ИНТЕРВЬЮ С Ю.В.ЗАВЕЛЬСКИМ   Школа - Юрий Владимирович, скажите, когда и где Вы родились? - Я родился 15 июня 1927 года в Харькове, улица Плехановская, бывшая Петинская. В 1933 году в возрасте шести лет я пошел в школу. - Какие-нибудь воспоминания раннего детства, самые первые, самые яркие, которые запомнились на всю жизнь. - Когда я был совсем маленький - шесть-семь лет, я страшно любил звон стекла. Я разбивал о стенку у нас во дворе старые бутылки, перегоревшие лампочки - мне это доставляло большое удовольствие. С тех пор у меня на руках много шрамов от порезов - следы моего детства. - В чем, по-вашему, главное отличие школьников 30-х годов от нынешних? - Наши школьники, во всяком случае, если сравнить старшеклассников современных со старшеклассниками тех лет, отличаются одним, с моей точки зрения, весьма существенным качеством. Нынешние ребята ближе знают жизнь, лучше знают, что им от этой жизни нужно. Они более прагматичны, более целеустремленны. В ребятах, которые учились до войны, было меньше практицизма, но зато больше романтики. А без романтики все равно, как без души. К сожалению, романтика тех лет ушла вместе со временем. Понимаешь, никто из нас до войны вообще не задумывался над тем, как выстроить свою жизнь таким образом, чтобы в ней была не только интересная специальность и интересное дело, которым ты будешь заниматься, но и было то материальное благополучие, к которому так сейчас стремятся многие молодые люди. Нас тогда вообще мало интересовали деньги, их зачастую просто не было, и жили мы очень трудно. Значительно труднее, чем живут сейчас теперешние наши сверстники. Но при этом, несмотря на все трудности того времени, жили мы благодаря нашей юности, которая во все времена беззаботна, очень интересной, по-настоящему насыщенной жизнью. Основными сферами увлечения большинства из нас были театр, классическая музыка и, конечно, а может быть главным образом, поэзия. Последнее шло от нашего учителя - необыкновенного Александра Михайловича Балицкого, человека потрясающей эрудиции. Все лучшее в каждом из нас во многом шло от него. О нем я всю жизнь храню самую добрую память. Ну, и конечно, надо иметь в виду, что эпоха была другая. Значение поэзии в сознании молодого поколения было тогда неизмеримо выше, чем сейчас. Стихотворения Кирсанова, Асеева или Луговского, опубликованные вчера в газете или журнале, назавтра были на устах многих. Мы поэзией тогда просто жили. Мы не знали, разумеется, искусства Серебряного века, даже такое словосочетание было нам незнакомо. Мы только в списках читали Есенина. Разумеется, не знали русского литературного зарубежья. Это было все под замком. Но зато Золотой век литературы мы знали, по-моему, неплохо. Знали хорошо и современную поэзию. И надо сказать, очень гордились этим. И искали любую возможность показать свое знание. Беспрерывно шли разного рода поэтические турниры. Некоторые были довольно трудными и требовали отличных знаний текстов. Например, называлась любая пушкинская строчка, требовалось продолжить ее следующей строкой. Были лермонтовские, некрасовские, тютчевские турниры. Некоторые выдерживали 15-20 минут такого состязания. Были знатоки; многие в течение часа и более участвовали в игре. - Закончили школу Вы уже в Москве? - Я не заканчивал школу, в том то и дело. Когда началась война, я перешел в восьмой класс, по теперешнему летоисчислению - в девятый, и так его и не закончил. Во время войны я нигде не учился, всю войну я работал, работал много, как тогда работали все. А когда закончилась война, встал вопрос поступления в институт, но у меня не было аттестата. Мне нужно было его получить, и я экстерном сдавал экзамены за три последние года средней школы. Получил аттестат и ушел в университет. - И как вы сумели наверстать три пропущенных года? Вы с кем-то занимались? - Нет. Абсолютно самостоятельно. Никто меня не учил, никаких репетиторов у меня не было, да и денег откуда бы я на них в то время достал. Тогда вообще слова "репетитор" было не так распространено, как сейчас. Ребята учились сами, самостоятельно овладевали знаниями. Обложился учебниками. Все лето сидел. Учил. Зубрил. Старался многое понять. Сдал экзамены. Все! - А какие предметы давались вам труднее всего? - Ты знаешь, я сейчас уже не могу этого сказать... Но не гуманитарные, разумеется. И даже не математика. Может быть физика, химия - предметы, которые требовали определенной экспериментальной базы, которой у меня не было. Я овладевал этими знаниями чисто теоретически, и поэтому постичь эти науки до конца мне так и не удалось. - Был ли в то время в школах какой-нибудь предмет, которого нет сейчас? - Ну, например, "Геология и минералогия" в десятом классе.   30-40 годы - Вы учились в школе в страшных для нашей страны тридцатых годах. Что Вы помните об этом времени? - Первые послевоенные годы, были не менее страшными. Вплоть до 53-го года. Я иногда думаю: вот теперь, когда это все раскручено, уже обо всем об этом сказано, даны оценки - как мы могли все это пережить?! А тогда, в те годы мы не отдавали себе отчета в этом. Почему? Молодость! В молодости смотришь на жизнь иначе, чем в старости и даже в зрелом возрасте. А второе, увы, многому верили. Верили в то, что те люди, которых называют врагами народа, действительно являются такими, они нехорошие люди, они хотят плохого нашей стране, они против нашего народа и поэтому как хорошо, что их (страшно об этом говорить!) уничтожают, преследуют, сажают в тюрьмы и так далее. Ну ладно мы были молодыми, но ведь и многие люди достаточно зрелого возраста, с огромным жизненным опытом, в чем-то люди выдающиеся и замечательные тоже ведь верили в это. Это был массовый психоз. Например - приходила учительница истории. У нас был учебник, я не помню, что мы изучали. И она говорила: "Вот ребята, откроем сейчас страницу номер такую-то. Мы должны будем эту страницу ликвидировать". А на этой странице, допустим, был Блюхер Василий Константинович... Учительница объясняла, что оказалось, что Блюхер - враг народа, что он был связан с большим количеством иностранных военных разведок, что, следовательно, он является шпионом, что он хотел реставрации в нашей стране буржуазного строя - и всю эту ерунду, которую она говорила, в которую она сама, может быть, верила, естественно, верили и мы. - Что значит "ликвидировать страницу"? Прямо взять и вырвать страницу из учебника истории?! - Иногда да. Помню наш актовый зал в школе. На одном из стендов были показаны на политических плакатах, так называемые, "ежовые рукавицы". Ежов, нарком внутренних дел и враги народа - жалкие, ничтожные, мелкие, противные, склизкие какие-то, а у Ежова вместо рук действительно ежовые рукавицы, и он этими рукавицами их всех давит. Я помню этот плакат, очень хорошо помню. Ну вот.  Помню... помню более страшный случай. У меня был такой друг, когда я учился в 6-7 классе, Юзик Саксаковский, поляк по национальности. А его папа был героем Гражданской войны, и, как сейчас приглашают в школу ветеранов Великой Отечественной войны, тогда приглашали в школу замечательных, доблестных воинов, командиров, которые отличились в боях Гражданской войны. И вот, он часто приходил к нам в школу. У него на груди были два ордена Боевого Красного Знамени - это считалось, ну, верхом наград, верхом признания! Он рассказывал нам о Гражданской войне, как сейчас наши ветераны рассказывают о последней войне. Мы слушали его рассказы, затаив дыхание. Я часто бывал дома у Юзика. У него была большая квартира. Его папа был тогда крупным военачальником, он был, по-моему, командармом то ли 1-го, то ли 2-го ранга. У него было очень высокое воинское звание. И вдруг, в один прекрасный день, Юзик не пришел в школу. Я не придал этому значения, решил, что он заболел и после школы я, естественно, позвонил ему по телефону, но телефон не отвечал... Я второй раз позвонил по телефону - телефон не отвечает. Наступил следующий день – Юзика нет, и я после уроков помчался к нему домой, и когда я пришел к нему домой, то... его квартира была опечатана, а на дверях висела сургучная печать. Я никак не мог понять - что это означает? И только потом мне мой папа объяснил все. И я понял, что у Юзика Саксаковского папу забрали, как тогда принято было говорить, что он тоже оказался врагом народа. Но я в это никак не мог поверить, потому что я же его хорошо знал, я видел его много раз у него дома, и когда он приходил к нам в школу. Я в это никак не мог поверить, и был ужасно расстроен. И я ходил с этим тяжелым настроением очень долго, но потом, знаешь, как это обычно бывает в детстве, другая жизнь, новые друзья, новые ощущения, но о Юзике я вспоминаю всегда. Но все! Он исчез! Больше я его не видел никогда в своей жизни и ничего о нем не знаю...  Страшное было время, просто страшное. Но должен тебе сказать, что вот тогда с исчезновением Юзика где-то глубоко в моем подсознании образовалась трещина. Я смутно стал догадываться, что во всем, что вокруг происходит, есть какая-то большая ложь. Но разобраться в этом до конца я тогда, разумеется, не мог.   - Война. Самые сильные впечатления, что Вы вспоминаете? - Об этом так много сказало, написано, что я вряд ли к этому что-то добавлю. Если говорить о моих личных ощущениях, то они сводятся к двум перманентным состояниям. Их можно обозначить двумя словами: голод и холод. Ощущение голода преследовало постоянно. Все время хотелось есть. И холод, особенно в 41-м, необыкновенно морозном году. Но были и радости. Помню первые салюты в честь освобождения Курска и Белгорода, великолепный, просто грандиозный салют в честь взятия Киева, я его наблюдал с Крымского моста. И вообще непередаваемое предощущение грядущей победы. Этой надеждой мы все тогда жили. И еще одна неизбывная радость, сопровождающая меня всю войну и послевоенные годы - общение с искусством тех великих и незабываемых лет. Какие спектакли! Какие поистине великие актеры творили в эти незабываемые годы! Несмотря на все трудности, искусство тех лет наполняло тебя такой верой в непобедимость всего прекрасного, что несет в себе жизнь! Именно в эти годы, по-видимому, сформировался в определенной мере мой художественный вкус. Я бы отдал сейчас многое, чтобы еще раз увидеть Качалова в Ибсеновском Бранде, Бароне, от автора в "Воскресении". Или Москвина – в Царе Федоре или Хлынове в "Горячем сердце", Книппер - Чехову в графине Чарской, Алису Коонен в "Мадам Бовари" и "Адриене Лекуврер", Массальского-Джингля в "Пиквикском клубе", Яншина-Маргаритова - ("Поздняя любовь"), тургеневского - "Нахлебника", Остужева - Отелло, Рыжову - старую няньку Фелицату ("Правда хорошо, а счастье лучше"), Тарасову - Негину, Юлию Тугину ("Последняя жертва"), Арбузовскую Таню - Бабановой, Степанову - Бетси, Хмелева - Каренина, Берсенева и Гиацинтову в Ибсеновской "Норе". Да разве все перечислишь! Сирано де Бержерак с Мансуровой и Рубеном Симоновым в Вахтанговском театре смотрел бессчетное количество раз, и всякий раз смеялся, радовался и плакал. Теперь это уже полузабытые имена. Уйдет из жизни мое поколение, и многие из этих имен забудутся совсем. Таково безжалостное время. Был такой португальский поэт Луис Камоэнс, классик португальской литературы. Для португальцев Комоэнс все равно, что для нас Пушкин. Он хорошо сказал по этому поводу: О, смена встреч, свиданий и разлук! Ты к цели шел усердным пилигримом, Ты верен был, но все уходит дымом, Ни жертв не ценит время, ни заслуг. Грустно! Но никуда не деться. Такова неумолимая, безжалостная сила времени. Или, например, такой незабываемый эпизод. В декабре, в 1942 году, после долгого перерыва, связанного с войной, открылся сезон в Большом зале Консерватории. Давали сборный концерт. Зал плохо отапливался, пар шел изо рта присутствующих, все сидели в верхней одежде и даже в шапках. Конферансье, неподражаемый Николай Павлович Смирнов-Сокальский, объявляет следующий номер и на сцену выходит... Антонина Васильевна Нежданова в легком белом кружевном платье, с обнаженными руками. Зал весь в едином порыве встал и устроил великой певице долгую овацию. В этот вечер я понял смысл выражения "Святое искусство".   География - После войны Вы поступили на географический факультет университета. Почему Вы выбрали географию? - Больше всего я любил в школе географию и литературу. Я бы, наверное, мог поступить на филологический факультет и прилично закончить его, но умные, хорошо знающие меня люди сказали мне: "Ты так любишь книги. Без чтения тебя трудно себе представить. Подумай, если ты закончишь филологический факультет, ты не сможешь читать то, что ты хочешь, а будешь читать только то, что необходимо для работы". И я пошел на географический факультет. География - одна из самых увлекательных, самых интересных наук на земле. - Вам было интересно учиться? - Конечно. - Чем Вы думали заниматься после окончания университета? - Наукой. Географией. - И почему это не получилось? - Началась эпоха борьбы с космополитизмом. - А почему Вы стали именно учителем? - Я вообще не собирался быть учителем. Мне тогда в голову такая мысль не приходила. Но, мне нужно было куда-то идти работать, деньги зарабатывать. Наука мне этих денег дать не могла, потому что она не принимала меня. Значит, надо было иначе их зарабатывать. Вот и пришлось заниматься учительством. - И где была первая школа, в которой Вы работали? - Я проработал пять лет в сельской школе на Украине. Село Большая Даниловка. В здании бывшей церковно-приходской школы. Должен тебе сказать, что когда я попал в эту школу, то не думал там долго работать. Я думал - как-нибудь год перекантуюсь, а потом, все-таки, каким-нибудь образом уйду в науку. Но я начал работать, и через какое-то время, может быть, через полгода, я так сросся с детьми, которые там были, что я понял - это мой роман, и уже никуда я от них не денусь, никогда. И проработал там пять лет, вместо одного года. А потом уже стал работать в Москве. В школе на Плющихе. Это была 37-я школа в I-ом Тружениковом переулке. С этого момента я уже работаю учителем в Москве почти 50 лет. Школ сменил немного: это была 37 школа, потом я работал в школе 589, это была школа на Усачевке, затем в 194 школе на улице Дружбы, на Мосфильмовской. Ну, а с 75-го года уже здесь. - Вы занимали какие-нибудь административные должности до того, как стать директором? - Конечно. Я был и завРОНО, и заведующим методическим кабинетом, и завучем в школе долгое время. Еще на Украине я работал завучем. Так что школу я знаю со всех сторон. - Вы помните директоров тех школ, в которых Вы работали. Какие у Вас были с ними отношения? Использовали ли Вы их опыт, будучи директором? - Очень хорошие директора у меня были, я их вспоминаю с большой теплотой. И своего первого директора - Анатолия Александровича Моисейченко - это еще на Украине. Помню своего первого московского директора - Дмитрия Дмитриевича Фомина. Мне в них больше всего нравился Природный Демократизм. Они были демократами от Бога, и к этому они приучили меня. Приучили к тому, что в школе самое главное - внутреннее, душевное состояние ребенка. Они не боялись быть снисходительными к недостаткам ребенка, умели многое прощать. А уметь простить всегда труднее, но зато важнее, чем умение наказать. Они понимали, что многие недостатки ребенка являются признаками его внутреннего роста и часто оборотной стороной его достоинств. Состояние внутренней раскованности и внутренней свободы - вот, по их мнению, как должен себя чувствовать ребенок в школе. Этого очень трудно добиться в казенной школе, а казенщину полностью преодолеть невозможно, когда учеников много, когда они разные, среди них есть много трудных ребят. Но стремиться создать такую школу надо. Не знаю, наша 43 школа была такой или нет. Тебе лучше об этом судить. Наверное, была… Отчасти. Семья - Мы мало знаем про вашу семью. Расскажите про нее. Кто ваша жена, дети, внуки? - Моя жена по специальности переводчик. Она в свое время закончила институт иностранных языков и долгое время работала в системе, так называемого, "Интуриста". Была такая в советское время организация, в которой была сосредоточена вся работа по заграничному въездному и выездному туризму. Потом она работала переводчиком французского языка в течение долгих лет. А моя дочка, когда закончила школу (была такая 32 спецшколы, на Остоженке) поступила в Педагогический институт по специальности русский язык и литература, закончила его и в течение вот уже более 20-ти лет работает в школе, учит детей. И внук у меня есть. Сережа. Ему 11 лет. Он учится в той же школе, где работает его мама. Вот все мои близкие. Больше всего я люблю своего внука... из всех людей на этом свете. - А вы хотели, чтобы Ваш внук здесь учился? - Нет, не хотел. Не хотел по двум причинам: первая причина состоит в том, что я здесь, и не хочу, чтобы о моем внуке, если бы он учился здесь хорошо, думали, что он так учится потому, что он внук директора. А с другой стороны, я не хочу, чтобы он учился здесь потому, что я боюсь, что ему будет здесь трудно учиться, и он, наоборот, будет учиться плохо, и меня это будет тем более огорчать. И мне будет неловко - я вот на педсоветах говорю о детях, детям говорю что-то, критикую их за плохую учебу, а мой собственный внук учится точно так же, как и они. Я не знаю, может быть, этого и не случилось бы, это другое дело, но вполне возможно. И, кроме того, я не хочу, чтобы, учась здесь, он чувствовал во мне какую-то опору. Пусть сам строит свою жизнь без оглядки на деда. - А то, что многие учителя приводят сюда своих детей, как Вы к этому относитесь? - Спокойно. Это их дело. Это их частная жизнь, и я в нее не хочу вторгаться. Я не могу посоветовать какой-нибудь учительнице "Не отдавайте ребенка к нам, ему здесь будет трудно", и я этого делать не буду никогда, это ее личное дело. Хотя, может быть, они и допускают ошибку, приводя детей сюда, но, с другой стороны, я их по-человечески понимаю. Все-таки, в том, что рядом с ребенком, в школе, в которой он учится, есть какая-то близкая родная душа (у меня же внук тоже учится там, где моя дочка работает), в этом есть какое-то определенное преимущество. Только этим обстоятельством родителям-учителям нужно пользоваться очень умело, осторожно, проявлять определенную мудрость, чтобы присутствие в школе мамы не шло во вред ребенку.   Основание 43 школы -Вернемся к 1975 году. Вам было 48 лет, и Вы стали директором этой школы. Как это произошло, кто принял такое решение? - Я принял такое решение. Для себя. - Для себя, а кто Вас на эту должность назначил? - Я в то время работал в отделе народного образования Гагаринского района города Москвы, и мне это было проще сделать, чем любому другому человеку, который пришел бы со стороны. Мне никогда не нравилась работа в органах образования. - А Вы при этом работали там, будучи учителем географии в какой-то школе? - Да, я работал в 194 школе. Утром ездил в школу, а потом приезжал на основную работу. Но моя основная работа мне не нравилась – я пришел работать в отдел народного образования в свое время, если говорить откровенно, чего я буду это скрывать, из-за квартиры. Мне нужна была квартира, и мне сказали: "Вот если Вы возьмете отдел народного образования и будете там работать, мы Вам предоставим квартиру". Там я живу и сейчас. - За АТС, у леса? - Да. Из-за этого мне пришлось перейти. Меня эта работа всегда тяготила. Я хотел работать с детьми. И когда встал вопрос о строительстве новой школы в этом районе, я предложил свои услуги. Сказал, что очень прошу, чтобы меня отпустили и назначили директором этой школы. Меня назначили. - А откуда взялось это число - 43? Номер 43. - Все очень просто - я хотел, чтобы номер был как можно меньше. Я поехал в московский городской отдел народного образования и узнал там, какие самые низкие номера свободны. И мне сказали: "Самый низкий номер это 43-й". Как образовался этот номер, почему он оказался свободным? Была такая школа 43 на Пречистенке в районе переулка... я забыл, как он называется, раньше он назывался переулок Островского, а теперь он называется... Пречистенский, по-моему, переулок. Ну вот, там была школа 43, она закрылась, и этот номер оказался свободным. Я попросил, чтобы этот номер присвоили той новой школе, где я буду директором. Так появился номер 43. - В вашем рассказе на юбилее гимназии меня удивило, что первый камень закладывали в январе 75 года, а в сентябре дети уже пошли в новую школу. - И сейчас строят школы очень быстро. Сейчас они строят даже быстрее, чем раньше. - А все дома вокруг уже стояли к тому моменту? - Большинство домов стояло... Не было голубых крестов, не было вот этих красных домов по Ленинскому проспекту, не было 156 дома голубого на Ленинском проспекте, который прямо вплотную подходит к гостинице "Салют", не было самой гостиницы "Салют". Но большинство домов тогда уже стояло. И мы взяли детей из этих домов... Трудно было сначала, очень трудно. - С детьми? - С детьми... с детьми. Нам передали соседние школы, ты сам понимаешь, тех детей, которые сами не хотели учиться и их не очень хотели учить учителя. Таким образом, сюда попали трудные, очень сложные дети. И с такими детьми всем нам пришлось потом работать. Это были нелегкие годы для меня. Но я был, все-таки, почти на 30 лет моложе, чем сейчас, у меня было очень много энергии, и эта энергия позволяла мне работать долго каждый день. Я работал тогда очень много, практически дома я только ночевал. И все время уходило главным образом на работу со многими детьми, которые требовали к себе повышенного внимания. А классы были тогда большие! У нас были такие годы, когда в классе, в отдельных классах, сидело по 43, 44, а был такой год, я сам работал в этом классе, в котором было 45 ребят. Гимназия 1543 - В марте 1994 мы стали гимназией, с 1991 по 1993 были экспериментальной гимназией, а когда в первый раз возникла идея специализаций по классам. С чего и с кого все началось? - История такова - сначала в 1986 году в 43 школу пришел Борис Петрович Гейдман. Мне тогда нужен был учитель математики, я нашел его через своих знакомых. И когда пришел Борис Петрович, я через какое-то время понял, что это тот учитель, который способен дать детям не то обычное, традиционное математическое образование, которое давали тогда все школы, даже в хорошем исполнении, но и дать образование повышенного уровня. И тогда мы открыли первый класс с углубленным изучением математики, в который Борис Петрович набирал учеников для себя сам. Так появились математические классы. А потом, когда возникла гимназия, наряду с математическими появились классы гуманитарные. Потом пришел Сергей Менделевич Глаголев, я его взял специально для того, чтобы он мне помог организовать биологический профиль - так образовались три профиля, которые работают у нас до сегодняшнего дня. Плюс физико-химический профиль, который мы открыли в позапрошлом году. - А как Вы относитесь к идеям о 12-м образовании? - Отрицательно. Эта идея не имеет под собой серьезного основания. То образование, которое мы даем в течение 11-ти лет, вполне оптимальное и не требует лишнего года для того, чтобы разгрузить, как это нам говорят, ребят. К учебной разгрузке детей это не приведет. Перегрузка школьника связана не с общим количеством часов, и не с количеством лет, в течение которых ребенок учится в школе! Она связана с другими вещами, в том числе с конкретными учителями, которые ребенка чему-то учат, вот и все. Все равно придет еще один Спивак и будет задавать 145 задач. И учись ты хоть 18 лет! - Как Вы думаете – в чем отличие нынешних учеников нашей гимназии от ребят, которые учились в 70-х годах? Это качественно то же, о чем Вы говорили, сравнивая их с учениками 30-х? - Да, конечно, тогда еще было романтическое отношение к жизни. Тогда человек выбирал свой ВУЗ, свое будущее, руководствуясь не тем, какая специальность даст ему возможность больше заработать, а с какой специальностью интереснее жить. Но вот ученик идет в институт Международных Отношений на международный бизнес. Он и понятия о нем не имеет что это за бизнес такой. А идет потому, что знает, что, закончив этот факультет, он потом будет зарабатывать неплохие деньги. Вот этим ребята 75-го года меньше не руководствовались. Разумеется, я говорю не обо всех ребятах. Но то, что многие руководствуются этим, несомненно. Более того, их трудно за это осуждать. Жалко только, что многие из них не понимают, что в жизни есть вещи поважнее денег. - Согласен. Время и люди изменились. Но, мне кажется, есть и еще одна причина. Изменились не только люди, за это время изменилась и сама 43 школа. В 70-х годах это была обычная дворовая школа, где учились дети просто из соседних домов. А сейчас гимназия N1543 известна на всю Москву, родители специально готовят их для поступления сюда. И это уже совсем другие люди. С другими амбициями, положением в обществе и взглядами на жизнь… Да и потом, в 70-х тоже ведь кто-то шел в МГИМО! - Шли ребята. Конечно, шли. Но, их было, во-первых, меньшинство, скажем прямо. А, во-вторых, преимущества, которые давал этот ВУЗ, безусловно, были. Но они были связаны с другим - с возможностью жить за границей, которую тогда, в отличие от теперешнего времени, имел не каждый. Вообще жизнь за последние десятилетия круто изменилась. И думаю, что если иметь в виду духовную, моральную сферу жизни, увы, изменилось далеко не в лучшую сторону. Многие люди руководствуются другими приоритетами, другими ценностями. Сохранит ли человечество в этой новой ситуации себя, трудно сказать. Хотя ведь в прошлом тоже иногда казалось, что страна наша стоит на краю пропасти. И видели спасение в том глубоко человеческом, если угодно, святом, что каждый должен в себе сохранить - верность идеалу, верность любви. Вспомни Гумилева; 19-й год:  Война, чума иль революция, В пожарах села, луг в крови, Но только б пела скрипка Муция Песнь торжествующей любви! Вот эту Песнь надо нам всем в себе сохранить. Опять скажут - романтика! Директор - Есть у меня один вопрос… Я раньше не решался, да и не к месту было. Но он очень многих волнует, и я не могу не задать его сейчас. Помните, на Вашем 75-летии Алексей Валерьевич Кузнецов красочно описал, что произойдет, если Завельский уйдет на пенсию, и пожелал Вам, чтобы Вы оставались директором этой школы вечно? - Я помню. - К сожалению, это невозможно, и когда-нибудь у школы появиться другой директор... От этого человека будет слишком многое зависеть. Думали ли Вы об этом? Как Вы себе представляете этого человека? Есть ли сейчас такой человек в нашей школе? - Трудный вопрос. Я не могу на него до конца ответить. Человека, подобного себе, я не смогу подобрать не потому, что я такой необыкновенный, а просто потому, что одинаковых людей на свете не бывает. Значит, безусловно, человек этот будет другим. У него будут другие достоинства, которых у меня нет, и будут другие недостатки, которыми я не грешен. Придя сюда, что-то (мне бы хотелось так думать) продолжит из того, что уже сейчас есть и что я в этой гимназии ценю, а что-то само по себе постепенно отомрет... В силу этих причин это образовательное учреждение под номером 1543, конечно же, во многом станет другим. Я к этому отношусь совершенно спокойно. Что-то, наверное, в этой гимназии будет хуже, чем сейчас, а что-то лучше. Нормально, так должно быть. При этом хотелось бы только одного, - чтобы дух самой гимназии, уклад ее жизни, атмосфера интеллигентности и подлинного демократизма, ощущение внутренней свободы ребенка и его психологического комфорта, как необходимых условий сотрудничества взрослых и детей, к чему я всю жизнь стремился, остались как главные приоритеты жизни этого Дома. - Хорошо. Тогда такой вопрос. Я просто не знаю, как это делается по закону. Кто назначает директора гимназии? Наверное, этот вопрос решается не внутри школы? - Да. Это решают вышестоящие органы. - Вы сказали, что этот человек будет в чем-то продолжать то, что делали Вы. Но для этого он должен знать вас и то, что делали Вы. Поэтому человек из нашей школы это одно, а извне - совсем другое. - В школе я такого человека не вижу. В школе есть много интересных и даже замечательных людей, интересных педагогов, работу которых я очень ценю, но среди нет ярко выраженных лидеров, а такой человек по природе должен быть лидером. Следовательно, по всей вероятности, это будет человек со стороны. Каким он будет? Не знаю. Эта проблема не сегодняшнего дня. Когда встанет об этом вопрос, я буду думать об этом. - Выпускники ставят на Сперантова! - Выпускники? - А что? Когда Вы уйдете на пенсию, Сперантову как раз будет под 48 лет, как было Вам в 75 году. - Ну, если руководствоваться этими цифрами, тогда он, конечно, годится. Владимир Владимирович Сперантов, безусловно, обладает великолепными качествами, которые я очень ценю, но говорить о его будущем директорстве пока рано. Да и ему пока еще рано об этом думать. - Хорошо. Тогда такой вопрос, раз уж речь зашла о Сперантове. К Вам приходят Ваши выпускники и работают здесь учителями. Вам с ними в чем-то легче находить общий язык, чем с учителями, которые приходят в то же самое время со стороны? - Легче, конечно легче. Легче в чем-то убедить, легче направить усилие такого человека на достижение той цели, которую я перед ним ставлю. Безусловно, в чем-то легче. А вот им самим в чем-то сложнее. Это только кажется, что им так легко. Но, на самом деле, человеку, который работает в той школе, в которой он учился и которую он кончал, утвердить себя в ней в качестве учителя труднее, чем человеку, пришедшему со стороны. Потому что тебя здесь знали ребенком, а человека, который пришел со стороны, знают уже в зрелом возрасте, и ему, конечно, проще о себе заявить. И я даже в чем-то им сочувствую, тем ребятам, которые сейчас работают здесь. - У вас много наград, признаний заслуг. Какая для Вас наиболее ценна? - Медаль Ушинского. Константин Дмитриевич Ушинский – выдающийся русский педагог, его взгляды во многом отражены в современном образовании. Высшей профессиональной наградой в педагогике является медаль его имени. Я этой медалью был награжден лет, наверное, десять тому назад, и очень дорожу ею. Очень! - А, наоборот, есть ли что-то, о чем Вы жалеете? - Прожить такую долгую жизнь, ни о чем не пожалев, было бы, по меньшей мере, странно. Конечно, о многом жалею. Через мои руки прошли тысячи детей. Многих из них, особенно первых, я хорошо помню, часто вспоминаю их, иногда тоскую по ним. Когда по окончании школы мне приходилось расставаться с ними, многие мысли не давали мне покоя: вот с этим юношей много раз хотел поговорить по душам, но так и не поговорил. А может быть этого разговора он сам так ждал от меня? А этому не сумел сказать, может быть, одного, но очень важного и нужного слова, когда ему было так трудно, и я знаю, когда это было, но я так тогда ничего не сказал ему. А надо было. И так можно сказать о многих. Помнишь у Блока:  Есть минуты, когда не тревожит Роковая нас жизни гроза, Кто на плечи руки положит, Кто-то ясно заглянет в глаза. И мгновенно житейское канет, Словно в темную пропасть без дна, И над пропастью медленно встанет Семицветной дугой тишина..! Иногда уметь положить руку на плечо, заглянуть в глаза... Как это важно, особенно для ребенка, в детстве. Но что теперь делать, прошлого не вернешь, жизнь моя, в сущности, прожита. Я, не лукавя и без ложной скромности, могу сказать, что я хорошо относился к детям. Ни одного ребенка я ни разу не унизил. Но, конечно же, многого им не додал, кого-то не понял, кого-то не приблизил к себе. Но ведь это так не просто. В таких случаях задаешь себе вопрос, а нужно ли ему такое сближение. Очень деликатная эта вещь - общение с детьми, требующее такта, душевной тонкости, житейской мудрости. Наверное, мне часто этого недоставало. Вот об этом и жалею. И еще меня последнее время мучает одно грустное обстоятельство. К сожалению, я пережил некоторых своих учеников. В последние годы слишком часто приходится хоронить своих старых ребят. А многие из них, в самом деле, в возрасте уже немолодом. Тогда мое дряхлеющее сердце разрывается от жуткой щемящей тоски. Ученики - Вы говорили про демократизм. Понятно, что в школе часто возникают конфликты между учениками и учителями. Учителя приходят к Вам, они обсуждают свои проблемы, жалуются на своих учеников. Ученики тоже иногда к Вам приходят, но это случается гораздо реже, им сложнее к Вам прийти и поговорить. Но иногда такое все же случается. Мой вопрос - Ваше отношение к этому? Считаете ли Вы, что ученики должны приходить к Вам, или, все-таки, пытаться решать свои проблемы самостоятельно? - На этот вопрос однозначно ответить невозможно. Все зависит от самого ученика. Для одного ребенка легче придти ко мне и об этом рассказать, а для другого это очень трудно. Ему нужно переступить какую-то невидимую грань и приблизиться к директору, с которым он до этого никогда в жизни вот так, по душам не говорил. Это не так просто, и поэтому чаще все происходит ровно наоборот. Происходит так. Я слышу от учителя о каком-то ученике, или на педсовете, или в каком-то частном разговоре, это может быть в кабинете, это может быть в коридоре, это может быть в любой обстановке, и тогда я вызываю этого человека к себе, ученика или ученицу, и разговариваю с ним или с ней. Это чаще бывает, потому что мне, разумеется, проще ее позвать к себе, чем ей самой, по собственной инициативе, придти ко мне. Что меня тревожит, что меня беспокоит... в чем я чувствую свой какой-то душевный разлад..? Понимаешь, я нахожусь в том возрасте, скажем прямо - преклонном, который, несомненно, сам по себе влияет на мои отношения с ребятами. Я об этом часто говорил людям, может, и тебе тоже говорил. Менталитет, психология 76-летнего человека во многом, иногда коренным образом, отличается от психологии человека, которому 14 или 15 лет. Иногда мне трудно понять ученика, в силу именно своих возрастных особенностей, а им, наверное, иногда трудно понять меня... И это меня тревожит, волнует, беспокоит, создает внутренний дискомфорт. Понимаешь, в чем дело... Педагогическая профессия, и я об этом говорю не в первый раз, это профессия возрастная, как, например, профессия балерины. Балерины не случайно имеют право уходить на пенсию в 36 лет. В 36 лет она, в силу своего возраста, оказывается человеком, далеко не всегда профессионально пригодным. Да, есть балерины, которые танцуют и в 40 лет, и в 50, и даже в 70 лет. А Екатерина Васильевна Гельцер (была такая выдающаяся когда-то балерина) закончила свою карьеру, когда ей было почти 80 лет. Бывают такие случаи. Но... я смотрел Гельцер, я ее еще застал во время войны, когда ей было за 70. Смотреть на нее без слез было уже нельзя. Так вот, профессия педагога - это тоже возрастная профессия. Наступает такой возраст, когда разрыв между твоим собственным сознанием, представлением о жизни и представлением о жизни 14-летнего ребенка становится настолько велик, что иногда бывает этим двум людям понять друг друга очень сложно. Я считаю, поэтому, что работать в 80 лет директором школы неприлично. Я даже скажу тебе больше - наверное, и в моем возрасте это не очень хорошо. Да, мне скажут люди: "Зато у Вас мудрость лет, прожитые годы; опыт жизни, тот ум и проницательность, которых у молодого человека нет". Все это может быть и так, но вряд ли помогает моему душевному сближению с детьми. Вот ты знаешь, в 75-м году, когда я начинал работать здесь, вот тогда сами ребята приходили ко мне. Я тогда их учителем был - я работал во всех старших классах. В 9-х классах и 10-х вел географию, а в 10-м, еще плюс к этому, астрономию, они меня хорошо знали... - Астрономию?!  - Астрономию. Вот, они меня хорошо знали. Знали не просто как учителя, они хорошо меня знали как человека, они знали все мои сильные, мои слабые стороны и знали, за что меня можно ценить, а что им во мне не нравится, они никогда об этом не говорили, это другое дело, но я уверен, что им что-то во мне могло не нравиться. А сейчас на меня ребята смотрят, думаю, отстранено. Вот я иду по коридору или вестибюлю первого этажа. "Ну вот прошел директор, мы его все хорошо знаем, его зовут Юрий Владимирович, он уже очень старенький, и, наверное, ему тяжело идти по этому вестибюлю, но он все-таки идет, потому что ему это надо, потому что идет за чем-то, у него какая-то цель есть, он сейчас вернется, сядет в своем кабинете в кресле и там будет сидеть и, вероятно, о чем-то думать. Может быть, он будет думать о том, как сделать так, чтобы нам было здесь интереснее и веселее". Может быть, так думают обо мне сейчас ребята?  А помню, в 77-ом году, ко мне пришли ребята и сказали: "Юрий Владимирович, а можно вам какую-нибудь кличку присвоить? Прозвище». Я говорю: "Ребята, конечно можно. Конечно! Только какое?" - спросил я. И вот они назвали это прозвище… и они мне объяснили, почему они так хотят меня называть. - Какое?  - Комиссар Жюв. Я тогда фильма "Фантомас" не видел и спросил - "что это значит - комиссар Жюв?" Оказывается, его играл знаменитый Луи де Фюнес. И тогда они мне сказали - "Вы поразительно похожи на Луи де Фюнеса. Разве Вам об этом никто не говорил?" И когда они от меня ушли, я подумал - как это здорово! Должно быть, я, как директор, смог расположить ребят к себе,  если они сами смогли ко мне придти и запросто спросить на это разрешение! Они, по-видимому, боялись меня обидеть, не спросив меня об этом. Все это было одновременно и странно, и трогательно и смешно. Ведь разрешение же спросили! А я им сказал - ребята валяйте! И я горжусь, что у меня были такие ребята. Хотя среди них было много невероятно трудных и сложных детей. Учитель - Учитель является примером для своих учеников. Думает он об этом или не думает, хочет или не хочет, но дети все равно будут в чем-то его копировать. А директор, тем более, как учитель учителей, является, таким образом, примером в квадрате. Думаете ли Вы об этом? Зависит ли от этого Ваше поведение, Ваши слова, то, как Вы себя ставите? - Сначала я хотел тебя спросить, а ты считаешь, что ребята вольно или невольно нас копируют? Они как-то равняются на нас. В чем-то они видят пример для подражания или нет? - Они могут это делать совершенно неосознанно, не думая об этом. - Скажи, пожалуйста, вот ты был учеником недавно. Ну, сравнительно, недавно. Ты считаешь, у нас много есть учителей в нашей гимназии, которые являются примером для подражания или, скажем так, восхищения? Извини за такие высокие слова. - Я говорил не о восхищении, я говорил, что человек начинает повторять какие-то жесты, слова. - А я говорю об этом. Копирование - это другое. А вот, как ты считаешь, у нас много в гимназии есть учителей, которым ребята хотят подражать? В хорошем смысле этого слова. Учиться у них. Учителя, которые несут в себе некие духовные качества, которые ученик готов перенять. - Да, считаю, что есть. У меня были такие учителя, когда я здесь учился, и думаю, что у других они тоже есть. А Вам как кажется? - Мне кажется, что есть. И для меня это очень важно, потому что я все время внушаю учителю: "Ты для ученика должен стать в чем-то идеальным человеком, хочешь ты этого или не хочешь, потому что у этого ученика другого учителя нет. Ты ему достался случайно, волею судеб! Если ты достался ему, случайно, то сделай все возможное, чтобы этот ученик не жалел об этом. Может быть, в отдельных случаях, даже восхищался тобой. Но тогда ты должен вырабатывать в себе такие качества личности, которые были бы действительно достойны этого восхищения и подражания. Как считаешь, я правильно говорю? - Да... Вы об этом думали с самого начала, когда только стали учителем, или поняли уже позже? - Позже, конечно! С самого начала я никогда не думал об этом. Но я все больше и больше утверждаюсь в мысли, что мы должны заботиться о себе и о своем образе, который возникает у ученика и, разумеется, чтобы он соответствовал нашей внутренней сути. Та роль, которую учитель принимает на себя, когда он первый раз приходит в школу, с годами перестает быть ролью. Она становится сутью самого человека. Но вот здесь как раз и важно, чтобы самые первые шаги в педагогике были такими, чтобы потом за них не надо было краснеть. Вот первые 4-5 лет ты должен работать над собой особенно тщательно, а это как раз тот возраст, когда не хватает зрелости. Вот в чем вся беда! Вот какое противоречие здесь. И потом, когда ты сложился как учитель, оказалось, что в тебе, внутри, есть много хорошего, ценного, которому можно, глядя на тебя со стороны, восхищаться и захотеть подражать тебе, захотеть у тебя что-то перенять. А с другой стороны - столько, извини, барахла, накапливается в нас за годы, от которого нужно освобождаться, но освободиться от этого уже невозможно, потому что это все уже срослось с тобой! - Еще я хотел спросить. Ваши речи, которые произносятся в актовом зале. Я слушал их в детстве с открытом ртом, и только выпустившись, смог оценить весь их пафос. Но в отличие от книжного и, тем более, телевизионного, Ваш пафос удивительно органичен. Он не раздражает и не становится пошлым. И мне просто интересно - Ваши речи 25 лет назад были такими же или вы стали так говорить, когда стали директором? - Нет, конечно. Но вообще, я хочу тебе сказать вот что. Искусство педагогики - безусловно, искусство вербальное. Наша сила в слове. Я всегда стремился к тому, чтобы мои слова для ребенка были весомыми и убедительными, приковывали его внимание. Я старался развить это умение в себе. Конечно, если взять мои выступления 50-летней давности, они мало чем напоминают то, что я говорю ребятам сейчас. И время другое, и статус мой иной, и возраст играет свою роль. Что же касается моих выступлений в актовом зале на выпуске… Я думаю, что есть такой жанр - педагогическая проповедь. И то, что я делаю в актовом зале на выпускных вечерах - это в какой-то степени в стиле этого жанра.   6 января 2003 года Расспрашивал Сергей Павловский Оформлял Юрий Суворов Отрывки в mp3  1937-год   (3:28) Комиссар Жюв   (3:05) Учитель   (1:01) Биография семьи Сак-Саковских (новый материал) Интервью Ю.В.Завельского 2009 года Страница Ю.В.Завельского