ЭКЗЕГЕЗА
/ вольные интерпретации
священных текстов /
Описание Абсолюта через набор отрицаний к знакомому и соизмеримому – понятное дело. «Бес-конечный», «бес-смертный» , «без-мятежный». Есть даже отдельный термин «апофатическое богословие» – метод познания предмета, явления, бога через описание того, чем он не является.
Например, в Упанишадах это выражается через санскритскую формулу neti-neti – «не это, не это». "То, что нельзя ни увидеть, ни схватить, то, что не имеет происхождения, то, что не имеет свойств; которое – ни уши, ни глаза, ни руки, ни ноги» / Мундака-Упанишада /
Так работает перечисление синонимов. А перечисление антонимов еще круче. Это как в теории множеств «объединение множества с его дополнением» – это вообще «все», а в логике «дизъюнкция утверждения с его отрицанием» это «тавтология».
Вот два самых известных примера перечисления антонимов в священных текстах. Только Апостол Павел описывает «все» (всех), а автор одного из самых сакральных текстов Махаяны «ничего», пустоту. Но поскольку «дополнение к пустому множеству» и есть «все», то через «все», описывается и его антоним «ничего». И наоборот.
1. "Нет ни Эллина, ни Иудея, ни варвара, ни скифа, нет ни раба, ни свободного, нет мужеского пола, ни женского, но всё и во всём Христос».
/ из Посланий к Галатам и Колоссянам /
2. "В пустоте нет формы, нет чувства, нет мысли, нет сознания, нет видимого, нет звука, нет запаха, нет вкуса, нет осязаемого. Нет неведения, нет прекращения неведения, нет старости и смерти, нет прекращения старости и смерти. Нет страдания, нет возникновения страдания, нет прекращения страдания, нет пути прекращения страдания. Нет достигнутого и нет недостигнутого.
Опираясь на эту запредельную мудрость и пребывая в ней, бодхисаттвы не имеют препятствий и омраченности, и, уйдя от заблуждений, они достигнут полного и окончательного освобождения — нирваны."
/ Праджняпарамита хридая сутра, «Сутра Сердца » /
Когда в январе плюс, душа не на месте. В настоящей русской зиме с крещенскими морозами куда больше надежды на грядущее лето, чем в сырой слякоти обманчивой оттепели. Полное отрицание порой кажется здоровее снисходительной усмешки.
Верчу в руках очередную западную книжку и недоумеваю от желания автора оттоптаться на христианской церкви и христианах. Причем с таким залихватским стебом, будто он первый в мире, кто это придумал, будто все еще живет во времена по меньшей мере Вольтера, когда за подобное еще было от кого огрести по сусалам.
Верчу, ворчу и размышляю о том, что даже в формально атеистической Советской стране к религии всё-таки относились всерьез. Сначала ставили священников к стенке (как моего троюродного прапрадеда) или ссылали на Соловки (как прапрадеда родного). Какой уж тут смех. Да, был непродолжительный период плакатного комикования, но он резко оборвался такими испытаниями, когда в ход пошли все "братья-сестры", и поэты серебряного века писали:
Земля гудела, как молебен
Об отвращеньи бомбы воющей,
Кадильницею дым и щебень
Выбрасывая из побоища.
А лауреаты сталинских премий вторили им еще конкретней:
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
Ну а после того как Константин Симонов в 1966 году опубликовал роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», для советского интеллигента хохмить над религией стало уже и вовсе неприлично. Более того, пошла волна некой советско-библейской эстетики
А в 33 Христу — он был поэт, он говорил:
«Да, не убий!» Убьёшь — везде найду, мол.
Но — гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил,
Чтоб не писал и чтобы меньше думал.
«И в суете тебя сняли с креста, и воскресенья не будет»
«А то, что придется за все платить, так ведь это пойми, потом»
А главная поэма русской литературы второй половины XX века пропитана библейской образностью куда обильнее, чем алкогольными парами ядовитых "поцелуев, без любви данных":
«Мы - дрожащие твари, а она - всесильна. Она, то есть божья десница, которая над всеми нами занесена и пред которой не хотят склонять головы только одни кретины и проходимцы. Он непостижим уму, а следовательно, он есть.
Итак, будьте совершенны, как совершенен отец ваш небесный.
Да. Больше пейте, меньше закусывайте. Это лучшее средство от самомнения и поверхностного атеизма».
Талифа Куми
Есть мнение, что Евангелие нужно еще раз перевести, что русский язык за последние 150 лет, прошедшие после работы митрополита Филарета над синодальным переводом, сильно изменился. Основной аргумент в том, чтобы сделать евангельский текст более доступным широким массам. В первую очередь тем, кто не желает самостоятельно разбираться в значении непонятных слов. Весьма спорно, но, возможно, и правда, для кого-то имело бы смысл. Снимают же фильмы по русской классике в реалиях современной жизни. А ведь в нынешнем синодальном переводе Евангелия масса терминов куда менее понятных неподготовленному читателю, чем обстоятельства жизни помещиков и крепостных крестьян позапрошлого века. Все эти мытари, фарисеи. Кто это такие? А если они еще и встретились вместе, совсем тяжело.
Вот как перевести известную притчу на язык современных реалий? Фарисей – учитель нравственного закона, пример для окружающих. Очень уважаемый в обществе человек. Ну кто это сегодня? Писатель? Журналист? Да пусть просто – школьный учитель. А мытарь это кто? Сборщик податей. Налоговый инспектор, чиновник, казнокрад, коррупционер. Человек, в приличном обществе не уважаемый.
И вот встретились они как-то в одном храме. Не абстрактные, конечно, «учитель» и «чиновник», а вполне конкретные какие-то (не A teacher, а THE teacher). И вот учитель молится «Боже! благодарю Тебя, что я такой хороший человек! Делаю полезное дело, хорошо учу детей, соблюдаю заповеди, в жизни никого не обманул и не украл ни одной копейки. Не то, что вон тот мордатый чиновник в темном углу. Стыдно, небось, на свет показаться?» Чиновник и правда не смел даже поднять глаз, а ударял себя в грудь и все повторял, как попугай: «Боже! будь милостив ко мне грешнику!»
Да, при таком переводе парадоксальность евангельского вывода ощущается куда острее, ведь смысл часто прячется за ширмой «вроде бы понятных» слов.
А вывод там такой – «Сказываю вам, что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится».
P.S.
Да, это же потрясающее место! Одно из тех парадоксальных мест, об которые неизбежно спотыкаешься, читая Евангелие первый раз. Логический рациональный человеческий ум, неважно в какой стране – Греция, Израиль, Индия, мыслит линейно. Сделал плохое – получай. Закон кармы неизбежен, как закон Ньютона. Правда, когда наблюдаемый опыт не сходится с теорией, когда убийцы роскошно живут до конца своих дней, не получая наказания, то объяснения даются различные. В иудейской традиции появляется мрачная книга Иова, а в индуистской – занятная теория реинкарнации, обещающая наказание когда-то потом и непонятно кому.
А потом после Ньютона приходит Эйнштейн и говорит – да, закон Ньютона, конечно, верен, но только в первом приближении. А вообще говоря, дело обстоит вот так. Так и Христос не отменят закона кармы – десять заповедей и все прочее. Но, говорит, это только в первом приближении важно, что ты сделал. Но не менее важно и то, что ты при этом подумал!
И если с «кто смотрит на женщину с вожделением» вроде понятно, то с «молитесь за врагов ваших» сложнее. А понять, чем же виноват молящийся праведник-фарисей, вообще нереально тяжело. Он же все сделал правильно, как ему сказали, так он и сделал! В чем проблема? А вот, оказывается, что «как сказали» больше не работает. Это только в детском саду работало. А теперь приходится разбираться внутри себя самостоятельно. Христианство – это про взрослый разговор с собственной совестью. Так мне кажется.
Евангельская история шире христианства. Как биография индийского принца Сиддхарты интересна не только буддистам, яблоко Адама, нож Каина и волосы Самсона не только иудеям, так и евангельские сюжеты свободно гуляют из романа в роман, из поэмы в поэму, из фильма в фильм, без всякой привязки к вероучению, в разных контекстах помогая авторам высвечивать важные для них аспекты.
Так, например, в 30е годы XX века русский писатель, мучимый страхами и вопросами выживания художника внутри тоталитарной системы, для описания больной совести крупного функционера правящей партии выбрал Понтия Пилата. А американского поэта 60х годов, жившего в эпоху хиппи, антивоенных молодежных протестов и первой серии BLM, интересовало совершенно иное – психология толпы и ее отношение к своим кумирам. Поэтому из Евангелия он выбрал линию противопоставления простодушных апостолов и ученых фарисеев, ветреность толпы и антиримски настроенных зелотов.
По обоим произведениям сняты фильмы. По первому так себе, зато несколько, а по второму один, но гениальный. Все гениальное просто, а тут просто до схематичности. Вот, например, как там показано Совещание Синедриона. https://youtu.be/YCs-Zu33GiM
Минимум декораций и реквизита – строительные леса, черные плащи, дурацкие шапки, пальмовые листья, и готова сцена под названием «серые кардиналы спецслужб замышляют извести ведущего за собой бунтующие толпы лидера оппозиции». Бородатые страшные охранители в черном против джинсовой протестной молодежной толпы с цветочками – универсальная схема-картинка на все времена!
В следующем эпизоде «Hosanna» уже звучит голос самой Толпы. Подчеркивая свое презрение к ней, начальник охранителей Киафа в одной фразе умудряется назвать ее аж тремя различными синонимами – Crowd, Mob и Rabble. Но Толпа не обращает внимания на автоматы римской охраны, она увлечена своим кумиром и последовательно задает ему три (тоже три) вопроса. Вопросы начинаются с невинного Won't you smile at me? Потом Won't you fight for me? И, наконец, Won't you die for me? После которого в монтаже крупно глаза дико удивленного главного героя. Это одно из лучших мест фильма. https://youtu.be/OXDmfAB42z0
Толпа всегда несвободна, свободен бывает только отдельно стоящий человек. Поэтому несвободная Толпа всегда ищет свободы, бушует, бьется за нее, и ей необходимо, чтобы за ее свободу кто-то умер. Для каждого в Толпе жизненно важно, чтобы нашелся кто-то другой, кто умрет за его свободу. Эта схема повторяется из века век – «Осторожные зрители молча кутались в шубы…» Но достаточно просто выйти из Толпы, чтобы вспомнить о Том, кто давным давно добровольно принес себя в жертву, умерев и за вашу, и за нашу, и в том числе лично за твою свободу, и тебе не нужен больше никто, чтобы быть абсолютно свободным в любое жизневремя.
Так что, как бы евангельские сюжеты не гуляли по миру из романа в роман, из поэмы в поэму, из фильма в фильм, они на самом деле всегда возвращаются к своему первоисточнику.
А в первоисточнике показано, как одна лишь гениальная фраза «Пусть тот из вас, кто без греха, первым кинет в нее камень» может разбить толпу на составляющие элементы, просто вводя отношение порядка на неупорядоченном множестве – «кто первый». И оказывается, что толпа может быть ослеплена своей жестокой законной правотой, а при этом каждый отдельный человек в ней нет.
В 1997 году на российском телевидении разразился крупный скандал – телекомпания НТВ в пасхальную ночь показала фильм Мартина Скорцезе «Последнее искушения Христа», невзирая на просьбу церкви во главе с Патриархом Алексием этого не делать. То были славные девяностые – лихое либеральное время. И такое было возможно. Я этот фильм тогда не смотрел, но сюжет показался мне интересным. А что, если бы молитва в Гефсиманском саду была услышана? Что если бы в последний момент страшная казнь не состоялась бы, и Иисус, оставленный разочарованными учениками, продолжил бы жить обыкновенной человеческой жизнью, имел бы семью и детей? Как бы это было?
Человека любых мировоззрений евангельский сюжет не может оставить равнодушным, и, когда это стало технически возможным, когда прекратилась тотальная церковная цензура, люди бросились переписывать Евангелие на свой лад, кому как хотелось. Кто только этим не занимался за последние 200 лет с разной степенью глубины, яркости и художественной ценности – от Льва Толстого до нашего одноклассника Миши Соколовского. Самая известная попытка – это книга Э.Ренана «Жизнь Иисуса». В середине XIX века разочаровавшийся в религии французский богослов поехал в Палестину, провел там несколько лет, изучил все исторические источники, исходил ногами вдоль и поперек всю Священную землю и написал вдохновенный и яркий исторический роман о земной жизни Христа-человека. Добавив реальной историографии, он выбросил из Евангелия все, что ему показалось там лишним, все исцеления, все чудеса, в том числе и само Воскресение, также поступил позднее и Лев Толстой. Книга Ренана вызвала необыкновенный фурор, ее прочитала вся просвещенная Европа. Про нее судили да рядили, ее называли «Пятым Евангелием», она стала знаменем атеизма. И вышло так, что целое поколение европейцев знали о Христе только по Ренану. Люди проживали жизнь, ни разу не открыв само Евангелие. Ренан определил на сто лет вперед манеру писать о Христе-человеке. Его книга так прочно засела в головах людей, что образ мятущегося, сомневающегося, колеблющегося иудейского учителя переходил потом из книги в книгу.
Когда в начале XXI века все мировое сообщество в целом и нашу страну в частности удивили новоизобретенным понятием «оскорбление религиозных чувств», меня, как и многих, заинтересовал вопрос – что именно при этом оскорбляется? Каким образом вообще посторонние люди могут встать между тобой и богом? Даже не сами люди, а сомнительные продукты их творческой жизнедеятельности – мысли, книги, фильмы. И вот тогда я вспомнил про фильм Скорцезе и решил его наконец посмотреть, чтобы поставить на самом себе эксперимент – оскорбит он мои религиозные чувства или нет.
Оказалось, что фильм идет целых три часа, и то самое скандально-интересное, чем он и прославился, т.е. «жизнь после распятия», это лишь последние полчаса, а 2,5 часа до этого надо смотреть мучительную попытку пересказа классической истории. Фильм Сцорцезе 1988 года снят по роману православного грека Казандзакиса 1955 года и первые 2,5 часа полностью повторяет книгу Ренана 1863 года. Человеку что-то мерещится, ему кажется, что он что-то должен осуществить, но не очень понимает что именно и как. Начинает говорить вроде что-то хорошее и умное, но как бы случайно. За ним ходят люди, слушают, потому что это прикольно. Потом он встречает мрачного агрессивного старика Иоанна, который вправляет ему мозги насчет его избранности, и тот идет в столицу уже заявляя о себе более авторитетно и безапелляционно, круша на своем пути торговые ларьки. Беспорядки привлекают внимание властей, которым он хамит, вследствие чего получает вышку.
Вот такое кино, ровно с такими интонациями и оттенками отношения к его главному герою, если смотреть непредвзято, если забыть, о чем это все. Главный герой не просто неприятен, он омерзителен. Википедия скромно пишет об этом так: «Неприязненно отзывались также о подборе актёров. Уиллем Дефо, до того известный большей частью по экранным образам негодяев, считался не самой лучшей кандидатурой на роль Христа». Допустим, белую кожу, русую бороду и голубые глаза главного героя на фоне остальных персонажей – апостолов, женщин, толп и пр., загримированных настоящими древними евреями в привычном понимании – смуглыми и носатыми, можно принять за «художественный прием», но то, что это голубые глаза подонка, голубые глаза человека глупого и морально неустойчивого, этого никакой грим и лохмотья скрыть не смогли. Хуже актера выбрать было бы трудно. В припадках общения с духами, с голосами, которые ему слышатся, он как эпилептик корчится и катается по полу, что роднит его скорее с Мухаммедом, чем с историческим Иисусом. Он врет, он предает друзей, он не верит сам, в то, что говорит людям.
Но все это при всем желании никак не может оскорбить ничьих религиозных чувств, потому что это вообще никакого отношения к Христу не имеет, настолько герой фильма во всем Ему противоположен. А что действительно оскорбляет чувства, правда уже не религиозные, так это бездарность самого фильма. Скучно так, что я в какой-то момент не смог удержаться и начал проматывать.
Википедия пишет: «В картине нет масштабных спецэффектов, также в картине нет многолюдной массовки — это опять-таки последствия ограниченного бюджета. Картина бы не состоялась, если бы актёры, которые почли за честь работать с мастером, не согласились сниматься за скромный гонорар». Однако у меня подозрение, что в этом фильме за «скромный гонорар» в качестве актеров согласилась сниматься как раз та самая массовка, которой поэтому и не хватало. Если главный герой неприятный человек, то остальные действующие лица это просто не актеры. Есть еще Иуда и Магдалина, которые актеры, и потому разделяют с главным героем чувство отвращения, а все остальные – Пилаты, Петры и пр. просто несимпатичные массовочники.
В трехчасовом фильме есть один остроумный момент и одна хорошая сцена. Иисус запутался, он отправляется в пустыню, чтобы разобраться в своих сомнениях. В пустыне он чертит камнем круг вокруг себя и говорит – «Не выйду из этого круга, пока не придет Господь и не скажет, чего же мне делать? Как поступать? Куда вести людей?» Это отличная идея, просто супер, потому что это абсолютно дословные слова Гаутамы Будды, усаживающегося на землю под деревом Бодхи – «Не встану отсюда, пока не пойму Истину». Более того, Иисус в кино садится в этом круге практически в позу лотоса, чтобы уже ни у кого не осталось сомнений, на что это аллюзия. Это интересная параллель в биографиях основателей мировых религий – Христос после искушений Сатаны в пустыне начинает свое Благовестие, а Будда под деревом Бодхи, преодолев искушения демона Мары (Иллюзия), достигает Просветления, поворачивает колесо Дхармы и тоже начинает свою проповедь.
После 2,5 часов героя, наконец, по его молению снимают с креста, вручают ему женщину, потом она гибнет, ему вручают следующую, потом в довесок к ней еще и любовницу, от всех рождаются дети, но все это очень сумбурно. Совсем не такой уход Мессии в мир земного счастья, который описан у Ричарда Баха в «Иллюзиях»:
«И в сердце своем сказал он: "Бесконечное Лучезарное Сущее, если это в твоей воле, да минует меня чаша сия, да избави меня от этой немыслимой задачи. Я не могу жить жизнью ни одной другой души, однако десятки тысяч взывают ко мне о жизни. Прости меня, что я позволил всему этому случиться. Если есть на то воля твоя, дай мне вернуться к моим машинам и инструментам и жить, как все остальные люди".
И голос на холме заговорил с ним, голос, который не был ни голосом мужчины, ни голосом женщины, ни громким, ни тихим, голос, который был бесконечно добр. И сказал ему голос: "Не моя воля, но твоя да свершиться! Ибо то, что есть твоя воля, есть и моя воля для тебя. Иди своим путем, как все другие люди, и да будешь ты счастлив на Земле!"»
И это не уход из буддийской общины в мир земной любви Сиддхарты, описанного Германом Гессе, юного искателя истины решившего идти собственном путем. Нет, у героя фильма Скорцезе вовсе нет ни высоких идей, ни большой земной любви, он именно сбегает с креста от адской боли и дальше оправдывает себя плоскими мещанскими слоганами о ценности брака и деторождения, как смысле человеческого существования. Такая концепция тоже имеет право на существование, беда опять же в том, что это все очень неубедительно сделано.
Там есть одна хорошая сцена, когда лет через двадцать постаревший герой идет на базар с выводком своих детей и женщин, и до него с площади доносятся странные слова о некоем защитнике старого закона, который шел подавлять вольнодумство в Дамаск, но по дороге ослеп, и ему явился Воскресший и сказал то-то, и он теперь Его проповедует. И вот эта встреча псевдо-Иисуса с реальным апостолом Павлом, она хорошо придумана и даже неплохо сыграна, потому что на роль Павла все-таки нашли хорошего актера. Главный герой злобно и высокомерно (как все, что он делает все три часа) бросает Павлу: «Лжец! Я тут и никуда не воскресал!» На что тот сначала смущается, но быстро приходит в себя и практически цитирует Достоевского, из «Великого Инквизитора», что мол, ну и ладно, только не мешай, мы и без тебя справимся, потому что мы несем людям нечто гораздо более важное, чем то, как там было на самом деле. И он так страстно, так убежденно этот спорный тезис отстаивает, что на фоне остального болота, к нему хотя бы прислушиваешься. Тут, опять же, известная критическая мысль, что христианство сконструировал именно апостол Павел. В общем, хорошая сцена, жаль только, что она одна, на трехчасовой фильм.
Финал довольно предсказуем. Герой лежит и умирает от старости. Идет 70 год, восстание евреев против Рима, римляне сжигают Храм. К умирающему герою вваливаются его прежние апостолы, корят его (где они раньше были?) и рассказывают, какая слава идет о нем, распятом, какой он великий в сознании людей. И тогда он из последних сил выползает на улицу, воздевает руки к небу и молит вернуть все обратно. И чудо происходит в обратную сторону – он снова на кресте в тот самый миг начала этого «последнего искушения», и зритель понимает, что все эти годы были на самом деле лишь секундным бредом в сознании умирающего человека.
Почему бы, в самом деле, не попробовать раскрыть с помощью современных возможностей кинематографа весь ужас этих последних секунд жизни Спасителя? Что Ему мерещилось? Это величайшая тайна, заглядывать в которую большинству страшно, на это есть какое-то внутреннее табу, но для художника, наверное, все возможно. Нельзя никому запретить искать из века в век эти запретные плоды.
К сожалению, хорошо это только на словах. В фильме вернувшийся на крест герой расплывается в самодовольной отталкивающей улыбке и произносит: «Свершилось» (It’s accomplished), хотя так и слышится тут голливудское «I did it!» – «Я сделал это!». И становится понятно, что перед нами всего-навсего история человеческого тщеславия. Что ему обидно стало, что его так чтят, а получается, что не его, ну вот он и вернулся. И это как-то уже ну совсем мелочно.
Так что этот фильм не кощунство. Просто плохое кино, которые если кто и будет смотреть, то исключительно из-за скандалов, с ним связанных. Что довольно странно, потому что Скорцезе вовсе не конъюнктурщик, а серьезный режиссер. И эта работа не случайная, это фильм, который он вынашивал 15 лет своей жизни. Можно было бы предположить, что Скорцезе не умеет снимать кино, но вот его фильм про Далай-ламу («Кундун») – какие краски, как показан буддийский обряд, какие масштабы – Мао Дзедун, китайская армия оккупирует Тибет, сжигает монастыри – эпическое полотно! Можно сказать, там деньги были, а тут не было. Не знаю. В фильме про Далай-ламу и актеры играют нормально, умно, трагично. Этот юноша, который в 14 лет одновременно и глава церкви и глава страны, и вот его страну оккупирует враг, враг уничтожает его религию, его народ, враг умный, жестокий, сильный, а противопоставить ему нечего, только свой ум, интеллект, свое чуткое сердце. И вот изгнание. Вся дальнейшая жизнь в другой стране. И это длится до сегодняшнего дня, и вряд ли кто-то позволит Далай-ламе вновь увидеть родной Тибет. Трагедия показана и сыграна убедительно. А фильм про Христа совсем не получился. Бездарное, беспомощное, скучное и неприятно кино.
А возможны ли в принципе хорошие фильмы на Евангельскую тему? Конечно! Мой любимый «Jesus Christ SuperStar» 1973 года. Символ это лучше всего. Необязательно изображать реальную древнюю Палестину, чтобы было правдоподобно, можно сыграть апостолов и в джинсах. Даже если убрать из этого фильма гениальную музыку и яркие стихи, а просто оставить тех же актеров ходить и говорить прозаический текст в тех же декорациях из простых металлоконструкций, и то будет лучше, чем все остальные экранизации. Фильм зачем-то пересняли в 2000 году, вышло ужасно.
Есть фильм Мэла Гибсона «Страсти Христовы» 2004 года. Первосвященник на Голгофе верхом на коне выглядит странно, но в других сценах Киафа убедителен, Пилат как трусливый чиновник, и Ирод прикольный. Но в этом фильме какой-то нездоровый кровавый садизм. Фильм посвящен исключительно пыткам, и их там на порядок больше, чем в первоисточнике. Если приехать в Иерусалим и пройти в Старом городе по Виа Долоросса, по крестному пути от Претории до Голгофы, там будет отмечена каждая точка падения. Авторы фильма уронили актера и разбили ему лицо в десять раз больше. Картина утонула в материализме. Вышел не образ, а сплошная плоть. Драматично, но не про то.
А вот фильм Франко Дзеффирелли «Иисус из Назарета», снятый в 1977 по заказу Ватикана – это вполне милое кино. Правда, немного наивное: «Благословенна ты!» – «Нет, благословенна ты!», и все кланяются. Но люди милые, на них приятно смотреть. Особенно Мария и Иосиф. Марию сыграла Оливия Хасси, сыгравшая за десять лет до этого у Дзеффирелли Джульетту.
Хорошо сделано русское озвучание фильма, слова не переведены с английского, а взяты напрямую из Писания. Иоанн Креститель неожиданно показан молодым человеком. И в кино, и в изобразительном искусстве он обычно предстает стариком, хотя он ровесник Иисуса. Древний Израиль немного смахивает на восточноевропейское местечко, но в принципе это не раздражает.
Первая серия из четырех – это предыстория Евангелия, жизнь Иосифа и Марии. Нравственные терзания Иосифа, когда он узнает, что его невеста беременна непонятно от кого. Подробная иудейская жизнь со всеми атрибутами – чтением свитка торы, синагогой, десяткой, хупой. Вроде бы и ни к чему все это. Но позже мы понимаем, зачем это понадобилось режиссеру, когда во второй серии в уже знакомой нам синагоге вдруг встает Иисус, читает Пророка Исайю и говорит: «Сие исполнилось». И недоуменный взгляд жителей местечка на сына плотника. И его взгляд на них. И явственно видна вся драма «пророка в своем отечестве», когда это не безымянные жители, когда они нам уже знакомы. Это хорошо придумано. Хотя сыграно все тоже очень наивно, без глубины, без внутреннего переживания.
Главный герой слишком бесстрастен, зато у него большие выразительные грустные глаза, как на иконах. Удивление после своего первого чуда. Очень легкое, еле заметное, но очень точное удивление. Петр тоже получился – прямой и простой человек. Твердый. В фильме четыре серии, поэтому есть возможность подробно рассказать обо всех апостолах. В других фильмах апостолы это двенадцать одинаковых людей, ну кроме Иуды, Петра и Иоанна. А у Дзеффирелли получились характеры всех двенадцати. Показан их нелегкий выбор. Выбор следовать за Христом, отказавшись от своей жизни, от дома, от семьи.
Главная прелесть этого фильма не в каких-то новых смыслах, символах или выдумках, их тут как раз нет, а в прямолинейной экранизации – показать, как выглядели галилейские рыбаки, иудейские пастухи, как выглядела гробница Лазаря или река Иордан. И они здесь показаны вполне правдоподобно. Так что пусть местами наивно, зато настоящие молодые масличные деревья в Гефсиманском саду.
2014-2019 гг.
4 ноября – день Казанской иконы Божией Матери и народного единства. Это неудивительно, ведь трудно придумать более емкий образ единства нашей страны, многонациональность и многоконфессиональность которой началась в XVI веке именно в этом городе на Волге. Удивительно здесь другое – откуда берутся люди, точнее всех понимающие интересы своей страны на столетия вперед, умеющие воплощать их в жизнь и обладающие при этом несравненным личным мужеством.
Не все решается силой оружия на ратных полях. Захваченная в 1552 году русскими полками Ивана Грозного Казань еще двадцать лет продолжала недоверчиво коситься, шептать по углам и периодически полыхать. Полыхала она до тех пор, пока в 1579 году в пепле одного из таких пожарищ некий священник Ермолай, незадолго перед этим приехавший в Казань с миссионерскими целями, не отыскал икону Божией Матери. Чудо, подробно описанное им (все как положено – невинная девочка увидела сон, долго копали и т.д.), было признано, началось массовое крещение татар. Слава о Казанской иконе быстро распространилась по Руси. Ермолай постригся в монахи под именем Гермоген и стал Казанским митрополитом. На этом посту он введет в церковный календарь особый памятный день по воинам погибшим под стенами Казани, а также будет способствовать причислению к лику святых первых татарских мучеников. Единство народа – не абстракция, а упорная многолетняя работа. И в каждом веке она идет по своим законам.
В 1606 Гермоген становится Патриархом Всея Руси. Во времена Смуты из захваченной поляками и боярами-предателями Москвы будет писать воззвания к русскому народу, вдохновляя на борьбу. Гермоген благословит народное ополчение, которое пойдет в бой с иконой Казанской Божией Матери в руках, иконой, прославленной с его помощью тридцать лет назад. Но победы он сам не увидит – умрет в кремлевских подвалах от голода, отказавшись сотрудничать с захватчиками и предателями.
С тех времен образ Казанской иконы стал одним из самых почитаемых на Руси. Ему посвящено множество храмов, самый известный из которых – это Казанский собор на Невском проспекте. В его подклете есть небольшой придел в честь св. Гермогена. Там же, под полом собора, могила Кутузова, а на площади перед собором памятник ему и Барклаю. Таким образом, Гермоген, никогда не державший в руках оружие, тут снова оказывается рядом с воинами.
По преданию именно Гермоген перед смертью первым назвал имя Михаила Романова. К лику святых он был причислен в 1913, в год празднования 300-летия царской династии. Но главное, в этом же году будет продолжено его дело, дело единства народа. Как когда-то будущий патриарх открывал первые православные храмы в Казани, в том же юбилейном 1913 году в Петербурге откроют первую Соборную мечеть и первый дацан (буддийский храм), первая хоральная синагога откроется чуть раньше.
Единство народа – не абстракция, а упорная многолетняя работа. И в каждом веке она идет по своим законам. Идет она и сейчас. В 2013 году у стен Московского Кремля Гермогену поставят памятник. У стен Московского Кремля – его темницы и его славы. У стен Московского кремля – как Минину и Пожарскому. И недалеко от Вечного огня.
Отношения с богом человек всегда пытался объяснить себе проводя параллели через отношения с другими людьми. За долгие века в каких только ролях не выступали боги – властелин, соперник, учитель, друг (Арджуна), любовник (Радха, Даная, Дафна и т.д.) Три главные религии Запада давно и прочно ассоциируют отношения человека с богом как отношения сына с отцом. По имени пра-отца их и называют «Авраамическими». Все три отца без сомнения любящие, но каждая из религий задает некий свой тип этой отцовской любви:
Первый тип
Когда у честного и справедливого человека много детей, но один из них особенно любимый, тому бывает очень трудно, потому что отец требовательнее к нему, чем к другим, он наказывает его куда больше остальных, чтобы никто не мог даже подумать, будто у любимого сына есть какое-то преимущество. Хотя про себя отец, конечно, радуется его успехам и огорчается его промахам с особенной силой. То же, кстати, бывает и с учителями, которым выпадает класс, где есть их собственный ребенок.
Второй тип
Отец очень любит свое дитя и очень беспокоится за него. Поэтому не может оставить его своим попечением ни на минуту, сколько бы тому уже не было лет. Он все время должен быть с ним на связи, он по пять раз в день звонит ему, он вмешивается в каждый момент его жизни – как ему ходить, как ему одеваться, что и когда есть, с кем общаться, неусыпно следит за его вредными привычками и чтобы тот обязательно мыл руки после туалета.
Третий тип
Самая сложная форма родительской любви – доверие. Ребенка не наказывают, а все пытаются объяснить словами, как взрослому. Соседи говорят такому отцу: «Да вы же его балуете, а не воспитываете!» Тот и сам это видит, огорчается, но все равно упрямо говорит своему повзрослевшему сыну: «Ты волен сам решать свою судьбу. Я не стану вмешиваться в твою жизнь. Ступай, весь мир перед тобой. А если надумаешь вернуться, знай, что пока я жив, мой дом – всегда твой дом».
Во всех трех случаях главное не забыть, что вернуть долг сыновней любви можно только при жизни, а она конечна.
P.S.
И еще одна мировая религия напрямую связана с темой родительской любви. Только уже не в вопросе отношений с богом, которого в буддизме просто нет, а через биографию ее основателя.
Согласно легенде прорицатели нагадали одному индийскому радже из рода Шакья, что его новорожденный долгожданный сын непременно станет мудрецом (муни). Понимая, что «многие знания – многие печали» и наоборот, отец решил абсолютно оградить сына и от того, и от другого, благо возможностей хватало. Он велел обнести дворец и сад высокой стеной, внутри которой могли находиться только молодые, красивые, здоровые, счастливые, беззаботные люди. Друзья принца пели, танцевали, играли с ним. Выходить за пределы этого парникового рая мальчику было запрещено, да и незачем. Шли годы. Слепая отцовская любовь привела к возникновению совершенно уникального человека – принц Сиддхарта дожил до тридцати лет, даже не подозревая о наличии в мире таких вещей, как голод, нищета, страх, боль, болезнь, страдание, смерть. Поэтому, когда он наконец проник за стену и все-таки о них узнал (все тайное становится явным), он испытал потрясение ни с чем не сравнимой силы. Ведь каждый человек, с детства сталкиваясь со страданиями окружающих, постепенно к ним привыкает, а Сиддхарта впервые увидел их уже совершенно взрослым человеком, привыкнуть не успел. Более того, страдания не представлялись ему абсолютной неизбежностью, как остальным людям на свете. И он твердо решил найти способ избавить всех людей от страданий. Он оставил все – свое положение, свой дворец, своих родных, даже свою одежду, и ушел в лес. Там через некоторое время появилось учение о Четырех Благороданых истинах и Восьмеричном Серединном пути, возникли первые ученики и желтые одежды, повернулось колесо Дхармы.
Человеческая история знает много иллюстраций архетипического сюжета о том, как слишком сильно вмешивавшиеся родители в итоге приводят своего ребенка к результату обратному заданному. Например, всем известная сказка «Спящая красавица». Родители принцессы тоже получили при ее рождении страшное предсказание, попрятали все веретена в королевстве, но любопытство молодости, как и в случае с индийским принцем, взяло верх над запретами. Разница в том, что Принцесса от своей находки уснула, а Принц проснулся. Санскритское buddha – это форма причастия страдательного залога прошедшего времени глагола bud – «будить», т.е. по-русски Будда это «Пробужденный».