«О 70-летии Победы на сцене 1543»
1. Общее
Спасибо всем участникам прошедшего Дня Культуры, посвященного 70-летию Победы! Практически каждый класс выступил не просто со своей особенной постановкой, но и в своем особенном жанре. Объединяло их, пожалуй, одно – почти все они были очень непростыми как для изображения, так и для восприятия. Сложно рассказывать те истории, которые зритель хорошо знает и уже неоднократно пережил – советские стихи и песни о войне (5-6ые, 8В, 8Г), или повесть Бориса Васильева, по которой снят знаменитый фильм Станислава Ростоцкого «А зори здесь тихие» (9Г), или пьеса Виктора Розова «Вечно живые», по которой снят не менее знаменитый фильм Михаила Колотозова «Летят журавли» (спектакль 11Г нам предстоит увидеть 16 мая). Но не менее сложно рассказывать и о не столь нам известных событиях Второй Мировой – об австрийских беженцах в далекой Швеции (Анника Тор «Остров в море», 6Б), о литовском гетто (И.Мерас «Ничья длится мгновение», 9А), наконец, и о самих немцах, живущих под властью нацистов (Б.Брехт «Страх и отчаяние в Третьей Империи»). Сложно, потому что в иностранной литературе часто много непонятного, незнакомого, язык зарубежных авторов тяжеловесен, драматургия и образы иные, да и масштаб проблем порою кажется несопоставимым с тем, что выпало в те же годы жителям нашей страны. Рассказывать об этом сложно, но необходимо.
А 10Г не пошел ни по первому, ни по второму пути, а изобрел свой собственный жанр, ребята рассказали о близкой нам войне, но не словами известных писателей и поэтов, а словами настоящих ее участников – прочитали письма солдат с фронта и письма жен и матерей на фронт, письма своих прабабушек и прадедушек.
В итоге все у всех получилось, хотя и потребовало немало ответных интеллектуальных и эмоциональных усилий от зрителей, и за это дополнительное спасибо постановщикам и актерам. Ну а каких усилий это стоило им – можно только догадываться, потому что всем пришлось вобрать в себя чужую боль и нести ее дальше, а это всегда нелегко. Как сказала Лариса Давыдовна, открывая праздник в 9 утра, выступая перед пятиклассниками – «Помните, что именно вы сегодня принимаете эстафету памяти о Великой Отечественной войне от старших поколений, и именно вы теперь понесете ее дальше – в те времена, когда нас уже не будет на свете, и передадите ее своим детям. Так что это теперь и ваша ответственность тоже».
Мне кажется, что Гимназии удалось провести этот день достойно. Достойно и по отношению к этой важнейшей дате, и по отношению к своим собственным многолетним традициям.
2. Беженцы на краю Европы
Любой школьник в любой стране и в любое время может стать изгоем в своем классе, над которым будут смеяться, мелко ему пакостить, завидовать тому, что он глубже и способнее других. Но, если ты – еврейская двенадцатилетняя девочка, которую судьба в 1939 году забросила из оккупированной нацистами Австрии на самый край Европы – на пустынный и холодный шведский остров, где почти никто не живет, а большая европейская война разгорается все сильнее и сильнее, а в далекой Вене остались твои мама и папа, то одиночество, отчаяние и обиды будут намного сильнее. Шведы очень добры к беженцам, жалеют и пытаются помочь, но никак не могут ее до конца понять – не по злому умыслу, нет, а потому, что она слишком уж сложно устроена. И единственный, кто понимает, это мама, которой она постоянно пишет письма в Австрию, и большой почтовый ящик – это главная и единственная декорация на сцене. Мама пишет ей, что очень рада ее успехам в школе, рада, что она так быстро освоила шведский язык, вот только она очень просит свою дочь, чтобы та не забывала и немецкий, ведь это ее родной язык. Еще мама пишет, что ни приехать в Швецию, ни забрать дочь к себе никак пока не получается, что германские власти не дают еврейской семье такой возможности, и что сейчас просто такое нехорошее время, но ведь оно рано или поздно закончится…
А поскольку идет 1940-й, то это, действительно, скоро закончится. Остается всего несколько лет до «окончательного решения еврейского вопроса на территории Третьего Рейха». И весь ужас ситуации в том, что эта девочка, дальнейшая жизнь которой будет протекать в относительно благополучной послевоенной Швеции, будет осознавать то, что сделали с ее родителями, на том языке, на котором и думала всю свою жизнь – на ее родном немецком языке.
Первый том тетралогии Анники Тор «Остров в море» переписала в виде пьесы Софья Соколовская, поставили ученики 6«Б» во главе с Ольгой Эдуардовной Шейниной, а главную героиню сыграла ее ровесница – 12 летняя Лия Позина.
3. История еврейского гетто
В гетто нельзя проносить еду, нельзя проносить одежду, нельзя проносить ценные вещи. А еще - почему-то нельзя цветы. Но у них любовь. Внезапная и совершенно неуместная тут, среди войны, на пороге смерти. Но как быть, если она одновременно и первая, и последняя, и единственная? Историю этой любви рассказывает нам 9А класс постановкой пьесы Ицхокаса Мераса "Ничья длится мгновение".
Начальник охраны гетто считает себя цивилизованным человеком. Он не принимает евреев за скот, как многие фашисты, нет, он готов с ними разговаривать, шутить, прощать мелкие нарушения жесткого устава. А еще – он очень любит играть. Двигать по доске пешки или перемещать людей в газовые камеры – это не очень важно. Свою совесть он оправдывает тем, что жизнь и смерть этих людей зависит не от него – они все равно все приговорены. Он может лишь ускорить или немного оттянуть гибель каждого из них по отдельности. И в эту игру ему очень нравится играть.
А напротив него за шахматной доской сидит великий шахматист, сидит с пришитой к одежде желтой звездой, сидит потому, что начальник гетто сделал ему такое предложение, от которого невозможно отказаться. И которое еще менее возможно принять. Поставить на кон игры жизнь великого шахматиста против жизней всех еврейских детей, которых назавтра должны отнять от родителей и увезти. Куда увезти – об этом никто не хочет даже догадываться… Если шахматист выиграет, дети останутся жить, а он нет, если же он проиграет – то все наоборот. Есть только один шанс не делать этот дьявольский выбор – это свести игру к ничьей, это он и пытается делать по ходу всей пьесы литовского драматурга Ицхокаса Мераса «Ничья длится мгновение».
Все остальные сюжетные линии пьесы разворачиваются параллельно этой шахматной партии Но в конце, когда цель почти достигнута и остается последний ход, где либо ничья («вечный шах»), либо мат начальнику гетто, начальник признается шахматисту, что это была только шутка с его стороны, чтобы вовлечь шахматиста в игру. На самом же деле детей все равно отнимут и увезут – такие решения не он принимает. Но, что, так и быть, раз шахматист сумел так мастерски свести партию к ничьей, то его не тронут. После этих слов герой понимает, что ни у кого из обитателей гетто на самом деле нет ни на что права, ничто в их судьбе больше от них не зависит, все уже предрешено. Но у него, и только у него одного, пока еще остается свобода сделать этот свой последний шахматный ход и самому распорядится собственной жизнью – остается только решить – как именно. Свести ли к ничьей и остаться жить или все-таки поставить этому цивилизованному интеллигентному приятноулыбающемуся фашисту мат. Хотя бы здесь и сейчас. Пока что здесь и сейчас…
4. О немцах в фашистской Германии
Они живут, будто «над собою не чуя страны» - в небольшой, но по-немецки уютной квартирке на самом углу исторической сцены, а над их головами (именно «над»!) на огромном киноэкране гремит, марширует, скандирует и заливается восторгом их новая, мощная, целеустремленный страна – Третий Рейх. Именно так расставила акценты Маргарита Анатольевна Кукина, режиссер спектакля «Страх и отчаяние в Третьей Империи» по Бертольду Брехту на сцене театра Гимназии 1543. Это помогает зрителю с самого начала понять, о чем пойдет речь.
А речь в полуторачасовом спектакле идет о том, как государство с этого огромного киноэкрана, на котором почти нон-стоп идет хроника фашистской Германии (как хорошо нам знакомая по классическому фильму Михаила Ромма, так и малоизвестная, но очень хорошо подобранная), мелькают парады факельщиков, речи Гитлера, выступления Геббельса, сборы, штандарты, знамена, гимны, марши – вся эта огромная государственная мощь пытается проникнуть в маленькую уютную квартирку небольшой немецкой семьи. Члены семьи – самые обычные люди, они не герои, не борцы с режимом, они законопослушны, как принято в Германии, они в меру образованы и в меру умны, они любят свой уютный и удобный быт, они вполне обеспечены, но все равно очень тщательно считают каждый пфенинг. Их сопротивление накатывающей на них махине не идеологическое – они согласны подчиняться, ходить, куда нужно, и за кого нужно голосовать, готовы работать и делать снаряды и бомбы на своих заводах, почти не задумываясь о том, в кого они завтра полетят, но тем не менее – сопротивление есть. Это сопротивление сравни сопротивлению упрямого животного, которое не хочет идти в сторону бойни не потому что отчетливо понимает, что это бойня, а потому что в принципе привыкло упираться копытами, когда ведут куда-то против воли. Семья чисто рефлекторно сопротивляется государству, охраняя последнее – свой собственный уютный домик в углу исторической сцены. Это чем-то похоже на человека, попавшего в давку, в серьезную, настоящую давку, в толпу уже не совсем людей, которые одновременно поражены каким-то общим сильном чувством – эйфорией или страхом, неважно. В такой ситуации человек чисто рефлекторно расставляет руки в стороны, пытаясь отгородить себе и своим близким чуть больше места, чуть больше жизненного пространства, чем даже ему в эту минуту нужно, потому что подсознательно понимает, что в следующую минуту будет еще теснее. При этом этот человек может быть вполне с толпой солидарен в ее стремлениях, но позволить себя раздавить он все же не хочет.
Похожим образом ведут себя и герои пьесы Бертольда Брехта. Да, они поддержали эту власть, но полагали, что собственный дом навсегда останется их «крепостью», тем местом, где они свободны хотя бы сказать друг другу то, что думают. Это полный аналог знаменитой «кухни» советских интеллигентов – «Одни слова для кухонь, другие – для улиц». Но Третий Рейх оказывается сильнее – он проникает даже на кухню. Проникает очень тонко, очень незаметно, просачивается обманом, ложью, страхом.
Самая сильная сцена спектакля – как отец и мать у себя дома беседуют о политике, и даже не совсем о политике, а так, о чем-то косвенном – о переменах в общественной жизни. Идет 1935 год, никакой войны нет еще и в помине. Итак, родители разговаривают и громко спорят о происходящем в стране, а сын-подросток, который сидел в соседней комнате, вдруг одевается и куда-то уходит. И родители начинают думать о том, куда это он вдруг пошел. И потихоньку-потихоньку, по обрывкам его фраз при них и своих фраз при нем, и его реакциях на это и на то, начинают закручивать огромный невообразимый клубок – да, он уже три года в гитлерюгенде, молодежной фашисткой организации, да ему там очень нравится, он там проводит все больше времени и все больше прислушивается к мнению старших там, чем к родительскому. «Он слышал, как мы сейчас сказали это, или это, или то, ну а что же в этом страшного?» - «Нет» - «Ну а все-таки? Не может быть!» - «Но ведь их там сознательно и настойчиво учат доносить на своих неблагонадежных родителей. Они читают об этом стихи и смотрят кинофильмы, где именно такое поведение приветствуется».- «Но как? Неужели наш мальчик может?» - «Другие же могут». - «Ну он же у нас такой замкнутый, почти ни с кем не общается. Нет. Это ужасно. Не могу в это поверить».- «Ну, чему быть того, не миновать». – «А давай…» - «Что?!» - «Давай повесим в гостиной портрет Гитлера, вот что! У многих висит. А у нас нет. А так, если придут, то и у нас висит».- «Согласна…» И когда мальчик возвращается, а белые как полотно родители, уже чуть ли не собравшие чемоданчики с личными вещами и готовые ко всему, задают ему с дрожью в голосе вопрос «Сынок, а где ты был?», то слышат в ответ: «Ходил за хлебом. Мам, ты чего? Ты же еще утром просила хлеба купить. Вот он». Бессильный вздох какого-то ничего не облегчающего облегчения вырывается из груди матери, и она бессильно повисает на плече мужа, а мальчик подходит к только что вывешенному на центральное место портрету Гитлера и, впервые одухотворенно улыбаясь, приветствует его поднятием вытянутой руки.
И ведь ничего не случилось. Ничего не произошло. Просто мальчик сходил за хлебом, а взрослые повесили портрет на стенку. Ну и что, казалось бы? А страшно до ужаса. Более страшной сцены давно не видел в школьной постановке. И это главная реакция всех зрителей – «Очень страшный спектакль». Страшно не просто от увиденного, но от того, что мы все прекрасно знаем, что будет дальше. Ведь идет только 1935 год. Через шесть лет мальчик-подросток будет вполне призывного возраста...
Другая страшная сцена – как жена немецкого врача не хочет мешать карьере своего мужа, понимая, что своим еврейским происхождением портит ему «анкету и биографию». Она складывает свои вещи и просто уезжает в другую страну, мысленно беседуя с мужем, уговаривая его, что это «просто отдых всего на несколько недель», сама понимая, что это не так. Более того, она заранее просчитывает весь свой диалог с мужем, просчитывает и его ответы – как он сперва скажет: «Ну что ты такое надумал, милая? Это совершенно ни к чему», потом скажет «Ну давай я поеду с тобой», затем «Ну ты точно вернешься через месяц? Я буду скучать», а в самом конце, провожая, накинет ей пальто на плечи. Затем появляется муж и повторяет все эти фазы лукавой лицемерной игры, а в конце действительно накидывает ей на плечи то самое пальто, выпроваживая свою жену из своей жизни по сути навсегда. Страшная сцена! До печей Освенцима еще так далеко, и даже до Хрустальной ночи еще несколько лет, но то, что здесь показано объясняет то, с чем нормальный человеческий разум никак не хочет смириться – а как же такое вообще могло быть в современном обществе?! Ведь кто-то же их построил! Не Гитлер же в одиночку! Эту женщину никто насильно не гонит из страны, никто не заставляет ее покидать мужа, а мужа расставаться с женой, и именно то, что они делают это добровольно, угадывая планы своего преступного государства и подстраиваясь под них заранее – страшнее всего. Так и выходит, что немцы делают то, что прикажет фюрер, а фюрер приказывает именно то, что от него уже готовы услышать немцы. Порочный замкнутый круг.
Пьеса Брехта сложна для восприятия нашим зрителем, много деталей не очень понятного нам быта другой страны и другой эпохи, о которой мы мало читали книг – это не Франция времен Людовиков или Англия эпохи Шекспира. Восприятию сложного спектакля очень помогли не только хроника, отобранная Маргаритой Анатольевной и Кириллом Кашиным, но и созвучные с нею стихи в исполнении Никиты Лебедя, заново переведенные с оригинала Михаилом Кукиным по подстрочнику, сделанному Соней Кокартис, которая параллельно занималась еще и поиском костюмов и реквизита для постановки.
Пьеса большая и постановка очень подробная, сыграть это все – большой труд, смотреть – труд тоже немалый. Но зал 1543 смотрел очень внимательно и очень вдумчиво. Все остальные постановки в этот памятный день представляли перед нами или героев той Войны или ее жертв, а участники спектакля по пьесе Брехта попытались показать нам ее палачей. Попытались показать, не просто, что такое «фашист», но как человек не сразу, а потихоньку и незаметно для себя им становится. И поскольку никто во всем мире не застрахован от повторения подобных превращений, то, пожалуй, это и вправду была самая страшная постановка на школьной сцене.
5. "А зори здесь тихие"
Когда, плавая по стремительным карельским речкам, вдруг натыкаешься на окопы времен войны, то всегда неизбежно вспоминаешь финал повести Бориса Васильева «А зори здесь тихие», то место, где на страницы веселого походного дневника туриста 70-х годов внезапно ложится строка совсем иного тона – «А вы знаете, оказывается-то, что и здесь, в этих самых краях, тоже была Война…» Когда же читаешь повесть Васильева или смотришь знаменитый фильм Ростоцкого, то не всегда понятно – почему они заканчиваются выходом на современность именно походной компанией молодежи? Думаю, что дело здесь не только в единстве возраста и места – герои примерно тех же лет ходят по тем же лесам, что Женя Комелькова и Рита Осянина, только через много лет после войны. Есть и еще одна причина.
О Великой Отечественной войне написано огромное море книг, и среди них очень много по-настоящему хороших. Но тема войны настолько специфична, что если вынуть ее из сюжетов этих книг, даже очень хороших, то большая часть из них рассыпятся. А книги Бориса Васильева немного другие. Все читали «А зори здесь тихие» или хотя бы смотрели кино. Так задумаемся на минуту – а о чем была бы эта история, если вынуть оттуда войну и историю страны предвоенных лет? Это будет история о том, как старший берет на себя ответственность за младших, сильный, спокойный и опытный – за бойких, дерзких, отважных, но неопытных. Это часто встречающийся в литературе сюжет – тут и «Над пропастью во ржи», и «Географ глобус пропил» – то есть это вполне архетипическая история, история «про поход».
И когда сам хоть раз в жизни сводишь школьников и школьниц по подмосковным лесам, или карельским рекам, или крымским горам, то гораздо лучше начинаешь понимать старшину Васкова – и сложность его положения, и некую комичность и несовременность по отношению к молодежи, и его напускной строгий тон, и его забота, и рождающееся на глазах отеческое чувство (хотя по книге он старше девушек всего-то лет на десять), чувство полное нежности и такта, так деликатно и тонко описанное Борисом Васильевым. А если злая судьба еще и продемонстрирует тебе, каково это – стоять у могилы собственной ученицы, то понимаешь, что повесть «А зори здесь тихие…» это совсем не только про Войну. Это книга на все времена.
Именно поэтому все мое недоумение накануне: «как же можно поставить это на школьной сцене??!» развеялось, когда я узнал, что в спектакле 9Г на Дне Культуры 25 апреля 2015 года старшину Васкова будет играть не школьник, не одноклассник Жени и Риты, а учитель – Андрей Анатольевич Ермаков. Когда я увидел на афише эту фамилию, то понял, что спектакль получится. Андрей Анатольевич – один из самых замечательных актеров нашей школы, начавший свою театральную карьеру с роли Чацкого в далеком 1992 году (читайте об этом на сайте школы в мемуарах А.В.Кузнецова, который был режиссером того спектакля). К сожалению, он очень редко играет, и последней его ролью был «Тиль Уленшпигель» 10 лет назад. Но кажется, что все герои, которых он играет, очень хорошо совпадают по тембру с его собственной личностью. Вместе с девочками из 9г он играет на сцене 1543 не войну, не сражение с немцами, не смерть – это сыграть невозможно, и, как не пытайся, но на школьной сцене это всегда выйдет немного смешно, а значит и кощунственно, но они играют вот этот самый архетипический «школьный поход», который сыграть могут. А за кадром этого «школьного похода», за рамками сцены и происходит то самое, что невозможно изобразить, – война, сражение с немцами, гибель каждой из героинь. Зритель видит только отголоски этого, достраивая масштаб происходящей за сценой трагедии за счет контраста состояний героев – от веселого и беззаботного девичьего пения, бесконечного фривольного переодевания из одних одежд в другие, шуточек над случайно заглянувшим старшиной и т.д. в начале спектакля до их финальных монологов в луче прожектора, произнесенных на полную мощность слез и горя, неподдельного надрыва и практически на грани психологической возможности. Зрители в зале были примерно в таком же состоянии. Это был уже не совсем театр, а некоторый опыт коллективного переживания произошедшей трагедии. Это было по-настоящему и очень искренне!
6. Герои Великой Отечественной войны
История Второй Мировой войны так обширна и многогранна, что каждый класс взялся изображать свой аспект и свою тему, получилось почти без повторов. Кто-то играл жертв этой войны, кто-то ее палачей, кто-то вымышленных героев литературных произведений фронта и тыла всех национальностей - немцев, шведов, поляков, литовцев, взрослых евреев в гетто и еврейских детей в изгнании. А вот 10 класс Г попытался сделать самое, как оказалось, трудное - представить на школьной сцене тех, кто эту войну остановил, одержав в ней Победу - советских солдат. Самых обычных солдат. Но настоящих - с именами и фамилиями.
Постановку 10Г «Письма с фронта» отличает от всех других еще и то, что она сделана не для Дня Культуры, не для сцены. Изначально это было придумано для себя, а уже потом оказалось, что это может быть интересно всем. И интересно именно тем, что все это изначально очень личное, свое, не на показ.
У многих дома лежат фотографии и письма прадедов. Как правило, их очень берегут, читают и чтут. А как поделиться этим с другими людьми? Да, письма можно отправить на один из многих специализированных сайтов в Интернете. Наверное, там их разместят, только вряд ли кто-то станет их читать. Так как же сделать так, чтобы о вашем прадеде услышали другие люди? Узнали историю его жизни, историю любви с вашей прабабушкой, как достучаться до чужих сердец, до других людей? Оказывается, есть способ. Это возможно, если вы сделаете из этого произведение искусства. Произведение любого жанра, но обязательно так, чтобы цепляло.
И мне кажется, это самое главное, что сделали ученики 10Г под руководством Елены Всеволодовны Терещенко – создали произведение искусства из личной истории. Наглядно показали нам, что это возможно и осуществимо. Показали нам всем пример.
Больше спасибо автору идеи - Кате Воронович, и за саму постановку и за то, что согласилась поделиться с нами историей ее создания. По этой ссылке все тексты писем, фотографии героев, видео и фото самой постановки.
7. ВЕЧНО ЖИВЫЕ
Жизнь сложна. И все не всегда так, как нам представляется.
Она патриотка, но не сразу понимает, что за это приходится отдавать не только куклы. И он патриот, готовый отдать стране жизнь, и отдать ее не просто "когда-нибудь", а вот именно сейчас, когда так некстати, в разгар своей самой главной в жизни любви. Но и он еще не знает, что законы войны, которым он добровольно себя вверил, выхватят его из жизни так грубо – накануне важнейшей для него даты, дня рождения любимой, практически не дав даже попрощаться.
Вскоре его убьют на западной окраине Смоленска, и поэтому для него она навсегда останется главной и единственной любовью.
Ее не убьют во время боя, и от голода она тоже не погибнет, она будет жить долго. Но и для нее он останется главной и единственной любовью, потому что полюбить другого, кто не в состоянии поступить также, как он, она не сможет. Вероломно и легкомысленно попытается, но не сможет, ведь все равно не сможет.
И поэтому они оба – ВЕЧНО ЖИВЫЕ. Потому что не умерли друг для друга. И пусть он был высоко парящим в небе «журавликом», а она всего лишь скачущей по земле «лягушечкой» из ее детской песенки, но на то и любовь, чтобы, оставаясь совершенно необъяснимой, оправдывать все.
Сергей Павловский
май-июнь 2015 года
"Снова встретимся в городском саду" (С.Бассель о спектакле "Вечно живые")
все тексты С.Павловского о 1543