Я никогда не училась в 1543

С гимназией 1543 я познакомилась, когда мне было 14 лет. Впрочем, до этого я довольно часто и много о ней слышала, хотя и не всегда отдавала себе отчет, что это рассказы именно о 1543. В то время моими школьными друзьями были Надя и Степа Бочкаревы, с которыми мы проучились пять лет в одном классе. У Нади и Степы были молодые, очень активные родители, которые уделяли детям много внимания: они устраивали замечательные дни рождения с запусканием змея и гулянием и играми в майском Битцевском лесу, Надя и Степа ездили на огромное количество кружков, в походы и на экскурсии, и я в общем-то привыкла к их постоянным рассказам об их интересной и веселой жизни. Поэтому, когда в седьмом классе мы независимо друг от друга пришли к выводу, что из нашей школы пора уходить в поисках чего-то лучшего (я начала усиленно заниматься английским, чтобы перейти в школу, которая, увы, оказалась впоследствии всего лишь школой с более сильным английским, чем предыдущая), и Надя и Степа начали рассказывать, куда они будут пытаться поступить, я их рассказы, конечно, слушала, но уже не особенно внимательно – появились другие заботы. Потом наступил 1990-й год, мы закончили 7й класс и разошлись по разным школам: я – в выбранную мной , а они – в свою 43 школу, и рассказы на какое-то время вовсе прекратились.

Следующей осенью на кружке этологии во Дворце пионеров я познакомилась с Юлей Штерн. Довольно быстро выяснилось, что она учится в 43 школе в одной параллели с Надей и Степой (потом Юля станет золотой медалисткой этой параллели). Мы немножко подружились, и, проделывая вместе со мной довольно долгий пеший путь от Дворца пионеров до м.Университет, Юля часто рассказывала про свою школу, про интересные творческие уроки и поездки, приправляя, впрочем, свои рассказы некоторой долей критицизма. Позднее я пойму, что критичность милой и доброй Юли нисколько не мешала ей искренне любить то, что она критикует. Так или иначе, в моем распоряжении оказалась еще одна краска, еще одна точка зрения на 43 школу, подогревавшая мой интерес.

И наконец, в 43 школе учился мой двоюродный брат Сережа Билак. Как ни странно, от него я о его школе знала гораздо меньше, чем от моих друзей – виделись мы редко, в основном на семейных праздниках. О школе Сережа рассказывал скупо, и из ореола таинственности, которым были окружены его рассказы, проступали смутные, но очень притягательные очертания школьных поездок, походов, невероятных спектаклей и капустников. Оставалось сгорать от любопытства и мечтать узнать хоть что-нибудь еще об этой необычной школе.

Такой случай вскоре представился. Весной 1991-го Надя пригласила меня в 43-ю на День Культуры, который был посвящен 20-м годам XX века. Был солнечный апрельский день, нежная зелень вокруг и, как всегда весной, ожидание чего-то прекрасного и удивительного, которое , увы, не часто оправдывается. Но на этот раз в своих ожиданиях я не обманулась – удивительное началось уже на пороге школы. Меня подняла и повлекла за собой какая-то волна – чего? Эйфории? Бьющих через край, безудержных радости и веселья? До сих пор не очень понимаю, но насколько же это было ни на что не похоже - море счастливых людей вокруг и ощущение сопричастности чему-то таинственному и манящему, даже отдаленно не напоминающему пресную казенщину, с которой у меня бессознательно ассоциировалась сама идея "школьного праздника". В холле возле входа я увидела Юлю – мы не договаривались о встрече, как она там оказалась? Юля, как и я, немного смущается, критикует свой костюм (на празднике, как бы сейчас сказали, дресс-код – стиль 20х годов), я не разделяю Юлиного скептицизма, мне ее костюм кажется вполне милым… Но та самая ликующая волна подхватывает нас и несет – в актовый зал, где люди разве что не висят на лампах и портьерах. Идет «Мастер и Маргарита» - по залу шествует мой брат Сережа-Коровьев, ведя за собой Маргариту в невесомо-прозрачном наряде. За Булгаковым следует Бабель – зажигательные танцы, не знакомая мне до того еврейская музыка, которой подпевает весь зал, и жених с невестой – Надя-Двойра на шпильках, в белой балетной пачке и Степик, казавшийся в два раза ниже ее ростом… Потом, кажется, был антракт, я опять встречаю Юлю – ее не очень устраивает режиссерская трактовка Бабеля, Бабель – это трагедия, говорит она. Я этим несколько озадачена, через какое-то время решаюсь спросить – а что трагического-то в Бене Крике? – и понимаю, что Юля меня не слышит. Она уже забыла о том, что Бабель – это трагедия, и стоит в обнимку со своей мамой, и они качаются на все той же теплой волне, и я вдруг замечаю, какие у них одинаковые профили, как им вместе хорошо, и никто-никто не нужен… И тут меня пронзает понимание, что на этом празднике я всего лишь гость, наблюдатель этого удивительного единения и приятия всех всеми. Немного неловко писать, но весь путь от гимназии до дома я проревела белугой – было чувство, что мне в дверную щелочку показали кусочек рая, а потом эту щелочку аккуратно закрыли. Атмосфера, в которую я всю жизнь мечтала попасть, оказалась для меня недосягаемой. (С высоты прожитых лет понимаю, что это было не так, но тогда в своей подростковой неприкаянности я была в этом уверена). 

Прошло меньше месяца, и Бочкаревы пригласили меня на свой день рождения. Помню, их бабушка торжественно показала мне спящего в дальней комнате Алексея, который тогда только родился, а вся остальная квартира была полна ребят из Надиного и Степиного класса, они веселились, смеялись каким-то понятным только им шуткам и были, кажется, совершенно счастливы. И я опять почувствовала себя не то что "рыбой, выброшенной из воды", скорее, существом в слишком высокогорном для меня пространстве, куда я по нечаянности запрыгнула. Опять-таки, это могло быть не вполне объективным – в 14 лет я была чрезмерно застенчивой и чрезмерно самолюбивой и никак в силу этого не могла влиться в общее веселье, которое было для меня и притягательным, и непривычно рафинированным. Пожалуй, вот эта двойственность – чувство счастья от созерцания красоты человеческого общения в чистом виде и горечь от невозможности слиться с этой красотой – и по сей день остается для меня определяющей в оценке школы 1543.

В заключение напишу несколько банальностей. Безусловно, 1543 – школа не для всех и учиться в ней смогут не все даже из тех, кто хотел и стремился туда. Получится у тех, кто готов платить за эту учебу потом, кровью и слезами – постоянно, разово или эпизодически, тут уж кому как повезет. Причем и платить, и трудиться будет не только ученик, но и его семья – потому что именно в семье, именно родителями закладывается привычка к постоянной работе ума, интеллектуальной напряженности, высокой личностной осознанности, без которых учеба в 1543 вряд ли возможна. Конечно, я мечтаю о том, чтобы там учились мои дети. Для своих детей всегда хочется лучшего, а такие школы, как 1543, дают не только блестящие знания, но и ни с чем не сравнимый запас внутренних сил на всю будущую жизнь, а это, наверно, даже важней, чем знания. Но тут приходится постоянно помнить об опасности подмены родительскими амбициями, несбывшимися мечтами собственных склонностей детей, их, желаний и устремлений. Перефразируя известную цитату: «Дети, Форрест - как коробка конфет – никогда не знаешь, какая начинка тебе попадется». Очень хочется верить, что мне достанется начинка, сходная с тем вкусом свободы, счастья общения близких по духу людей и радости познания мира, которые я всегда ощущала, соприкасаясь с пространством гимназии 1543.

 

МАРИЯ ЛЫПЕНКО

 


 

 

"Незабытое" 

Главная страница сайта