В одном из учительских капустников 90-х кабинет номер девять назвали «потухшим вулканом». Все понимали, о чём идёт речь: из этого кабинета весной того года уехала в Америку Евгения Валентиновна Эткина, учитель физики. Она действительно была вулканом, очень деятельным, обаятельным, кипучим, стремительным и необходимым. Я, к стыду своему всегда плохо понимал физику и получил у Евгении Валентиновны четвёрку за самостоятельную работу единственный раз: когда волею случая прожил в их семье три дня, и она по-матерински помогла с уроками нам с Саней Гершензоном, её сыном и моим близким (до сих пор) другом. Несмотря на мои неуспехи в её предмете, я всегда смотрел на Евгению Валентиновну с огромным уважением и интересом.
Помимо преподавания физики Евгения Валентиновна олицетворяла в школе саму Америку. Ту Америку, которой мы, ученики 1992-1995 годов, ещё не видели, но о которой уже много слышали, смотрели в кино, читали и мечтали. Она уже пожила там какое-то время и успела вернуться к 1992 году, когда я поступил в школу и начал у неё учиться. В 1995-м её семья уехала снова, теперь уже навсегда, и в моём выпускном классе отсутствие Эткиной воспринималось очень остро, действительно как остывающая гора потухшего вулкана.
Евгения Валентиновна вела занятия шейпингом для девочек, и это серьёзно отличалось от советской телевизионной аэробики по воскресеньям. Вроде то же, да не то. И девочки расцветали, а за ними и мальчики, хоть никаким шейпингом не занимались…
Евгения Валентиновна факультативно вела занятия английским языком, и он у неё был разговорным. Давая какое-то слово или грамматическую конструкцию, она спрашивала у нас, как это пишется. И мы подсказывали, мы-то с пятого класса изучали язык по двухтомнику мадам Бонк и хорошо знали, как что пишется. Правда не могли и слова сказать, а Евгения Валентиновна говорила, восприняв язык на слух, и пыталась научить говорить нас.
Евгения Валентиновна собственным примером показывала нам, что не стоит ходить два дня подряд в одной и той же одежде, что нам, нищим, едва-постсоветским школьникам, у которых было три рубашки, два свитера и полторы пары штанов, было удивительно, казалось роскошным и практически невыполнимым. Но мы старались.
Евгения Валентиновна могла сказать на уроке что-то такое, что относилось не к уроку, а просто к правилам поведения подрастающих мужчин и женщин в условиях, когда смешные и никчёмные правила из учебника по «Этике и психологии семейной жизни» уже не могли быть восприняты серьёзно, а новых никто нам не рассказывал и не преподавал, да и взять их было неоткуда: интернет был только в компьютерном классе. И её слова не были ни пошлыми, ни сальными, ни чрезмерными. В её устах это всегда было деликатно и, в общем, необходимо.
Всё это воспринималось мною, как очень конкретные знаки свободы, внезапно хлынувшей на неокрепших нас и, в общем, не умеющих ещё ею пользоваться. И Евгения Валентиновна была для меня первым по-настоящему свободным человеком, с которым я общался.
В 1998 году, уже будучи выпускником, я приехал в гости к Сане, в дом Евгении Валентиновны в Нью-Джерси. Евгения Валентиновна была гостеприимна и радушна. Мне, конечно, никогда не забыть той поездки, не забыть, что в своём доме в центре «одноэтажной Америки» Евгения Валентиновна вела себя совершенно так же, как и в девятом кабинете: со всем достоинством свободного человека.
МИХАИЛ СОКОЛОВСКИЙ
