По дорогам Смоленщины
Накануне, почти не сговариваясь, решили не выезжать на трассу, а двинуться по старой, ещё помнившей французскую армию, дороге. И вот ранним ноябрьским утром мы поехали в сторону Дорогобужа. Пересекли реку, оставив позади многочисленные церкви и колокольни старой Вязьмы, катились по Смоленской улице к юго-западной окраине города. Вскоре последние постройки скрылись за небольшими холмами, неожиданно хорошая дорога петляла по лугам и перелескам, от однообразного пейзажа меня клонило в сон. Картинки за окном проплывали перед моими глазами, облака ползли бирюзовому небу, солнце взбиралось всё выше и выше. Вдруг, от сильного удара, я проснулся. Кончился асфальт, а мы не успев ни о чём подумать, неслись по щебню и небольшим ухабам дальше. Впереди была полная неизвестность, но разворачиваться не хотелось и, плюнув на всё, решили рискнуть. Чудом не застревали в огромных лужах, когда дорога, промокая, спускалась к самой речушке, облегчённо прибавляли газу на подсохших возвышенностях, радовались встреченным на пути тракторам. И проехали! Не знаю, за сколько времени можно было объехать эти болота по трассе, но спустя час-два мы уже приближались к Дорогобужу, удивляя своим неожиданным появлением местных жителей и огромные стада коров, так и норовящих боднуть четырёхколёсного незнакомца. Мы спускались с окрестных холмов к пойме Днепра, и перед нами открывался вид на некогда дотла сожжённый немецкой авиацией город... Теперь на правом берегу стояли пятиэтажки, а в старой части города смешались деревянные домишки с каменными послевоенными постройками. Музей не нашли, единственной достопримечательностью стала тридцатьчетвёрка на центральной площади, обиженно отвернувшись от остального города, она уткнулась дулом в близлежащий парк, словно стрелка испорченного компаса неизменно указывая на запад.
Дальше наш путь лежал на юг, к Ельне, к Десне, удивительно здесь от Днепра её отделяет всего несколько десятков километров, а слиться воедино им суждено лишь через тысячи. Взбираясь на окрестные холмы, шоссе пересекало незримый водораздел. Вчера вечером мы зачитывались дневниками Симонова, исколесившего все окрестные дороги во время одной из первых своих командировок на фронт, осматривая окрестности, пытались представить себе, как всё это выглядело тогда, в какой лесок могли втягиваться части 24 армии Ракутина, на какой развилке Ка.Эм. мог встретить только что вышедшего из своего первого окружения генерала Руссиянова, впереди было ещё пять: Лебедянь, Павлоград, Кировоград... «Выходил с войсками, группами, с документами и в полной генеральской форме». Первая встреча Симонова с его дивизией произошла где-то у деревни Ушаково, её то мы и наметили вчера как место остановки, сейчас было самое время обедать и, приближаясь к деревне, осматривали поля и луга раскинувшиеся на запад от ельнинской дороги. Вдруг, уже проезжая Ушаково, увидели памятник, заросший ёлочками. Остановились, перешли дорогу и по аллее двинулись к нему. «Здесь в августе-сентябре 1941 года в упорных боях за Ельню дрались 100, 103, 107 стрелковые дивизии…», – на постаменте, чернея в кровавых лучах ноябрьского заката, возвышалась гаубица. Позднее, узнав, что деревня эта находилась как раз на стыке частей Ракутинской армии, наступавшей далёкой осенью сорок первого на город, оставалось лишь удивляться, как точка, почти случайно отмеченная на карте накануне, привела нас именно сюда. Может тогда в этой рощице стояла какая-нибудь артиллерийская батарея и временами ухала, посылая на запад тяжёлые снаряды, а по окрестным канавам расползался едкий запах порохового дыма. Та крохотная победа столько значила для наших войск, наконец почувствовавших, что можно не только отступать. Здесь, на полях и болотах Смоленщины, восставала из пепла Русская Гвардия.
Проехав ещё пару километров на юг, нашли удобное для обеда место. Пока я занимался нехитрыми приготовлениями: разжигал горелку, ставил греться супчик, резал хлеб, лук, чистил дальневосточную рыбину, С.П. перелистывал книгу, подаренную нам в Вязьме начальницей местных поисковых отрядов, вдруг начал читать вслух:
«За последние 4 года в окрестностях города были найдены останки трёхсот солдат Великой отечественной… У некоторых удалось найти медальоны и оповестить родственников… Все останки перезахоронены в братских могилах недалеко от деревни Ушаково…»
Мы невольно переглянулись, судьба продолжала свой безмолвный рассказ, удивительным образом сплетая нить нашего маршрута с такими местами. Случайная книга, случайная страница, неслучайное место…
– Что-то мы ничего похожего не видели рядом с пушкой…
– Не видели.
– Надо вернуться и найти.
– Конечно…
Поев и выпив чаю, наскоро собрали вещи и повернули назад. На этот раз прямо в деревню, разузнали у местного жителя, где тут солдатские могилы и… приехали к деревенскому кладбищу… Несколько берёз уже сбросивших листья, но не потерявших при этом своей чудной красоты, склонились над свежими, усыпанными цветам и венками, надгробиями ушаковцев и нежно обняли ветвями молчаливого солдата, несущего свою бессменную вахту возле товарищей. А позади шли захоронения старые и недавние, ещё не заросшие муравой и не обнесённые камнем. На перекопанных земляных холмах лежали проржавелые, истлевшие каски, а меж ними прятались от ветра, не так давно потухшие свечи. Дальше было поле, «300 человек за последние 4 года…», а сколько ещё безымянных героев погребены на этих лугах?..
Мы въезжали в Ельню засветло. Прокатавшись по двум центральным улицам и выяснив, что музей таки не работает, бросили машину и пошли гулять. Тихий провинциальный город, по широким улицам которого хочется ходить пешком, словно боялся показаться скучным, он сразу вывел нас к своей главной достопримечательности: красная, цвета остывающего угля, аллея уходила к обелиску. У его подножия замерли четыре солдата, олицетворяя гвардейские дивизии, овладевшие Ельней в начале сентября 1941, слева подтянувшись, расправив плечи стояли творцы той операции: комдивы, командарм и комфронта – Руссиянов… Ракутин… Жуков… – они молчаливо отдавали дань, известным и безымянным солдатам, претворившим когда-то их замыслы в жизнь, а ныне покоившимся у вечного огня.
Парк заканчивался у самой Десны, небольшая запруда отделяла нас от милого деревенского пейзажа: разноцветные домики толпились на противоположном берегу, точно тянулись к солнечным осколкам, усыпавшим воду, но как котята боялись промокнуть. Поздоровавшись с рекой, умывшись и напившись, берегом пошли к мосту. Городская половина была полной противоположностью: каменные развалины, уже окунувшиеся в тень надвигающегося вечера, рассматривали своё отраженье в почти зеркальной глади, кое-где уцелевшие постройки терялись на фоне кирпичных руин, лишь колокольня, ухватившись своим куполом за последний золотой лучик, осветляла этот скупой на безмятежность пейзаж, оглашая окрестности ровным вечерним перезвоном…
На вокзал попали, когда окончательно стемнело, Татьяна Сергеевна, забросив билеты и немногочисленных отъезжающих, провела нас в небольшой мемориальный зал. Короткая, нехитрая экскурсия, рассказы о железнодорожниках и современной Ельне, простые вопросы и привычная неловкость в ответ на нашу материальную благодарность окончательно влюбили меня в этот маленький городок большой воинской славы.
Поплутав ещё минут пятнадцать по тихим улочкам, спутав пешеходный и автомобильный мосты, мы наконец пересекли Десну и поехали дальше на юг к самой границе Смоленской области, в сторону Рославля. Одинокая медаль луны висела на чёрной груди безоблачного ноябрьского неба, спрятаться ей было некуда, и она освещала нам путь мягким белым светом. Эти редкие ночные дороги в никуда всегда влекли меня своей неизвестностью: заранее их придумать нельзя, можно лишь внезапно оказаться в такой глуши, когда нет спешки и цель отходит на второй план, просто едешь вперёд, удивляясь неожиданным поворотам и ямам, ночь совсем не пугает, наоборот достаточно выключить фары и можно будет раствориться в темноте и тишине, наяву ощутив таинство сна. Жаль, что нельзя бросить руль, как поводья, и взглянув на звёздное небо, забыть обо всём, что было и будет, наслаждаться тихим перестуком копыт, уносящих тебя в манящую неизвестность. Ночь всегда привлекала своей тайной, а её окончание пугало больше, чем вечер, завершающий день. Когда борешься со сном, словно это поможет отодвинуть неизбежное утро, когда из тьмы вдруг начинают выступать серые силуэты деревьев, как первые вестники ещё не взошедшего солнца, и тебе будто не дали дочитать письма, без стука войдя в закрытую комнату… Утро всегда пугало меня больше чем вечер, словно в тайне рождения загадки больше, чем в тайне смерти… И я запоминал эту пустую рославльскую грунтовку, как запоминал когда-то путь из Шацка к Мокше, блуждание на границе между псковской и новгородской землями, последние 40 километров от Пустошки до деревни. Но как любая ночь растает когда-нибудь в золотых лучах рассвета, так и любая дорога куда-нибудь да приведёт. Вот и сейчас въехав на очередной холм, я увидел внизу тихо плещущееся озеро огоньков – мы приближались к городу.
Он казался огромным, хотя был не больше Вязьмы. Свернув с окружной, мы попали на центральный проспект и уже минут через двадцать были в самом центре. Я отправился на поиски гостиницы. Даже в темноте улица производила крайне благоприятное впечатление: аккуратные фасады домов в екатерининском стиле, чистые тротуары, ухоженная центральная площадь с ёлочками, – приятно было гулять, но всё же гостиницу я никак не мог найти. Было абсолютно безмятежное состояние, если не С.П. я бы продолжал поиски, не прибегая к помощи местных таксистов, указавших мне нужный дворик, затерявшийся между домами. На этот раз нам повезло с пристанищем: «Рославль» без сомнения стала лучшей. «Покровская» была кирпичным бараком, разделённым фанерными перегородками, так что было слышно храп в соседнем номере, мы приехали часа в четыре ночи и видимо тоже наделали много шуму... Потом переместились в старую советскую «Вязьму» с каменными стенами и одним душем на два этажа. Теперь же расположились в шикарных двухкомнатных апартаментах с отдельным залом для киносеансов. Потерпев полный провал, в ходе выяснения у администратора, основных достопримечательностей Рославля:
– Да что тут смотреть?! Ничего у нас нет…
– Хотя бы музей какой?..
– Какой музей? Завтра ж выходной…
Мы отправились ужинать. Ознакомившись со всеми предложенными нам вариантами общепита, остановились на недорогом молодёжном заведении, быстро поев, пошли гулять по ночному городу. К нашему изумлению стоило удалиться от центральной площади буквально на несколько сот метров, и улицы просто затопляла ноябрьская непроглядная тьма. Словно и не было той нарядной картинки, что предстала перед нами в начале, впрочем, в этом не было ничего удивительного. Прогулявшись немного, мы побрели обратно, в номере нас ожидала культурная программа, завершившая этот бесконечный день и немного сгладившая творческий пессимизм местных жителей. Коньяк, фильмы, мысли вслух, удивительные совпадения, незабываемые ощущения от поездки. Вчерашнее чтение дневников Симонова, а наутро вяземская типография, Поле памяти у деревни Красный холм, Старая смоленская дорога, грязь которой месили ещё солдаты Наполеоновской армии, Дорогобуж, раскинувшийся на правом берегу Днепра, Ушаково, Ельня с поблескивающим на груди – в последних лучах, уже упавшего за горизонт, солнца – гвардейским значком, неописуемая ночная грунтовка в окрестностях Рославля, с разлившимися по ней белолунными лужами… Весь этот непередаваемый русский колорит ночью вновь привёл нас к Симонову, на этот раз к его «Алёше»:
«…Ты знаешь, наверное, все-таки Родина –
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил…»
Я читал вслух эти стихи, с трудом сдерживая слёзы, в очередной раз, поражаясь их сильнейшему почти физическому действию на меня… Сны в эту ночь мне не снились, весь этот день был словно сон наяву…
Утро было праздничное и неспешное, музеи не работали, улицы тонули в белёсой пелене тумана, гулять по ним было невозможно. Из города выезжали в три, так и не увидев местных достопримечательностей, растворившихся в полупрозрачной дымке. День уже перевалил свой экватор и неспешной походкой брёл на запад, мы же катились на восток. Несмотря на спешку решили не оставлять без внимания Остёр, пересекавший наш путь километрах в пятнадцати от Рославля. Широкая пойма небольшой речушки извилисто убегала к самому горизонту и вся была укрыта золотым ковром, но не ярким искрящимся подёрнутым лёгкой белизной весеннего света, а суровым с красновато-медным отливом блеска ноябрьского солнца, словно спрятавшегося где-то внизу в ещё не усыпанной снегом траве. Вода тихо журчала, огибая опоры моста и играя с растрёпанными зелёными волосами, попрятавшихся в камышах русалок. Так и хотелось посидеть на песчаном пригорке, поросшем неожиданными для местных болот соснами, но скоро темнело, а Первопрестольная была ещё далеко. И мы поехали дальше, оглядывая пустынный смоленско-калужский пейзаж и редкие деревеньки, примостившиеся у самой дороги. На самом закате светового дня наткнулись на неизвестный нам памятник воинам 50 армии у Зайцевой горы, а нам ещё предстояли крохотный Юхнов с растворившимися в ночи фигурами красноармейцев на четырёхметровом постаменте. Вечный огонь у его подножия редкими бликами освещал их суровые, застывшие в ожидании свистка командира, лица. А позади в кустах спрятался тяжёлый КВ, готовый в любую минуту взреветь своими дизелями, вздрогнуть на мгновенье и поползти в ночную атаку вместе с пехотой… Малоярославец с могилами погибших в разных войнах солдат, окружившими небольшой курган на площади Жукова. Теперь от Москвы нас отделяли только Ильинские рубежи, дальше путь был открыт. Чуть не проскочив в темноте поворот, подъехали к зданию музея, оставили машину и пошли прогуляться. Это место является, пожалуй, таким же символом, что и разъезд Дубосеково. Там были герои Панфиловцы, здесь Подольские курсанты. Подвиги конкретных людей являют собой память всех героев той страшной Войны. Очень хорошо сказано в одном фильме: «Награждённые посмертно, но не погибшие…» – действительно так ли важно было Панфиловцев 28 или 29, остановили они 10 танков или 19, все погибли или кто-то выжил... В каком именно ДОТе оборонялись курсанты в том что с бетонной плитой метровой толщины вместо потолка? Или в соседнем? На мой взгляд, важно что были ещё сотни, тысячи подвигов, о которых нам ничего неизвестно. Были такие же Панфиловцы на 50 километров западнее, были такие же курсанты где-нибудь под Клином, в той Войне вообще каждый день проведённый в окопе был подвигом… С этими мыслями я ехал, задумчиво уставившись на стекло, считая проносившиеся мимо верстовые столбы и следя за непредсказуемой линией разметки. Вскоре я задремал…
Мне снилась Вязьма и генерал Ефремов, далеко вперёд вырвавшийся со своей 33 армией весной сорок второго. Искусно отрезанный немцами так, как только они умели это делать, он не сдавался до самого конца, два с половиной месяца терзая дивизии Вермахта в окрестных лесах и болотах. Он не выжил, он погиб, пустив себе пулю в лоб, но не смирившись с поражением. Я как сейчас вижу обескровленные, жалкие остатки его частей и среди них командарма, отдававшего свой последний приказ:
«Сыны мои! Бойцы и командиры! Нам предстоит тяжёлый бой, немногим из вас суждено выйти из окружения, но каждый должен помнить одно: сейчас мы прорываемся на восток, но мысли ваши должны быть там, на западе, туда должны наступать мы…»Рука его указывала в сторону заходящего солнца, прищуренный взгляд был устремлён туда же, отступая, он не забывал о главном. Может таким и запомнили Ефремова те немногие кому суждено было выжить и выйти к своим, а потом дойти до Берлина. Возможно кто-нибудь из них приехал в 46 году в Вязьму и увидел на главной площади, среди руин своего генерала и подумал, что он и миллионы таких же солдат с честью выполнили главный приказ Родины…
С.П. тряс меня за плечо, я очнулся. «Уже Москва», – сказал он. Была полночь, ровно три дня назад мы стартовали от стен Кремля, наш путь лежал строго на запад: Воздвиженка, Новый Арбат, Кутузовский, Можайка, Минка – никуда не сворачивая до самой Вязьмы… Сейчас мы подъезжали к дому, путешествие по дорогам Смоленщины подходило к концу. Прощались под ночными фонарями, поделив между собой остатки еды и денег, взглянули друг на друга, улыбнулись напоследок и разошлись. Двери закрывались, сварливо, по дедовски, что-то скрипя себе под нос, потом причмокнули, сомкнувшись, и лифт, тяжело вздохнув, медленно повёз меня наверх… Домой…
Иван Михайлов
Ноябрь 2008