скверного характера – объяснял плохо, а двойки ставил «от бедра» всем подряд, по любым основаниям и без оных, чем очень быстро настроил против себя весь класс. В десятом классе он надолго заболел и пропал из школы, а мы на целую четверть остались вообще без уроков физики – заместить его в нашем классе никто не мог.

Наше везение продолжилось: в следующей четверти у нас в классе появился главный герой этого повествования – Лев Абрамович Остерман. К тому моменту он был уже состоявшимся учёным. Я думаю, что в его решении некоторую роль сыграла география: наша 179 школа в Камергерском переулке находилась буквально в двух шагах от родительского дома Льва Абрамовича, а также от 635 й школы, где он уже преподавал в конце 40-х – начале 50-х годов. В общем – он согласился вести физику – и, таким образом, он попал в наш класс.

Его первое появление на уроке было фееричным, тогда он сказал примерно так: «Ну, то, что вы отстали по физике — это мы всё наверстаем, но, чтобы нам с вами лучше настроиться друг на друга – я весь этот урок буду читать вам стихи». Боже, как он читал! Поставленный актёрский голос, чёткая дикция, правильные интонации, сам подбор стихов: Пастернак, Гумилёв — это то, что я запомнил, были и другие поэты, естественно, малознакомые тогдашнему среднему школьнику, а мне — так и вовсе незнакомые. Это теперь я знаю, что у Льва Абрамовича был довоенный актёрский опыт, а чтение стихов он практиковал и в прошлом учительском опыте (635-я женская школа 1950-х годов), и у себя в институте Молекулярной Биологии.

А тогда мы (по крайней мере, я) вышли с этого урока на подгибающихся ногах: у меня в голове ярко горел транспарант — «таких людей я в своей жизни ещё не видел». Хотя круг друзей моих родителей включал многих весьма неординарных личностей.

А потом были уроки физики. Несмотря на то, что благодаря вечерней физической школе я уже всю школьную физику к этому моменту знал – мне было на них страшно интересно. Привлекал рассказ о физических явлениях и законах, построенный по тщательно продуманному плану с чёткой аргументацией каждого вывода. Это было как математика, только физика.

Вообще, про речь Льва Абрамовича надо сказать отдельно: она была какая-то «дореволюционная». Я это очень чувствовал – такую речь редко у кого услышишь, разве что у старых эмигрантов. Мне доводилось такую речь услышать ещё в детстве: близкий друг и коллега моих родителей был родом из дворян; в детстве, во время Гражданской войны, родители отправили его в Чехию учиться, и в Россию он вернулся только в 1945 году. Вот у него была такая речь — на слух она воспринималась как хрустально-чистый горный родник: слово никогда не обгоняет мысль, каждая фраза продумана от начала до конца, в каждом своём слове. Лев Абрамович — второй в моей жизни носитель такой речи. Возможно, это заслуга семейства Николая Сергеевича Родионова, с которым Лев Абрамович был очень дружен с детства и о котором он написал книгу «Сражение за Толстого».

Вернёмся к урокам физики. Периодически нам раздавались задачи «на физическую сообразительность». Часто их темы были совершенно неожиданными, хоть и касались знакомых всем (в реалиях того времени) процессов и явлений. Например: «В кипящей воде варятся макароны трубочками. Кипит ли вода внутри этих трубочек?». Или: «Почему брус сыра или масла в магазине разрезают проволокой, а не ножом?». Мне известно всего два таких отечественных задачника не «на формулы», а «на физическое мышление». Автор первого из них – академик П.Л. Капица, который создал свой задачник в 1948 году. А второй создал Лев Абрамович для нас, своих учеников.

Запомнился урок, когда тема была «двигатель внутреннего сгорания». Лев Абрамович попросил нас закрыть учебники и устроил «ролевую игру». Он сказал: «Я буду генеральным конструктором, а вы – моим конструкторским бюро. Давайте изобретём этот двигатель с нуля». Ну и дальше весь наш класс за 45 минут прошёл через умело организованный «мозговой штурм». Сначала формулировались вводные данные задачи, затем был набросан хаотичный поток идей – что можно сделать для её решения, потом выбранные годные идеи были отданы в проработку более мелким рабочим группам, потом результаты рабочих групп были обсуждены – и, наконец, на доске возник чертёж финального решения. Понятно, что наш учитель тут использовал свой огромный опыт конструктора, но ещё он удивительно незаметно подсказывал нам возможные варианты решения проблем, аккуратно критиковал негодные решения, выводил из тупиков. Так что по окончании урока у нас у всех было полное впечатление, что всё мы придумали сами от начала и до конца.

10-й класс в тогдашней школе был выпускным, и весной мы вытащили нашего учителя на пару дней в лес, на слёт «Клуба самодеятельной песни» (КСП). В те времена это было довольно широкое общественное движение в нашей стране. Слет КСП, как обычно, проходил в лесу, туристическим образом. До места слёта надо было доехать на электричке, потом пройти с рюкзаком несколько километров, заготовить дрова на всю ночь, поставить палатки, развести костёр, поужинать. Это всё происходило в субботу, 8 мая, накануне дня Победы. Помнится, Лев Абрамович потряс нас невиданной шведской шатровой палаткой, лёгкой и удобной — как альпинист он имел очень продвинутое туристическое снаряжение. Мы-то ютились в брезентовых отечественных палатках довольно плотно — даже они были тогда дефицитом. Вечером был концерт — на срубленной из брёвен сцене, со светом и озвучкой (питаемых от бензогенератора) и аудиторией, рассевшейся амфитеатром вокруг сцены кто на чём – на сидушках и туристических ковриках. Несколько песен молодых авторов были посвящены грядущему празднику Победы. Как участник войны, Лев Абрамович во всём этом принимал живейшее участие – было видно, как ему это всё интересно и как он этим тронут. Концерт закончился за полночь, но мы до утра общались у костра и ходили в гости к соседям — везде у костров пение продолжалось.

Долго ли, коротко ли – но школа закончилась, почти весь наш класс поступил в разнообразные ВУЗы Москвы, собственно, наши спец-классы и были для большинства «трамплином» в хороший ВУЗ. Много народу поступило на механико-математический и физический факультеты МГУ, кто-то – в знаменитый Физтех, в МАИ (авиационный), МИФИ (физико-технический), Институт связи, МИСИС (стали и сплавов) и так далее.

Я поступил на физический факультет МГУ, моя вечерняя физическая школа при физическом факультете практически исключала альтернативу – мне там всё было интересно. С началом учёбы в ВУЗах большинству моих одноклассников стало понятно, что, в отличие от школы, теперь сильно напрягаться не надо — и физику, и математику в объёме первых двух курсов мы уже знали! Мы скучали друг по другу, поэтому наше общение продолжилось – мы ходили на слёты, концерты авторской песни, в туристические (водные и горные) походы, совместно отдыхали «диким образом» в Крыму и тому подобное.

А Лев Абрамович цементировал эти процессы: он предложил нашему классу встречаться у него дома, каждый год 13 января (отмечать Старый Новый Год). Это были открытые встречи — мы точно знали, что каждый год в этот день, начиная с семи часов вечера, дверь его квартиры будет не заперта, каждому можно будет прийти в любое удобное ему время, нас будет ждать несложная закуска и большой самовар с чаем (электрифицированный хозяином собственноручно). За столом — дружеское общение про то, кто как прожил год, про текущие, довольно бурные события в стране, про демократию, про Толстого и Римскую историю, чтение текущих книг Льва Абрамовича и так далее.

Ещё через несколько лет, когда Лев Абрамович вышел на пенсию, и в международном издательстве вышла его знаменитая монография о методах исследования белков и нуклеиновых кислот – он нас собрал отдельно и сообщил следующее: «За свою монографию я получил огромный гонорар в валюте – и сейчас придумал, как мне его потратить. У меня есть друг-искусствовед, который очень хорошо разбирается в классической музыке. С его помощью мы из спец. отдела музыкальных записей Ленинской библиотеки отберём каждое произведение в его наилучшем за всю историю исполнении. На свой гонорар я купил максимально качественную зарубежную аудиосистему (то, что сейчас называется Hi-End) и мы будем раз в две недели, вечером по средам, слушать одно из отобранных произведений в хорошем качестве и, когда будет возможность — с комментариями моего друга-искусствоведа. Будет два отделения, между которыми – чай, бутерброды и общение. Дверь в квартиру будет открыта, приходите сами, приглашайте друзей и знакомых, я тоже приглашаю моих друзей – приходите, вам будет интересно».

Мы сильно удивились – классическая музыка далеко не всем из нас была понятна в принципе, для большинства главными музыкальными жанрами были рок и авторская песня. Но когда мы заговорили об этом, Лев Абрамович сказал: «Вот именно поэтому. Я хочу, чтобы вы узнали эту сферу жизни, глядишь, кому-то из вас она покажется интересной, ну а кому нет – по крайней мере, возникнет общее представление об этой сфере культуры».

И мы начали ходить на эти встречи. Было удивительно: приходишь от всяких своих дел, и уже выходя из лифта, слышишь пробивающиеся сквозь приоткрытую дверь звуки, скажем, II Бранденбургского концерта Баха. (Как это выносили соседи? – Осталось загадкой). Тихо приоткрываешь дверь, проходишь в большую комнату, тихонько садишься на заранее расставленные стулья с краю. Как в хорошем концертном зале, музыка тут поступает не только через уши, но и через вибрацию тела – громкость и качество аппаратуры это позволяли. Ну и проникаешься. Если ты успевал к началу — то мог услышать небольшое введение в данное произведение: либо от искусствоведа, либо от самого хозяина дома по аккуратному конспекту хозяина, сделанного по рецензии на произведение от того же профессионала.

Понемногу круг участников этих встреч расширился — на эти среды стало собираться от 20 до 50 человек. Потребность во встречах нарастала – раз в две недели уже казалось мало. Но раз в неделю готовить новое музыкальное произведение к прослушиванию было нелегко, поэтому Лев Абрамович придумал, что музыку мы будем чередовать с литературными средами — на которых либо он сам, либо приглашенный специалист будет что-то интересное читать и комментировать, или что-то рассказывать из других областей культуры или науки. А канва останется прежней: свободный вход, антракт с чаем, свободное общение и обсуждение темы вечера.

Программа каждой «Остермановской среды» вывешивалась на входной двери — однако становилась тебе известной только, если ты уже пришёл на неё. Также темы всегда озвучивались на каждой среде на одну или две среды вперёд. Но для большинства это всё-таки было лотереей: ты выбрал время прийти, а уж слушаешь «что дают». Из таких литературных сред я помню рассказ о дневниках Л.Н. Толстого, чтение стихов Гумилёва и даже лекцию о СПИДе, который тогда как раз начал докатываться до нашей страны (научно-популярная лекция Л.А. Остермана была про микробиологическое устройство иммунитета и про то, как вирус СПИДа «научился» его разрушать).

Сейчас я знаю, что традиция таких регулярных встреч «про культуру» имеет давнюю, ещё дореволюционную историю – сначала были «салоны», а потом такие встречи стали называться журфиксы (jour fixe — фиксированный день). Удивительно, что эта традиция смогла возродиться в нашей стране спустя такое долгое время. Увы, мы взрослели, обзаводились работой, семьями, кто то уезжал за рубеж, да и хозяин этих встреч не становился моложе — эти «среды» продержались несколько лет, но в начале 90-х годов они понемногу сошли на нет, тем не менее, остались в памяти участников навсегда.

Всё это разворачивалось на фоне грандиозных изменений в нашей стране. Лев Абрамович очень живо переживал их: первые свободные выборы в Верховный Совет, Горбачёвские новации, Ельцин (тогда ещё опальный руководитель Госстроя), путч 91-го года и так далее. Всё это много обсуждалось на наших ежегодных встречах, иногда для обсуждения «текущих событий» собирались и чаще: беседы с Львом Абрамовичем придавали глубину нашим собственным, тогда ещё довольно наивным мыслям о текущих событиях.

Вот что важно: наблюдения за политическим процессом в стране и собственные размышления Льва Абрамовича были очень глубокими. В этих размышлениях он собрал и обобщил обширный исторический материал и применил его к текущим событиям, используя при этом в качестве базы своё энциклопедическое знание достоинств и пороков демократии в античные времена, размышлений о нравственности вообще и о нравственности политических процессов в частности, а также воззрений Толстого. Всё это вылилось в две важные для него книги и одно эссе, которыми он много занимался уже в 2000 х годах. Я имею в виду книгу воспоминаний о Перестройке и её ближних последствиях «Интеллигенция и власть в России (1985-1996)» и книгу «Диалоги через столетие. Интеллигенция и власть в России 1894-1917» с историческим анализом интересовавшей его темы. Как завершение анализа последовал и синтез – эссе «Возможность построения в наши дни разумного, справедливого и эффективного государственного устройства» – кому-то эта работа покажется наивной, мне же она была интересна своим анализом разных вариантов демократического устройства власти, а также предложенным вариантом такого устройства, никогда не существовавшим доселе (не факт, что реализуемом практически, но от этого не менее интересным).

Остерман всегда шёл в своих работах до конца: сначала он проделывал колоссальную подготовительную работу, которая выливалась в сотни страниц конспектов, в ходе этого подготовительного этапа непрерывно работала профессионально-дисциплинированная мысль учёного — он размечал важное, отбрасывал второстепенное, и, как завершение этой работы следовал синтез – подготовка и публикация книги. Именно этот скрупулёзный подход сделал многие книги Льва Абрамовича классикой избранных им направлений работы. Так было с его главной научной работой – «Методы исследования белков и нуклеиновых кислот», которая стала мировым бестселлером. Также случилось и с его фундаментальной работой «Римская история в лицах» и с книгой «О, Солон! История Афинской демократии».

Точно также дела обстояли и с книгой «Сражение за Толстого» – отданным долгом памяти Н.С. Родионову, с семьёй которого Лев Абрамович долгие годы был дружен.

И даже в его автобиографической книге «Течению наперекор» прослеживается такой же профессиональный подход учёного — доделать всё до конца, оставить завершённое, додуманное и структурированное по смыслам изложение темы, в данном случае – очень интересной жизни, прошедшей на фоне бурных исторических событий нашей страны от начальных годов становления Советской власти через войну и застой — к Перестройке и нашей современности. В книге нашлось место для отражения исторических и политических событий, собственных размышлений о них и о нравственности, конструкторской и научной работе, альпинизму, толстовству и, конечно же, о работе в школе.

Уже много лет с нами нет Льва Абрамовича Остермана, увы, одна из первых вирусных напастей нового века — «свиной грипп» оборвал его жизнь абсолютно внезапно для всех. Это сейчас коронавирус показал всему человечеству всю нашу беззащитность перед живой природой, а тогда, много лет назад, эта напасть была неожиданной и поначалу не казалась опасной, но оказалась по настоящему грозной.

Все мы, ученики Остермана — и 50-х и 80-х и 2000-х годов запомнили этого выдающегося человека, который оставил такой яркий след в наших жизнях и давшего нам не только знания и представления о нравственности, но и подарившего нам колоссальное количество человеческого тепла и «роскоши человеческого общения», как писал Экзюпери.

Лично я не могу сказать, что Лев Абрамович Остерман сделал меня физиком – интерес к физике у меня проснулся задолго до нашего с ним знакомства, однако, в значительной мере, он сделал меня человеком, за что ему низкий поклон!

Иванов А.П., научный сотрудник, физический факультет МГУ 15.10.2023

Воспоминания о походе в горы с Остерманом