В начале было не слово…
/ КОНФЕТКИ-БАРАНОЧКИ /
В интернете можно найти массу клипов под эту песню с кадрами дореволюционной Москвы. Например, такой - https://my.mail.ru/mail/tatyna-a1/video/524/75468.html. Кадры идеально подобраны под текст песни.
Москва златоглавая...
Звон колоколов.
Царь-пушка державная,
Аромат пирогов...
Конфетки-бараночки,
Словно лебеди, саночки...
Поиск нужных кадров под слова хорошей песни – дело увлекательное, как сборка пазла. Однако рискну предположить, что в данном случае как раз в начале было вовсе не слово, а кадр.
Имя автора текста неизвестно. Различные исследователи сходятся в одном – этот текст написан в среде русской эмиграции в 20е годы XX века. Точнее никто не знает. По стилистике и интонации, безусловно, похоже.
Все прошло, все умчалося
В невозвратную даль,
Ничего не осталося,
Лишь тоска, да печаль...
Мое предположение заключается в том, что безымянный автор этих строк хорошо знал те кадры, из которых через сто лет будут монтировать ролики под его песню. Конечно, нет никаких прямых биографических доказательств. Моя гипотеза основана только на двух косвенных – на знании кинохроники и на стилистике поэтического языка.
Все многочисленные клипы на песню «Конфетки-бараночки» в своей основе имеют одну и ту же сьемку дореволюционной Москвы. Это пятиминутная лента французского Пате-журнала за 1908 год. Никакой другой дореволюционной Москвы, собственно, на хронике-то и нет. Хроника по тем временам дело очень дорогое, сложное и не очень понятно, для чего нужное. Это был такой высокотехнологичный развлекательный бизнес. Французская компания Пате занималась сьемками по всему свету. Наследники братьев Люмьер собирали небольшие документальные короткометражки и демонстрировали в синематографах за деньги. В довоенной России французы снимали в основном царскую семью и парады. Но это не то, о чем будет тосковать в Париже русский эмигрант. Обычную же, повседневную, будничную московскую жизнь, жизнь, неумолимо канувшую в небытие после войны и революции, французские хроникеры сняли только один раз – тогда, в 1908. И как ценна оказалась эта коротенькая кинопленка в 1920е годы для тысяч русских во Франции! Автор песни не мог ее не видеть. В этой записи дословно все по тексту песни – и златоглавые купола, и базар с баранками и пирогами, и сани, и тройка-удалая. Журнал Пате любил экзотику, поэтому Москву снимали зимой, усыпанную снегом. В одном из кадров этой ленты стайка молодых девушек бодро шагает на лыжах по сугробам. «Грациозно сбивают рыхлый снег с каблучка». Вот эта запись 1908 года как есть, без монтажа - https://youtu.be/SSAEL9EZtbM?feature=shared
Могли ли случайно так совпасть кадры французского кинооператора в 1908 и слова песни русского эмигранта в 1928? Один заснял, что видел, а второй ностальгировал по тому, что помнил. А помнил второй то же, что видел первый. Могло? В песне есть одна строка, полностью исключающая такую возможность. Про Царь-пушку. Ностальгию по Москве могут вызывать и золотые купола, и милые уютные базары, и, безусловно, румяные гимназистки. Но никакой нормальный москвич старше 12 лет в трезвом уме не придастся лирическим воспоминаниям об этой бутафорской комической недо-мегапушке! Это инородное место в песне, об него постоянно спотыкаешься, когда слушаешь, от этой строчки неловко. «Царь-пушка державная». И что же в ней держаного? Ну а французу, конечно, было интересно ее заснять, это понятно. Так фальш-пушка попала сначала в Пате-журнал, а из него уже и в текст всенародно любимой песни.
Возможно, автор вспоминал Москву уже не из своей головы, а писал по кадрам кинохроники, как современные художники пишут портрет по фотографии. Возможно, автор был и не москвич вовсе. И писал, скорее всего, не от хорошей жизни, а зарабатывая на чужбине свой скромный кусок хлеба. Может, от того в рефрене одной из самых горьких русских песен о родине так органично звучит перечисление хлебобулочных изделий.
Из-за неустановленного авторства слов в интернете песня числится как «русская народная». И, как это иногда бывает с русскими народными песнями, она написана на еврейскую мелодию. (Автор музыки тоже, разумеется, эмигрант начала XX века из российской черты оседлости, вот эта музыка - Mayn Yiddishe Meydele - https://youtu.be/jwWiYh5iRew?feature=shared) Смесь русской тоски по родине с бодрой еврейской мелодией придает песне ее уникальную амбивалентность – она задорная, заводная и при этом абсолютно безысходная.
Песня очень прижилась в среде белой эмиграции, где много раз записывалось. Классическое исполнение – Зинаида Павлова, дочь деникинского генерала, 1964 год. В 70е магнитные аудиокассеты с этой записью начинают попадать в СССР. В 80е песня впервые звучит в кинофильме. Ее слышат миллионы, позднее десятки исполнителей записывают свои версии. В 90е ее знает уже наизусть вся Россия. Песня становится неотъемлемой частью отечественной культуры.
Вот так русская эмиграция начала века в конце века возвращалась домой – через романы, через мемуары, через поэзию. В том числе и через вот эту очень странную, искусственно сконструированную из разных частей, уникальную песню. Песню, в начале которой не слово, а кадр кинохроники.