Девочка из детства
Ее звали Таня. Все остальное вспоминается с большим трудом. Был 1984 или 85 год. Меня вели в первый класс школы №53, что находится где-то во дворах нашего квартала. Я помню только, что в этот день на всех домах висели красные государственные флаги вместе с черными лентами – умер Черненко.
К власти пришел Горбачев, в стране начиналась очередная оттепель, а я, еще мало что об этом знавший, просто ходил в школу. Почти ничего не помню. Основное ощущение того времени, что дни тянулись бесконечно долго. Во всем я был тогда comme il faut. В школу приходил к 8 часам. Уж не знаю почему, но у нас всегда выстраивалась с самого утра живая очередь перед запертой дверью кабинета, и, чем ближе ты оказывался к началу, тем ты, видимо, считался круче. Толкались перед ней, ссорились зачем-то. Я был примерным стриженым мальчиком и круглым отличником. (До перехода в 43-ю у меня наверняка не было ни одной тройки.) Потом уроки, прописи, кожаные папки с кармашками для букв и цифр, флажки-звездочки. Хор в актовом зале на пятом этаже – “Взвейтесь кострами, синие ночи”, “У власти орлиной орлят миллионы”, “Мы шли под грохот канонады”. Урок труда – какие-то электрические схемы, ключи, батарейки-лампочки, или аппликации из невзрачной цветной бумаги, перепачканной канцелярским клеем, или клоки ваты, смоченной в желтой краске, изображающие мимозу – подарки мамам на 8 марта. Физкультуру вел веселый молодой мужик (а это в начальной школе вообще редкость) по имени Арнольд. Не по фамилии, а по имени! Может, и не Арнольд, а Леопольд, может, “Леопольдыч”. Уже не вспомнить.
Время было такое, что родители не боялись за своих детей. В школу и из школы все ходили сами с первого класса. После школы мы подолгу гуляли. Первый-второй классы - качели, карусели, лабиринты около школы или в окрестных дворах. Зимой – ледяные горки и каток на школьном стадионе. Но уже в третьем стало все по-другому. С одной стороны - игра в Чапаева, которой никогда не получалось, потому что никто не хотел быть белым, а с другой – тайные разговоры о том, что все ведь не так просто, не так прекрасно, как нас учат в школе, о чем мы читаем на уроках чтения и поем на музыке. Что-то нехорошее, темное, огромное, лживое чувствовалось в истории нашей страны. Вдали от взрослых ушей, в тихих послеполуденных московских двориках в устах 9-10-летних школьников звучало тогда страшное имя Сталина. Имени, которое не произносилось в СССР 60-70х. Имени, с которого только-только начинали снимать табу во второй половине восьмидесятых.
Но это все позднее, а в первом классе, я, безусловно, был конформистом и паинькой. Не помню никаких самостоятельных поступков. Я все делал, как все. И точно также, вслед за всеми, я считал себя влюбленным в самую красивую девочку класса. Ее звали Таня. По-моему, Леонова. А может Леонтьева? Не уверен, но точно на Л. У меня остались две фотографии класса – 85 и 86 годов, возможно, жива еще старая телефонная книжка. Дом ее был где-то во дворах между улицами Панферова и Вавилова – больше никаких точных сведений.
Безусловно, она была Nomber One – самая высокая, круглая отличница, во всем правильная, любимица учителей. Но это ее нисколько не портило. Веселая и приветливая, без тени высокомерия. Вокруг нее всегда было множество подруг. С ней было легко общаться. По-моему, я даже был у нее на Дне Рождения.
Не помню момента, когда я понял, что в Таню кроме меня влюблено еще полкласса. Был ли огорчен? Рад? Испытывал ли ревность? Не помню. Но вряд ли. Вряд ли вообще такие вопросы волнуют семилетних. Те, кто побойчее, да порезвее говорили о своих чувствах открыто друг другу, а может, и ей самой. Я был тихим, скромным. Молчал и, как большинство ребят, вздыхал по Тане тайно.
Но один разговор с таким же воздыхателем был. Вообще, память о глубоком детстве забавная штука. Все в полном тумане, но есть моменты, которые врезаются в память навсегда. Он был странный мальчик. Совсем тихий, какой-то забитый, чернявый. Или это его фамилия была Черняев? Или Чернев? Не знаю. Звали его, кажется, Слава. Никогда я с ним не дружил и не общался, а он вообще не дружил ни с кем. Но почему-то именно его я отметил и определил, как поклонника Тани. Что-то он такое сделал – толи упавшую с парты ручку ей поднял, толи еще что-то такое сделал, что считалось в нашем возрасте унизительным по отношению к девчонке. Я точно помню, что именно тогда в первый раз отчетливо понял смысл взрослого слова “ухаживать”. С тех пор это слово звучит мерзко для моих ушей.
Диалог, о котором я начал рассказывать, произошел после этого случая. Мы ехали в бассейн. Значит, это уже класс второй, а скорее даже третий. Был такой момент, когда уроки физкультуры проходили в бассейне. Вот только где он находился, не представляю. Где-то в районе универмага “Москва” или во Дворце Пионеров. Помню только один момент внутри – все в воде и держатся за бортик, а Арнольд-Леопольд ходит поверху и, тыкая в нас металлическим шестом, командует. Оказалось, что большинство одноклассников плавать не умеют и боятся воды. Меня это сильно удивило, потому что чего-чего, а плавать я всегда умел. То есть, попадать ногой или рукой по мячу, прыгать на скакалочке, кувыркаться или кататься на коньках я так до сих пор не научился, но плавать.. Мне казалось – это так просто, все должны уметь.
Это ведь тоже одно из ярчайших воспоминаний детства. В байдарочном походе по тихой украинской речке Псел или Северский Донец, куда родители ходили вместе со своими одноклассниками по Второй школе, мне было лет пять-шесть. Каждый день с ровесниками мы плескались в теплой воде у берега. Мама пыталась учить меня плавать, показывая какие-то движения, я усердно их повторял, не видя в том никакого толку. Из ровесников еще никто не плавал, и мне было вполне достаточно бултыхаться около берега. Но однажды, во время одного из таких купаний, ко мне подошел отец, поднял на руки и, ничего не объясняя, потащил куда-то в глубину. Я отчетливо помню дикий ужас – что он хочет со мной сделать?! Зачем?! Не надо! Он зашел так далеко, как только мог, сказал: “ничего не бойся – я рядом” и отпустил меня. Какие там движения?! Какие в этот момент, к черту, могут быть брассы-кроли?! Конечно, я колошматил по воде всеми доступными конечностями в произвольном порядке, спасая свою малолетнюю жизнь! С перепугу я проплыл место, где мог бы встать на ноги, и где мне было по пояс, и даже где по колено. Я не успокоился, пока не уткнулся в песок руками и лицом. Не помню - орал ли я пока плыл, но помню, что когда все закончилось, на берегу оказалось полно взрослых. Возможно, они осуждали отца, возможно – хвалили и предполагали проделать теперь то же самое со своими детьми, я не помню. Знаю лишь одно – с того самого дня я плаваю, с того дня не боюсь воды.
Остальному меня научила мама. Постепенно мне становилось понятно, зачем нужны эти нелепые движения. Брасс, кроль – все это было позже – лет в 11-12, и уже не на теплых тихих украинских речках, а на прохладных псковских озерах, рядом с которыми проходило мое отрочество. И мама каждый раз сетовала на то, что мы плаваем здесь и никак не удается выбраться к ее любимому Черному морю, где когда-то училась плавать она сама. Так и осталась в моей голове фраза, что вода в Черном море сама тебя держит. Меня вовсе не тянуло на юг, но я знал, что рано или поздно окажусь там, и предвкушение встречи с Морем, чудесная вода которого с легкостью примет меня, поднимет и сама понесет куда-то... жило во мне все эти годы.
Итак, мы ехали в бассейн. Арнольд-Леопольд собрал нас и повел мимо булочной, которая теперь сантехника, к остановке “магазин Спектр”, которая теперь даже не знаю, как называется. Там мы затолкались в 33 или 62 и поехали. Так что разговор со Славой (пусть он будет Славой) был очень недолгим – столько, сколько едет троллейбус от “Спектра” до “Москвы”. Как сейчас вижу - переполненная площадка и мы, придавленные толпой к огромному заднему стеклу, смотрим на выплывающую из-под ног ленту Ленинского проспекта и говорим о будущем.
Нам было страшно интересно знать – что же случится в 2000 году? Круглая дата манит к себе всех, чего уж говорить о детях. Что будет со страной? Не случится ли ядерной войны? Да, теперь это сложно представить, но дети тех лет уже не боялись леших, драконов и кощеев, и еще не подозревали о существовании гоблинов, дроидов и покемонов. Пугали нас вещи гораздо более прозаические и скучные, о которых каждый что-то да слышал по радио или от взрослых. Непонятные слова, запускаемые в население советским PR, перемешивались в детском сознании, как винегрет - водородная бомба, Пентагон, Никарагуа, Ливия, ООН, НАТО, SS-20, Першинг-1, программа “Звездных войн” SOI. Рейган был наш главный враг, и мы его ненавидели. В самом звучании слова США слышалось что-то устрашающее. Не зря после окончания холодной войны США стали называть у нас просто Америкой. 2000 год. Очень хотелось верить, что силы добра и справедливости к тому времени победят, все полюбят друг друга, и наступит коммунизм. Но, к сожалению, даже нам верилось в это с большим трудом.
А что будет с нами, лично с нами? 2000 год. Вдвоем мы сумели посчитать, что на момент его прихода нам будет 21 год. Страшно подумать – 21 год! Как это много! Проще было вообразить себе коммунизм, чем то, что когда-нибудь тебе стукнет 21. Я представить себе этого не мог, а вот Слава, такой замкнутый и неуверенный в себе в настоящем, напротив, про свою взрослую жизнь говорил очень уверенно. Он твердо знал, кем будет. Не помню, что он говорил, но в какой-то момент я задумчиво произнес – “наверное, мы будем тогда уже женаты”. Тут он посмотрел на меня, как на маленького ребенка, сказавшего страшную глупость. “Нет, - гордо заявил он, - уж я-то никогда не женюсь. Я – убежденный холостяк! Никогда никого не полюблю”. Тогда, впервые полностью осознав смысл еще одного взрослого термина, я замолчал в растерянности. Неужели лучше не женится, чем женится? Жена представлялась обязательным атрибутом взрослой жизни. Зачем и для чего она нужна, был вопрос десятый – нужна и все, так положено. Comme il faut. Слова любить и жениться были синонимами. То, что можно любить, и не женясь, мы еще не знали. А тут… Неужели этот Славка и правду пойдет против правил? Неужели сможет удержаться и никогда никого не полюбить? Неужели это вообще возможно?! На задней площадке 62-го троллейбуса, катящегося по Ленинскому проспекту, рушился весь хрупкий мир моих представлений о жизни.
Стоп! Яркой вспышкой воспоминание – мальчик на коленях у ног девочки. Школьная парта, упавшая на пол ручка. Да! Это же он и есть. Он! Это ж вранье! А я тут уши развесил. Поворачиваясь и глядя прямо в глаза Славе Черняеву, медленно произношу – “А как же Таня?”
Все. Полная победа! Он смущенно опускает глаза, в которых гаснет огонь псевдо-взрослости и превосходства надо мной. Больше мы не говорили. У каждого были свои мысли. Да, я поставил завравшегося человека на место, но, вместе с этим, получил неопровержимое доказательство, что у меня есть конкурент.
Собирался ли я сам жениться на Тане? Не помню. Наверное собирался.
В 53-ей школе я проучился первые три класса. Помимо Тани Леоновой там было еще много других девочек, которые были и проще, и доступнее, не менее красивые, более близкие и интересные для меня, на которых не так давил нелегкий груз всеобщего внимания. Но это все я понял уже много позже, а три первых школьных года оставался влюбленным в одну Таню.
А потом было лето 1988 года, мне только-только исполнилось десять, когда мама задумала перевести меня в другую школу. Для чего? Зачем куда-то ездить на троллейбусе, когда есть школа в двух шагах? Мама не могла мне всего тогда объяснить, но уговорить меня оказалось на удивление несложно. Главным аргументом в пользу новой школы для меня стало почему-то то, что в ней принято писать ручками не отвратно-синего, а строго-черного цвета. В этом был свой стиль. Понятия эстетики в десять лет еще не осознаются отчетливо, но уже угадываются.
Все мои дворово-школьные друзья оставались теперь в другой жизни. Не помню, чтобы я сильно переживал из-за этого. Единственное, от чего по-настоящему делалось больно, это то, что в этой новой загадочной сорок третьей школе уже не будет Тани…
Вот и вся история. Самое обидное, что теперь, когда все давно забылось, я совершенно не могу вспомнить своих чувств. А были ли они? Да и вообще… Я хотел назвать этот рассказ “Первая любовь”, как дань традиции. Но не смог. Меня передергивает от этого словосочетания. Как будто, любовь может быть второй, третьей, пятьдесят шестой! К тому же, не стоит лишний раз нарушать заповедь и произносить Слово всуе.
Да и о какой любви в семь лет можно говорить?! Конечно нет. Но ведь что-то же случилось со мной тогда, в далеком 85 году в первый раз! Что же? Как это можно описать без слова любовь?
А вот как. С рождения меня окружали другие дети. Были мальчики, были девочки – они отличались от мальчиков, но не сильно. У всех были какие-то имена, и все были люди, как люди – мне было понятно, зачем нужны они, и что я от них хочу. А потом вдруг в жизни появился человек, девочка, которая никак не укладывалась в общую схему взаимоотношений. И вошла она в мою жизнь вместе со своим именем. Таня. Я забыл все – ее голос и интонации, ее почерк, походку, ее взгляд. Да если бы не фотографии, я бы не помнил, как она выглядит! Но Имя помню.
Таким образом - Таня для меня не Первая Любовь, а Первое Имя.
1985-2002. Теперь же мне самому с трудом верится, что Таня возникла в моей жизни так давно – семнадцать лет назад!
Ну что же, пусть Тане будет семнадцать. Про первые три года я рассказал, ее последний год – отдельная история, а что же было между? Что с 4 до 16? Да ничего. Я не встречал Таню среди людей. Единственная, кого я знал и о ком думал в эти годы, была героиня Пушкинского романа, о котором и пойдет речь в следующем рассказе.
