Алексей Григорьевич Павловский
Жизнь между двумя оборотами фотографий

                                                                                ИСТОРИЯ МОЕЙ СЕМЬИ 
                                                                                                                            Исследование 2009-2015 годов  

Детские впечатления

В детстве, когда меня приводили в квартиру бабушки и дедушки, то главными игрушками для меня становились старинные вещи, которые хотелось разглядывать и трогать руками. Завораживала массивная резная мебель из Кривого переулка на Варварке, счеты с цветными бусинами, музыкальная шкатулка с отверстиями для папирос, громоздкая округлость супниц и тяжесть столовых серебряных приборов. Но дольше всего я замирал перед стоящей на старом черном пианино большой фотографией. На ней была запечатлена семья Павловских в 1912 году. Курский купец Григорий Павловский, его жена Прасковья и восемь детей – пятеро сестер и трое братьев. Слева сверху – Сергей, мой прадед. 

В то время меня больше всего поражала мысль, что все эти люди со мной как-то связаны, но я ничего про них не знаю, не чувствую. Дедушка много рассказывал, но я не слушал, да и, слушая, не понимал. Я видел их на фотографии, я знал только эту одну секунду их жизни, а что они сделали в следующий момент? Куда повернулись? Что сказали друг другу? Как друг друга назвали? Даже этого не знаю. Не знаю, и не узнаю никогда. Это было страшно для ребенка. Через эту фотографию я начинал догадываться про жизнь и смерть. 

Семья Павловских, 1912 год

Начало изучения истории семьи (2.06.2008)

Прошли годы, умерли бабушка и дедушка, прошло еще десять лет, и в 2008 году я приехал к дяде узнать то, что помнит он, записать краткие биографические черты всех, изображенных на фотографии людей, а также адреса их потомков. Речь шла в основном про девочек, потому что судьбу старших мальчиков я хорошо помнил еще с детства по рассказам дедушки. Через два года после этой фотографии они оба окажутся на войне с немцами, а после революции старший Николай пойдет воевать на стороне белых, а Сергей – за красных, так что понятие братоубийственной войны было мне очень хорошо понятно с самого детства на примере собственной семьи. След Николая теряется в эмиграции, а Сергея в 1937 году ждет пять лет сталинских лагерей, из которых он чудом вышел живым. 

«Скажи, а про третьего брата, про Алексея Павловского известно что-то?» - «Нет, он пропал или умер рано. Во время Гражданской войны, кажется.» - «То есть, потомков у него нет?» - «Нет». 

Снова и снова смотрю на фотографию. Вглядываюсь. Пытаюсь понять. Почувствовать. Григорий Николаевич – глава семьи, купец-кожевник, собственная лавка на Красной площади старого Курска, собственный дом. Прасковья Борисовна, жена. На нее моя единственная надежда на наличие еврейской крови, ведь не среди московских священников или армавирских армян мне ее искать, а Курск – черта оседлости. Жаль не знаю ее девичьей фамилии и никогда уже не узнаю. Антонина, старшая дочь, стоит сразу за матерью, здесь ей 20 лет. Ее старший сын умер в детстве, больше детей не было. Под ней – Лида Павловская, ей тут 12, ее внучка Лена, моя троюродная тетка, живет в Курске и ей можно написать письмо, позвонить и даже приехать, она много знает о Павловских. Две девочки слева – это Оля и Вера, им десять и семь. Обе останутся бездетными, поэтому души не чаяли в племянниках, в том числе и в моем деде. Над ними – Сергей, прадед, ему здесь 15 лет. А самой младшей, Александре, 2 года (она в самом центре). Между Сергеем и Александрой Павловскими 13 лет разницы. 

И сколько бы я не смотрел, снова и снова, каждый раз взгляд мой в итоге останавливается на трехлетнем мальчике в самом низу фотографии. Младший. Алеша. Как у Достоевского. Как у расстрелянной царской семьи… Куда ты сгинул? Почему про всех известно, а про тебя нет? Меня всегда, еще с детства, еще с рассказов дедушки, который тоже о нем ничего не знал, волновала эта оборванная нить. 

Младшие дети Павловских
Лида, Алеша, Вера, Оля.

Оборот фотографии (26.07.2009)

Однажды, выбрав в доме дяди очередной ворох старых фотографий, открыток и прочих документов, сидел и не торопясь их сканировал. Большинство лиц мне было хорошо знакомо, кое кто не очень, кто-то совсем незнаком. Но нужно было их тоже отсканировать, чтобы потом кого-нибудь о них попробовать расспросить. Одна фотография привлекла мое внимание – красивое лицо, тонкие губы, необычно зачесанные вверх волосы, я машинально перевернул фотографию и вздрогнул: «Дарю на долгую и добрую память брату и племяннику. Курск. 1 апреля 1927 года. А.Г.Павловский» 

Да-а... Вот тебе и «сгинул в Гражданской войне». Я не верил своим глазам. Как это может быть? «Брату и племяннику» - раз. «Курск» - два. Подпись – три. А лицо? Очень похож на своего старшего брата в те же 20 лет. Да, но 20 лет, это же не ребенок. Он посылает фотографию в семью моего деда, и мой дед эту фотографию сохранил, значит связь была, значит общались, значит не умер в младенчестве. Но откуда тогда в памяти дяди фраза «Пропал во время Гражданской войны»? Пропал… Войны… А если и правда – войны? Только не Гражданской. А какой? А что если… Так ведь несложно проверить! Вдруг там есть?

И я в три секунды открываю в Интернете недавно запущенный банк данных по всем погибшим в Великой Отечественной войне (http://www.obd-memorial.ru). (За десять лет были отсканированы и систематизированы десятки миллионов бумажных документов военных лет. Огромная работа и очень нужная работа). Вбиваю фамилию, имя, отчество. Таких за всю войну числится всего трое. Двое из них 1918 года рождения. Третий – 1909! И он родом – из Курска!!! Все сходится, он!!! Нажимаю на ссылку с именем, и ту долгую секунду, что открывается отсканированный документ, ту долгую секунду, что информация о том, о ком я столько лет думал, и кого не чаял когда либо найти, бежит по проводам от интернет-сервера ко мне – вот это предвкушение того, что я сейчас узнаю, узнаю его судьбу, эту яркую секунду я запомнил очень хорошо. 

А потом резкий обвал, и вместо яркой вспышки – тьма. Но что страшного можно найти на сайте погибших на войне? Либо человека там нет, либо, если он там есть, то он погиб. Но среди живых его теперь уже точно нет, поэтому что можно найти на этом сайте такого уж страшного? Однако, оказывается, что можно.

Алексей Павловский, 1927 год

Алексей Григорьевич Павловский, родился в Курске 18 октября 1909 года. Будучи рядовым 11 июня 1942 попал в плен под городом Орёл. Содержался в шталаге №326. Погиб в плену 22 декабря 1943 года. Похоронен в Дортмунде, на кладбище русских военнопленных. 

Умереть на войне можно по разному. Полтора года плена. О Боже мой… Мы тогда только-только заканчивали многолетнюю работу над «Тяжелым песком», и поэтому мир фашистского лагеря был для меня вполне зрим и ощутим. Я мог представить, как это было. 

Но как это было? В 1942 году ему сколько? 33 года. Немолодой солдат. Рядовой. Курск и Орел – соседние города. Впечатление такое, что его забрали в прифронтовой полосе и сразу отправили воевать. Или сам пошел? Летом 42-го Курск и Орёл уже заняты. В июне фашисты пробивают советский фронт и наступают на Сталинград, это главное, стратегическое наступление немцев в 1942-м, которого не ждали, которое пропустили, ожидая повторного удара на Москву. 11 июня, дата пленения, это оно и есть – то самое немецкое стратегическое наступление. Наступление мощное, стремительное, многие не успевают отступить и попадают в плен. 

ВЕЧЕРНЕЕ СООБЩЕНИЕ СОВИНФОРМБЮРО 11 ИЮНЯ 

В течение 11 июня на Харьковском участке фронта наши войска вели ожесточённые оборонительные бои с наступающими танками и пехотой противника.

Не зная языка, изучаю вдоль и поперек немецкую учетную лагерную карточку. Там половина по-русски. Черные волосы, рост 164, слесарь, русский, православный. Имя отца – Григорий. Фамилия матери – Малеева. Ну вот и узнали фамилию прапрабабки… Что еще? А, вот – жена. Воронежская область, Шаталовский район, село Николаевка, Павловская Нианила Леонтьевна. Интересно. А вот фото нет. На других карточках заключенных они есть, а у Алексея нет. Как жаль... 

Разглядываю немецкую лагерную карточку со всех сторон, ищу фронтовые сводки, изучаю географию Воронежской области, ищу село Николаевка рядом с городком Шаталовка и не нахожу – теперь есть только Новониколаевка. Что он там делал? Кто такая Нианила? Давно ли она жена? Были ли у них дети? Я сижу в этих раздумьях час, другой, третий. Пережитое впечатление необыкновенной силы. Кто он мне, этот человек, брат моего прадеда? Но я столько лет жалел, что он погиб ребенком, а тут открыл, что это не так, что у него была большая жизнь, правда тут же нашел эту лагерную карточку. Прошло буквально каких-то пять минут между тем, как я узнал о том, что Алексей в принципе успел стать взрослым человеком, и тем, как страшно он погиб. 34 года жизни, из которых полтора последних года в немецком плену. 

И тогда еще одна черная мысль накрыла меня. Ведь то, о чем я сейчас узнал – не знал ни один человек. Ни мой отец, ни мой дед, ни мой прадед, ни мать Алексея, ни его сестры, ни его жена. Максимум, что они могли получить – "пропал без вести в 1942-ом". Информация по военнопленным была секретной, да и не узнавал никто таких вещей. Плен считался в советской стране чем-то постыдным... Дортмунд-Дортмунд. А где, кстати, этот Дортмунд? 

Википедия: Дортмунд расположен на западе Германии в Рурской области. Одно из главных в Германии мест по добыче угля и стали. 

Из описания 326 лагеря: Ужасными были условия жизни и труда на заводах и шахтах Круппа. Не в состоянии выдержать тяжелый труд в Рурской области, многие военнопленные погибали прямо на рабочих местах, многие от несчастных случаев, а нередко в результате американской и английской бомбежек. Только на угольных рудниках Рура между 1 июля и 10 ноября 1943 г. погибло 27 638 человек. Херберт констатирует, что в начале 1944 г. в горной промышленности трудилось 184 764 советских пленных, причем в первой половине этого года умерло 32 236 человек. Историки называют шталаги VI А Хемер и 326 (VI К) Зенне лагерями смерти. Шталаг 326 с 1942 г. выполнял также функции пересыльного лагеря для рурской горной промышленности. Смертность в нем в ноябре 1942 г. достигала 140 человек в день, больше чем зимой 1941 - 1942 годов.

В ноябре 1942-го – это то самое время, когда умер и Алексей... 

Человек жил, человек, наверное, страдал, любил. Он погиб. Никто из его близких, из его семьи никогда не был на его могиле. Где, в какой глуши этот самый Дортмунд на западе Германии в Рурской области? Как туда попасть? При каких обстоятельствах? 

"От Курска и Орла война нас довела 
       До самых вражеских ворот - 
       Такие, брат, дела."

Слезы, слезы, слезы. Но теперь мы знаем его судьбу. Он не пропал без следа. Я часто теперь думаю о том, что три брата Павловских, три мальчика, глядящие на нас с фотографии начала XX века, удивительным образом судьбу этого века и разделили. На троих они приняли все предложенные веком муки. Все трое успели повоевать на разных войнах. А история века – как три развилки, на каждой из которых сворачивает и пропадает один из братьев. Сначала деление страны на красных и белых, потом годы внутреннего террора и под конец – Великая Отечественная война. Бесвыигрышная лотерея, награды в которой – вынужденная эмиграция, сталинский лагерь и гитлеровский лагерь. 

Ни один из трех братьев не закончил жизнь там, где ее начал. Сергей после освобождения не имел права вернуться в центральную Россию, так и осел в Сибири, похоронен в Новокузнецке, следы Николая теряются в Польше, а прах Алексея погребен на центральном кладбище немецкого Дортмунда. История страшного века разметала братьев Павловских далеко на запад и далеко восток. Равноудалено от их родного Курска, маленького городка в самом центре Евразии… 

Советско-германский фронт летом 1942 года

Слева в карточке место для фотографии, справа информация о жене, сверху - девичья фамилия матери

Шаталовка - это где-то между Курском и Воронежем

Село Новоникольское под Шаталовкой

Дортмунд на карте Германии

Современный Дортмунд

Центральное кладбище Дортмунда

Николай, Сергей и Алексей Павловские 

В ГОРОДЕ ПРЕДКОВ. (Курск 2.10.2010)

Единственным способом, что-то узнать о судьбе Алексея Павловского, о том, что было между его счастливым рождением и его трагической смертью, было отправиться самому в город Курск. Это было многолетней мечтой (подробно о той поездке я написал заметку «Сто лет одиночества»). В итоге оказалось, что нужно было просто предпринять этот шаг, нужно было только всерьез захотеть узнать, чтобы узнать. Все лежало на поверхности. Моя троюродная тетя Лена, внучка Лиды Павловской, тепло меня приняла, рассказала мне подробно обо всех и в том числе сказала, что, действительно, Алексей погиб на войне (неизвестно где и когда), но у него в Курске остался сын Геннадий, ныне уже покойный, а его дочь, внучка Алексея Мила живет буквально на соседней улице, 10 минут пешком. «Тебя с ней познакомить?» Все происходило тогда как будто во сне, как будто Курск был городом застывшего прошлого, какая-то параллельная реальность, куда я попал, и где можно было получить ответы на все вопросы.

Через час я сидел в квартире Милы. Общался с ней, ее матерью, ее мужем, ее сыном, смотрел альбомы со старыми фотографиями, слушал и записывал историю потомков человека, про которого узнал, однажды перевернув фотографию другой стороной. Я рассказал о своих открытиях в военной базе данных. Как я и предполагал, этого никто из них не знал. Для всех это стало шоком. 

А с Милой мы быстро нашли общий язык и на следующий же день пошли вдвоем гулять по Курску. Она показала остатки того самого дома, где находилось то самое фотоателье Григория Яна, в котором был сделан тот самый, попавший мне в руки снимок 1927 года, и где Алексей Павловский познакомился с дочерью владельца фотоателье. Это были бабушка и дедушка Милы. История их любви оживала на моих глазах. 

Дом Павловских в Курске 
(ул.Димитрова, бывш Кондыревская)

Остатки дома Янов в Курске 
(Ендовищенская ул., дом 8)

ИСТОРИЯ ЛЮБВИ АЛЕКСЕЯ И ИРАИДЫ,
     РАССКАЗАННАЯ ИХ ВНУЧКОЙ МИЛОЙ

Моего прадеда звали Григорий Михайлович Ян. Отец его жил в Чернигове, служил короне в качестве высокого военного чина и был по национальности немец. В Курске Григорий познакомился с моей прабабкой Евгенией. Она была дочерью крепостной крестьянки Олимпиады из поселка Моква и воспитывалась в доме Курского губернатора графа Нелидова с его дочерью в качестве соученицы. Поэтому Евгения в совершенстве владела английским, немецким, французским и итальянским, выписывала и читала газеты на этих языках. Кроме того, она была обучена рукоделию и всю жизнь работала портнихой на дому. 

Прадед Григорий Ян, тоже офицер, пошел наперекор своему отцу и женился без его согласия, а потому был лишен наследства в Чернигове и остался в Курске. У них с Евгенией родился сын Александр и четверо дочерей – Надя, Лида, Ираида (моя бабушка) и Римма. 

После революции Григорий Ян покинул развалившуюся царскую армию и занялся чем попало. В результате семья переехала из каменного двухэтажного дома в маленькую халупку на Ендовищенской улице. Там же во времена НЭПа находилось его фотоателье (до этого у него была небольшая мельница где-то за городом). Так на Ендовищенской улице и закрепилась на долгие годы наша семья: бабушка жила во флигеле со своей матерью, рядом в прилепленном к нему домишке – ее младшая сестра Римма, в их семейной халупке – вторая сестра Лида, в доме, что сейчас стал конторой, в одной из боковых комнат – старшая сестра Надя, а во дворе, в бывших конюшенных (дома для конюхов) на втором этаже жили и мы – Павловские.

Прадед Григорий был повесой, гулял напропалую. Старшего сына Александра он очень любил и позволял ему все. Но в возрасте 18 лет Александр, гимназист еще, влюбился в девушку, она ответила ему отказом, и он застрелился из подаренного отцом пистолета. (Бабушка мне в детстве пояснила, что в тот период было модно стреляться, вот он и стал таким модником и застрелился). Прадед Григорий так и не справился с этой потерей. Девочек своих он не любил и гонял их вместе с матерью. Мою бабушку Ираиду особенно. Тогда не было специальных училищ, поэтому девочек пристраивали в качестве учениц в мастерские. Ираиду отдали на обучение к монашкам – учиться вышивке. Тогда, в начале 20-х закрывали монастыри, и монашки вынуждены были находить себе применение в новых условиях жизни. Потом ее еще в шляпную мастерскую пытались пристроить, но все бестолку, она везде шкодила и ее выгоняли. Бабка Олимпиада так и звала ее "Цыганишна" за то, что та была шкодлива, воровата и имела черные волосы. Но навыки вышивки впоследствии очень пригодились. Ираида прекрасно шила и всю жизнь зарабатывала этим. 

Ираида познакомилась с Алексеем в 1925 году на танцах. Ему было 16 лет, ей тоже. За ней увивалось много кавалеров, в том числе и Алексей. Она с ним какое-то время погуляла, танцевала по канонам того времени тоже только с ним, а потом по причине ветра в голове (а что еще может быть у шестнадцатилетней девочки?) решила его бросить и загулять с другим. Но не тут-то было! Алексей повел себя довольно жестко, побив где-то в тихом месте Ираиду и пригрозив, что убьет ее, если она не согласится выйти за него замуж. Не думаю, что побои были жестокими – возможно, шлепнул пару раз по щекам. Но так как Ираида жила в семье с очень авторитарным отцом, пьющим и гуляющим от жены направо и налево, а иногда и поднимавшим руку на свою жену, то для нее все шло по привычной схеме. Она мне рассказывала, что не любила Алексея, просто пошла у него на поводу, запуганная угрозами (но кто знает, как там было на самом деле).

В результате, Алексей и Ираида расписались тайно. Родители обоих ничего не знали, оба жили, как и прежде, в своих семьях. Никто ничего не знал, пока кто-то из родственников случайно не открыл паспорт Алексея и не обнаружил новость. Тогда пошла делегация от Павловских в дом к Янам, и все открылось. В итоге Григорий Ян выгнал дочь из дому. Павловские неохотно, но приняли ее к себе. Год(!) Алексей и Ираида не спали вместе. Она ужасно боялась близости, считала это мерзким и избегала как могла. Но все-таки это произошло, результатом чего стало рождение моего отца Геннадия в 1930 году. 

Алексей вел разгульный образ жизни – играл в карты, в бильярд – каждый вечер уходил в клубы и пропадал там, проигрывая деньги. Был очень азартным игроком. Ираида вынуждена была, таская на себе тяжелую переносную машинку «Зингер», ходить по домам местечковых евреек и шить там за еду, редко за деньги. Думаю, это и стало основной причиной раздоров. В какой-то момент она с сыном вернулись в семью Янов.

Ремарка. Семья Алексея тоже благонравием не отличалась. Его отец, Григорий Павловский, тоже гулял и играл так, что весь свой купеческий кожевнический бизнес успел прокутить аккурат к революции, что вышло весьма удачно. Так что Алексей повторял привычки своего отца, только уже в тридцатые годы. И с той небольшой разницей, что Григорию удалось вырастить восьмерых детей, а Алексею не удалось вырастить и одного…

После такого поворота Алексей решил взяться за ум и уехал на заработки в Воронеж. Но тут родители и сестры Ираиды, которые его терпеть не могли, быстро нашли ей нового мужа – крупного начальника железной дороге в Калуге, Константина Давыдова. Ее уговорили и окрутили в течение всего двух месяцев после отъезда Алексея. Развелась она с ним заочно, в те годы это было просто. Так что он уехал женатый, а вернулся разведенный. Когда Алексей вернулся и узнал, что его жена теперь жена другого человека, то бросился возвращать ее, неоднократно пытался реабилитироваться перед ней, но все было без толку: родные Ираиды стояли против него стеной.

Нового мужа Ираида так же не любила. Тот был суров, склонен к ревности и мог по месяцу с ней не разговаривать, продолжая использовать ее по ночам (извини за подробность, но это деталь немаловажна в общем портрете бабушки). В 1932 у Ираиды и Константина родилась дочь Лида. В 1934 – Валя. 

В 1937 году Константина Давыдова, второго мужа Ираиды, арестовали и дали 10 лет лагерей. После этого Ираида собрала троих детей и сбежала из Калуги в Курск к отцу, чтобы самим не попасть под раздачу. 

А вскоре и ее отец, Григорий Ян, получил повестку «явиться в комендатуру с вещами». В те времена это означало лишь одно – расстрел. Он не пошел, а выпил стрихнин. К своему ужасу Ираида стала свидетельницей того, как жестоко и страшно он умирал. Незадолго перед своей смертью она мне рассказывала сон, в котором видела эту сцену снова и снова.

А в 1942 году Ираиде пришла повестка о том, что Алексей пропал без вести на фронте. Странно, что это письмо пришло Ираиде. Ведь он был к тому времени женат второй раз, и они с женой жили где-то под Воронежем. 

Родственники со стороны Павловских, тетки, двоюродные сестры, неоднократно пытались впоследствии установить со своим племянником Геннадием контакт. Но мой папа категорически не хотел, наотрез. Он очень неохотно рассказывал о Павловских. Я вообще с моим папой, как теперь оказывается, почти не разговаривала о его детстве и мало что знаю. Зато у него остались теплые воспоминания о родне второго мужа Ираиды, там тоже было много сестер, и они моего папу очень любили, звали его Касатик – потому что у него один глаз немного косил, как и у меня, – наследство от Алексея.

Когда я родилась, отпуск по уходу за ребенком составлял всего полгода. В ясли меня не стали отдавать, и бабушка оставила работу и согласилась посидеть со мной до года. Бабушка же и дала мне имя. В память о некой ее заказчице Миле, очень красивой еврейке, трагически погибшей во время стихийного бедствия, меня назвали Милой. И далее я всю жизнь просидела рядом с бабушкой, слушая рассказы о ее жизни. После школы всегда забегала к ней, и потом, когда училась в музучилище, тоже. Так получалось, что каждое новое жилье, куда она переезжала, было мне всегда по пути. Почему-то бабушку все звали Ираида Георгиевна, хотя в паспорте у нее было прописано Григорьевна. Скончалась она в 1989 году, в возрасте 80 лет, через 16 дней после своего юбилея. Для меня это была первая непоправимая потеря. Я эту смерть переживала сильнее всего. 

У меня, в отличие от моего папы, не было предубеждения против Павловских. Более того, когда приехала бабушка из Донецка (Вера Григорьевна Павловская), она проявила ко мне такую горячую любовь, что я от этого внимания одурела. Дело в том, что в моей семье ко мне относились с прохладцей. А тут столько тепла, что я просто влюбилась сразу в эту бабушку и, когда папа сказал, что мы не будем больше с ней встречаться, меня это известие очень огорчило. До слез. Причину этого отказа я не поняла. Мне на тот момент было 5 лет. 

К тому же, мне всегда была очень интересна история семьи Павловских. И хотя я сама уже давно не ношу ее, но в одной из социальных сетей до сих пор числюсь под этой фамилией, которая мне очень нравится. 

Прадед Григорий Ян

Моква. Усадьба графа Нелидова, губернатора Курска 

Прабабушка Евгения Ян 

Ираида, 16 лет. 1925 год.
Фотография ее отца - Григория Яна. 

Оборот фотографии Алексея 1927 года 

Ираида и Геннадий, 1930 год 

Дочери Григория Яна: Римма, Ираида, Надя, Лида, внизу их мать Евгения, на руках у нее внучка Лида и рядом Гена

Ираида и трое ее детей - Гена, Валя, Лида

Ираида Георгиевна
(Так ее все называли, хотя по паспорту 
она была Григорьевна)

Валя, дочь Ираиды

Геннадий, сын Ираиды и Алексея

Мила с бабушкой Ираидой

"Бабушка из Донецка" - Вера Григорьевна Павловская, у нее на руках Мила, рядом ее брат Алексей, за ним его отец Геннадий и мать Нина, а сзади справа - Ираида

Геннадий Алексеевич Павловский

Второй оборот фотографии. 2014 

Так мы познакомились с моей троюродной теткой, подружились и общаемся уже более четырех лет. 

– Сережа, та ниточка, что нас связывает, весьма тонка. Кроме какой-то доли общих генов, больше никаких общих воспоминаний. Но мы с Вами распутали невзначай интересную семейную интригу. Ищите сценариста, будем писать сценарий фильма про любофффь в свете истории России. Хоть это и не ново, но всегда потрясающе. 

– Мила, это мысль! Я уже не в первый раз натыкаюсь на разгадки семейных тайн, вернее не "разгадки", а только "ключи" к ним. Поэтому знаю, к сожалению, что это тот азарт, та страсть, которая не может найти удовлетворения. Чем больше узнаешь, тем больше хочется узнать еще! Вы верно сказали про кино. Потому что единственный способ узнать, что было дальше, это придумать самим…

Однажды Мила прислала две фотографии – на одной Алексей, на другой Ираида. Свою фотографию Алексей прислал Ираиде в 1935 году (через 4 года после их развода). Подпись на обороте гласит: "Фотография от 1935 года, после брюшного тифа. После выздоровления моего я фотографировался с товарищем и поэтому она такая маленькая"

А Ираида, по словам Милы: «Снята где-то в году 1945-47. Знаю, что карточка разрезана, чтобы убрать того, с кем бабушка была сфотографирована вэтот момент. Думаю, что это третий неофициальный ее мужчина».

Две фотографии. Мужчина и женщина. Обе разрезаны пополам, чтобы не оставлять потомкам изображения тех, кто в этот момент был рядом. «Чужих людей соединенность и разобщенность близких душ…» 

Почему-то захотелось склеить эти две половинки. Склеить в то единое целое, которым они никогда так и не стали. Но для обоих это была первая любовь. Они прожили всего три года вместе, из которых один, как брат и сестра. Но Алексей, видимо, так и не смог разлюбить. Мила говорит: «Мне кажется, что Алексей при всем его легкомыслии все же был однолюбом. Женился второй раз он скорее по необходимости, чем по любви. И он, по словам бабушки, никогда не оставлял попыток ее вернуть. Постоянно присылал письма ей и сыну». 

А Ираида? Ну, она же их тоже не выбрасывала. Иначе мы бы их просто никогда не увидели. И похоронка в 1942-ом тогда тоже почему-то пришла Ираиде, с которой они к тому моменту уже 10 лет как были разведены. 

Когда я рассказал Миле, что на всех лагерных карточках сохранились фотографии заключенных, и только на карточке Алексея, к сожалению, фото нет, то ее ответ меня удивил. Она сказала, что, возможно, это даже и хорошо, что никто никогда не узнает, как выглядел ее дед после полутора лет изнурительной работы на рудниках и шахтах фашистского плена. 

Наверное, она права. Лагерной фотографии нет, поэтому последняя прижизненная фотография, которая осталась – вот эта фотография 1941 года. А на ее обороте такая надпись:

"Моему сыну Геннадию Павловскому от Павловского
гор. Воронеж 28/II - 41
Целую крепко тебя и маму Иру"

Алексей Павловский, 1941 год

Оборот фотографии

ВПЕРЕД В ПРОШЛОЕ    

Время идет вперед. Новые люди рождаются, взрослеют, таким же непостижимым образом встречают в этом мире свою любовь, женятся, рождают следующие поколения. И прошлое постепенно забывается – архивы горят, старые письма пропадают, документы исчезают при переездах, компьютерные диски выходят из строя, файлы портит вирус, или они просто тонут в сотнях тысяч других файлов, а живая человеческая память, самый надежный в этом мире архив, единственный, что сохраняет не только факт, но еще и эмоцию, к сожалению тоже не вечна. Но порой ключ к давно забытому прошлому находится случайно, как будто сам собой, и, как герою книжек «Буратино» или «Властелин колец», просто падает тебе в руки, и ты уже не можешь просто так спокойно жить дальше. Не можешь, потому что у тебя в руках оказалась живая нить, на одном конце которой ты, а на другом – давно, 70 лет назад, погибший человек. И ты точно знаешь, что конец этой нити есть только у тебя, других концов нет. Поэтому у тебя есть только три пути – либо ты попытаешься за нее аккуратно потянуть, либо, если не тянется, то сам попробуешь пройти по ней как Тесей, пройти вперед, вперед в прошлое, либо выпустишь ее из рук, бросишь, оборвешь. Оборвать эту нить – значит убить этого человека еще раз.

19 декабря 2013 минуло ровно 70 лет со дня смерти Алексея Павловского. За пять дней до этого, 14 декабря, я встретил Сашу Бассель, мою будущую жену. А через год ей для работы над диссертацией, посвященной немецким переводам Мандельштама, нужно было два месяца поработать в Геттингенском университете, и мы планировали, что я на неделю приеду к ней. Я никогда прежде не был в Германии и смутно представлял себе ее географию, поэтому, когда я с внутренней тревогой раскрыл карту этой страны и определил, что от Геттингена до Дортмунда всего 200 км (ровно как от Курска до Воронежа), сердце мое забилось сильнее – волшебная нить прошлого не рвалась, она продолжалась. 

Саша Бассель и Сергей Павловский по дороге в Дортмунд. 
10 февраля 2015 года

10 февраля 2015 г. 

Из дневника Саши Бассель:

Есть какая-то притягательная прелесть в пресловутом «как всегда». Почва под ногами, спокойствие и постоянство. Особенно приятно «как всегда», когда уже больше месяца жизнь течет вне рамок, обозначаемых этим словом.

Свежее будничное утро, спешим на вокзал, разбираемся с билетами, непредсказуемые непонятные поезда, прозрачный вагончик с огромными окнами, выгнутая бровь и отражение с книгой, спешная пересадка, смешной, трогательный и немедленно выпивающий Веничка, грузная негритянка с тремя чемоданами, второй немецкий завтрак на промежуточном вокзале. Последний поезд на Дортмунд до большого перерыва. Сережа, давно уже мысленно едет туда, давно ждет и знает, что увидит там, а я не знаю совсем, я пока еду интуитивно, я еду с ним, я просто и по-детстки доверчиво понимаю, что это важно, и этого достаточно, чтобы хотеть туда ехать так же, а может, и больше, чем он.

И вот, наконец, открывается. И это удивительно. И про замолчанную любовь, про Ираиду, про тайны, про осечки судьбы, про недошедшие письма и надписи на оборотных сторонах фотографий. 

Что едем мы делать? Отдавать долг памяти погибшему в немецком плену солдату или искать зацепку, ухватившись за которую можно дальше и дальше узнавать то, каким был он, Алексей Павловский, почему оставил женщину, в которую любил, и, наконец, как погиб.

Городское метро довозит нас до Центрального городского кладбища, а потом служительница на электромобиле, узнав, что именно нам нужно, доставляет нас непосредственно к памятнику советским военнопленным. Памятник и вокруг 14 больших полей с захоронениями. А дальше братские могилы представителей других стран и национальностей, погибших в лагерях и шахтах Рурской земли. Это отдельная, отгороженная от основного кладбища, территория, квадратный километр зеленого спокойствия, в котором глаз топнет, а мысль рассеивается. Мягкие линии, растушеванные цвета, ничего резкого и выбивающегося из общего заледенелого сумрака. Мы бродим между полями, усеянными успокоившимися жизнями, читаем польские имена, читаем еврейские имена, читаем сербские имена. Снова и снова возвращаемся обратно к русским могилам. Как же сложно поверить, и как пленительно думать об этом – о том, что память о далеком предке, воспоминания о котором затерялись по семейным архивам, заключена здесь, в этом простом сером памятнике с красной звездой. И кажется, что время остановилось, что ничто и никогда не разрежет кладбищенской тишины, и три свечи будут гореть вечно, как огонь памяти, и бликовать на гладком стекле новенькой рамки с именем Алексея Павловского.

Саша в поезде читает этот текст

Вокзал Дортмунда

Несколько остановок на метро U47

Центральное кладбище Дортмунда

План кладбища. Схема маршрута

Советский мемориал. Поле, где похоронен Алексей Павловский первое же слева от монумента

Югославский мемориал

Там тихо и хорошо. Ни одного человека. Уходить оттуда не хотелось. Первое главное ощущение от двух часов, проведенных на Дортмундском кладбище – это мягкая, живая земля под ногами. Прошло 70 лет, но еще до конца не стерта память, не утихла боль, и не затвердела земля. 

А второе главное ощущение – это глиняные таблички на столбах с именами похороненных здесь людей. Далеко не всех, конечно – пока всего несколько десятков из нескольких тысяч. По табличкам и столбам видно, что они сделаны совсем недавно, и что будут новые. Таблички не стандартные, очевидно сделаны вручную и, похоже, детскими руками. Все имена латиницей, значит, делали немцы. Имена русских военнопленных выбиты руками немецких детей спустя 70 лет после войны? Неужели? Да, именно так. Служительница кладбища говорит, что это делают ученики соседней школы. «Это «Европейская школа», их здание прямо напротив нашего кладбища. Если вам интересно, кто это сделал – вы к ним сходите и все там узнаете. Вот вам на всякий случай их телефон и электронный адрес». 

И мы поспешили в эту школу, чтобы успеть там хоть кого-то застать. Иначе, наверное, мы бы провели на кладбище все оставшееся до обратного поезда время. 

А ведь как это странно – не писать имена. На соседних польском и сербском мемориалах прописано каждое имя. Сами памятники не такие монументальные, не такие внушительные, но все с именами. Откуда эта безымянность и безмолвность? Народная ли наша это черта, или масштаб жертв первой половины XX века приучил наших предков к тому, что самая по-настоящему почетная могила – братская, потому что все беды – общие. Но эпоха меняется, и вот спустя 70 лет появляются имена. Прорастают сквозь эту рыхлую, незатвердевшую землю. Как странно, что это делает не правительство России или Германии, не родственники погибших, а ученики и учителя местной школы.

Хорошая просторная школа. В пять часов вечера нашли в ней последнего уходящего уже учителя, сказали ему, что хотели бы в каком-то виде выразить благодарность их школе. Он дал нам личный email учительницы, которая возглавляет эту работу по увековечиванию исторической памяти. 

Мы вернулись в центр города, очень хотелось есть. И выпить тоже очень хотелось. Среди десятков итальянских ресторанов, французских кафе и американского фастфуда не без труда, но все же нам удалось найти и немецкую харчевню в виде уютного охотничьего домика с аутентичными немецкими сосисками с капустой и Вайсхербстом в высоких пузатых бокалах. А потом нас ждал вокзал и отличный двухэтажный поезд, бесшумный, полупустой, очень удобный. Затем десятиминутная пересадка и тут же следующий поезд, еще лучше предыдущего, билет на который выписан уже заранее, и там уже указано – во сколько и с какого пути он пойдет. Очень удобно. Немецкие железные дороги и порядок на них производят впечатления. А жд-вокзалы во всех городах устроены совершенно идентично, так что внутри все совершенно на тех же местах – и лестницы к путям, и камеры хранения, и кассы, и туалеты. Где бы ты ни был – в Геттингене ли, где мы живем, в Ганновере ли, куда прилетаешь из Москвы, в Бремене ли, куда мы поедем послезавтра погулять, или здесь, в Дортмунде, где…

Стоп! 

Вот заедая шнапс сосиской, необходимо встряхнуть набежавший минутный хмель и вспомнить, где ты сейчас, и зачем ты здесь! Слышишь ли ты стук колес поезда, на котором едешь? Не превратился ли ты еще в пассажира? Брата твоего прадеда по этим замечательным немецким железным дорогам привезли в кандалах и скотском вагоне, выгрузили и отправили не сосиски жрать, а в рудники и шахты, добывать уголь и руду, ковать в тылу победу фашистскому вермахту, терпеть ежедневное унижение, страх и обиду.

***********************************************

«А ты знаешь, что здесь написано?» – вопрос жены вывел меня из круга трудных мыслей. Двухэтажный поезд плавно катил по Нижней Саксонии, колес почти не было слышно, но я уже вспомнил, где я, и куда еду. 

«Где написано?»

«Ну вот здесь, в лагерной карточке Алексея Павловского» – Саша впервые держала ее в руках и сейчас, в поезде, внимательно изучала.

«Нет, я же не знаю немецкого, но там все понятно – русский пленный, дата рождения, смерти, православного вероисповедания и пр.»

«Да нет, вот тут, на обороте, на штемпеле»

«И что же?»

«Что смерть наступила… Так, infolge это что, ага – «вследствии»… Schunverltning – «огнестрельное ранение». Так. «Auf der funzen enchonreu»...  Но это же означает «Застрелен при попытке к бегству»!!

Новые знакомства

Когда мы решили ехать в Дортмунд, я полагал, что уже знаю все, что было возможно узнать об Алексее Павловском, и эта поездка – дань памяти, необходимость побывать на этой братской могиле, положить цветы, зажечь свечи из нашей Тропаревской церкви. Полагал, что это будет финалом истории. Но, удивительное дело – ниточка не оборвалась и не закончилась, а потянулась дальше. 

По возвращению в Москву мы написали благодарственное письмо немецким школьникам:

Добрый день, дорогие немецкие друзья!

Меня зовут Сергей Павловский, я Ваш коллега из России, работаю в одной из московских школ. Пять лет назад я узнал, что мой предок Алексей Григорьевич Павловский, погибший во время Войны, оказывается попал в плен и похоронен на кладбище города Дортмунд. С тех пор я мечтал побывать там. В этом году моя жена работает в Геттингенском университете, и поэтому у нас с ней вдвоем получилось приехать в Дортмунд 10 февраля. 

Каково же было наше изумление, когда мы увидели на месте захоронения русских военнопленных не только старый советский памятник, но и таблички с именами погибших, сделанные руками немецких детей из вашей школы. Увидеть это было незабываемо и волнующе. Это оказало на нас очень сильное впечатление. Вы делаете очень большое и важное дело! Спасибо вам. Мы обязательно расскажем нашим родным и в своей школе, о вас и вашей работе. Спасибо за то, что сохраняете память о прошлом, и за то, что способствуете миру и пониманию между нашими народами в будущем. 

С уважением,
Сергей Павловский

И получили ответ от Фрау Петры Паркер, руководительницы проекта - 

Уважаемый господин Павловский,
меня очень обрадовало Ваше письмо, я и не думала, что деятельность наших учеников станет так известна. Мы будем продолжать работу над табличками с именами погибших и надеемся, что таким образом сможем вернуть миру имена этих людей. Наша работа в значительной степени поддерживается Народным союзом по уходу за воинскими захоронениями, например, госпожой Вереной Эффген. После войны это была школа для детей британских военных, которые находились в Дортмунде. Поэтому она называется «Европейская школа». 

Моя коллега была на кладбище и видела Вашу рамку и розы - все в сохранности (цветы, конечно, уже не такие свежие). Если Вы или Ваша жена еще раз приедете в Дортмунд, дайте знать, и я приглашу Вас в нашу школу, мы запланируем большую общую встречу. 

C сердечным приветом
Петра Паркер

Так у нас завязалась переписка. У Фрау Паркер была идея привезти несколько своих лучших учеников в Москву на празднование 70-летия окончания войны, устроить встречу с русскими школьниками в нашей гимназии 1543, директор Ю.В.Завельский уже дал свое согласие, но этот план, к сожалению, не удался. Потом она пригласила нас с Сашей на большое памятное мероприятие 5 июня, которое она устраивала, но не смогли мы. 

Еще пришло письмо от некоего Матиаса Кребера, который написал, что его отец попал на Восточном фронте в плен и 5 лет провел в советском лагере. После возвращения всегда очень хорошо отзывался о русских. Сам Матиас ездил после 1991 года в Россию, где под Ростовом его отец попал в плен. А после возвращения домой многое обдумал и взял на себя заботу о кладбище русских военнопленных в его родном Дортмунде (на котором мы были). Под старость он переехал во Францию, и теперь уже там занимается могилами погибших на обеих мировых войнах. На него произвел впечатление гуманистический посыл нашего письма немецким друзьям, и поэтому он решил нам написать, что мы все правильно делаем. Передал нам свой, как он выразился, "привет из Западного мира". 

Но самым первым, сразу по возвращению в Москву, пришло письмо от Дмитрия Костоварова, нашего соотечественника живущего в Германии, который недавно возглавил общественную работу по опеке могил русских солдат в Дортмунде и его окрестностях. Он роется в архивах, общается с родственниками, заставляет чиновников работать, негодует на их безразличие, убеждает общественность, при поддержки посольства России и немецких властей ставит, когда и где это возможно памятники, и тоже возвращает безымянным их имена. В его мечтах и планах – увековечить имена всех пяти тысяч советских граждан, похороненных на Центральном кладбище (где мы были), а потом и все 37 тысяч имен – по всем лагерям вокруг Дортмунда. (его сайт)

Одну из своих статей (ссылка на нее) в русскоязычной немецкой газете он заканчивает такими словами: "Надеюсь, что мы привлечем внимание тех, кто заинтересован в сохранении имен русских людей, похороненных в немецкой земле, и совместными усилиями восстановим поименные списки всех жертв нацизма. 

...Я представил себе, что где-то под Старою Руссою есть могила моего деда, также без имени и также заброшенная. А ведь каждому по силам сделать совсем немногое, чтобы исправить сложившееся положение. 

При рождении каждый человек получает имя, чтобы его узнавали при жизни. И он имеет право после смерти быть похороненным под этим именем".

Дмитрий первым нашел оставленную нами рамку с фотографией Алексея Павловского, прикрепил ее на дерево и сам по-настоящему и всерьез заинтересовался его судьбой. Именно Дмитрий Костоваров тот человек, который благодаря своим обширным знаниям в этой области и небезразличию помог найти еще несколько документов и чуть-чуть обрисовать нам, что же происходило или могло происходить в немецком плену. 

Матиас Кребер в Ростове в 1991 году

Статья о Дмитрии Костоварова (рус)

Границы Дортмундского лагеря в 1944 году (территория современного спортивного комплекса и стадиона Дортмундской Боруссии). 

Статья в немецкой газете о переносе советского памятника и нашем посещении кладбища

БИОГРАФИЧЕСКИЕ СВЕДЕНИЯ ОБ АЛЕКСЕЕ ПАВЛОВСКОМ ПО НЕМЕЦКИМ ИСТОЧНИКАМ

Алексей Григорьевич Павловский родился в Курске 18 октября 1909 года. Попал в плен 11 июня 1942 года под Орлом, будучи рядовым солдатом. 

Лагерный номер 111009. Коды профессий, которыми он владел (указаны в верхней части карты военнопленного) – "6","7","8" и "25". Это строитель и слесарь, далее надо уточнять, пока это еще до конца выяснить не удалось. (Непонятно, отмечена ли 1. "1" – это чернорабочий, которого можно применять на самых тяжелых и грязных работах). 

Красная буква S на карточка, означает "советский военнопленный". Красная карандашная N рядом, это значит, что его осмотрел лагерный дортмундский врач. Ниже есть штемпель, который ставили в дортмундском лагерном лазарете – 12.6.43. Это самая ранняя дата, которая есть на карточке (кстати, ровно год после пленения). О том, где Алексей Павловский был весь этот прошедший год, мы не знаем.  Все дело в том, что карта, которая перед нами – восстановленная. На ней стоит штамп "Повторная карта, оригинал уничтожен во время вражеской бомбёжки". Союзники сильно бомбили Дортмунд 4-5 мая 1943, тогда была уничтожена канцелярия дортмундского лагеря. После этого управление временно передали в лагерь Хемер, к которому, судя по записи, и причислен А.Г.Павловский в сентября 1943 (возможно, причислен только формально). Восстановленная карта заведена в лагере 326 - в Штукенброке (это накопительный, не рабочий лагерь в 100 км к северо-западу от Дортмунда). А фото пленного обычно делали только в лагере первой регистрации. Поэтому нет не только самой фотографии, но и следов клея – т.е. ее и не было на повторной карте. 

Все эти лагеря – Хемер, Дортмунд, Штукенброке относятся к 6 округу Вермахта. Это «Шталаги» – стационарные рабочие лагеря, не путать с концлагерями – лагерями уничтожения для евреев и политических. Они появились не сразу. По планам руководства Третьего рейха война к 1942-му году должна была уже закончится. Но не закончилась. Фронт требовал дополнительных запасов, а почти все мужчины воевали. Тогда министр труда, гауляйтер Заукель издал приказ от 21.03.42 года о привлечении труда военнопленных. Особо нуждалась угольная и сталеплавильная промышленность Рурского бассейна (Западная Германия). Только после этого началась массовая отправка пленных с восточного фронта. Так попал в Рурский бассейн и Алексей Павловский. 

В сентябре 1943 он был отправлен в известняковые каменоломни Лемате (там была одна из рабочих команд лагеря, в 20 км на юг от Дортмунда. Подробнее по-немецки по ссылке на 7 странице) 

Из Лемате Алексей Павловский через два месяца после прибытия совершил побег – 10 ноября 1943 года. (Номер «3212» на его карточке это номер акта регистрации побега) 

Во время этого побега, видимо, он встретился с человеком по имени Марк Савельевич Большаков. (Ссылка в ОБД). Алексею было тогда 34 года, а Марку 31, он родом из Тамбовской области, Моршанского района, деревня Левино. (Большое село на дороге Шацк-Тамбов). Дата его пленения – 23 июня 1941 года, а место пленения – район Великих Лук, где никаких немцев в июне 1941 еще не было. (Карточки пленных заполнялись на слух при регистрации в лагере, Большаков или переводчик могли напутать с датой или дата верная, но указано только общее стратегическое направление сражений, а не точный населенный пункт). 

Большаков бежал 16 ноября 1943 с шахты Хуго Ост в Гельзенкирхене (это 20 км к Западу от Дортмунда и 48 км от Лемате!) Где и как они встретились неизвестно, но известно, что были пойманы вместе и направлены на шахту Дортсфельд, в штрафную команду №754. (Город Дортмунд похож на казахстанскую Караганду – то есть возник из многих небольших шахтерских городков. Вокруг было множество угольных шахт, которые постепенно вырабатывались и закрывались, а город разрастался и принимал современный вид. Шахта Дорстфельд одна из самых крупных, ее разработка началась в 1849, и только в 1963 шахту полностью выработали. Знаменита она еще и тем, что именно здесь в 60-х годах XIX века проводил свои эксперименты со взрывчаткой изобретатель динамита Альфред Нобель). 

Дорстфельд был наказанием за побег и неминуемой смертью. И тогда Павловский и Большаков предприняли попытку второго побега, во время которой были застрелены 19 декабря 1943. (Запись по-русски "умер 22 декабря 1943" ошибочна. Она сделана уже после войны рукой тех, кто принимал архив. И там уже не разбирались подробно, дата это смерти или дата захоронения.)

Фраза про побег совершенно не типична для подобных документов. Мнимый побег не был поводом расправиться с заключенном, скорее наоборот, потому что подобные вещи не приветствовались начальством. И охрана часто скрывала причину смерти. Так например повешенье записывали как "перелом шеи". Видимо, здесь уже совсем невозможно было скрыть факт побега. Запись красным на лицевой стороне карточки "Achtung" означает – «склонен к побегу». А значит, возможно, побегов или попыток к побегу было несколько. Павловского и Большакова вместе застрелили и похоронили рядом, в один и тот же день. 

Карточка военнопленного А.Г.Павловского

Карточка военнопленного А.Г.Павловского
(оборотная сторона)

Карта местности. Возможные пути побега Павловского и Большакова

Шахта Дорстфельд (1959 год)

Страница из книги захоронений Дортмундского кладбища.  Большаков и Павловский стоят рядом, друг за другом. Все данные про них совпадают.

Номер захороненного по порядку 2045; запись сделана 20.12; Имя - Паволовски Алекс; лагерь 326 (Штукенброк), лагерный номер 111009; умер 19.12.; похоронен 23.12.; лагерь "Д" (Дортмунд); рабочая команда 754; Р (русские); шахта Дорстфельд. 

Кладбище Дортмунда 9 мая 2015 года.
На дереве - фотография Алексея Павловского
Люди продолжают нести цветы

ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ

А 5 июня 2015 в Дортмундскй Европейской школе прошла большая памятная акция. Были все ученики, учителя, администрация города, все, кого волнует тема войны и памяти. Конечно, были и Дмитрий Костоваров, и Матиас Кребер. Нас тоже приглашали приехать, но мы, к сожалению, не смогли. По предложению организаторов акции Петры Паркер и Стефани Беер мы с Сашей записали видеообращение к собравшимся на празднике на двух языках. Очевидцы говорят, что это был самый эмоциональный момент. Люди в зале плакали.

Ну а мы плакали, когда смотрели фотографии, на которых немецкие школьники и все гости выстроились живой цепочкой от здания школы до мемориала советским солдатам и из рук в руки передавали новую, только что ими сделанную глиняную табличку с именем Алексея Григорьевича Павловского.

Программа Памятного дня 
5 июня 2015 в Европейской школе. 

Статья о Памятном дне в немецкой прессе