Два памятника в Муромцево
Вчера по дороге между Муромом и Владимиром завернули в имение Муромцево и совершенно случайно попали на экскурсию – они бывают всего 2 дня в неделю по 3 раза в день. Впечатление сильное.
Про это много написано, вкратце история такая – в конце XIX века русский дворянин Владимир Семенович Храповицкий, получив богатое наследство, не сидел сложа руки, не кутил и не ныл, тоскуя по отцветающим вишневым садам, а, напротив, вовсю торговал собственным лесом. Торговал успешно, к земле своей относился бережно – вырубленные участки не бросал, корчевал на них пни, которые тоже шли в дело на построенном скипидарном заводе по новейшей немецкой технологии, потом засаживал заново по специальной разработанной в Голландии методе. Имел свою железную дорогу, несколько ж/д составов, несколько домов в Москве, строил церкви, школы, больницы. Не купец – дворянин! Предводитель владимирского дворянства.
Однажды на водах в Висбадене зашел в одной разноязыкой компании спор о России. Особенно изголялся один богатый немец – все-то, дескать, у вас, у русских, второсортно и убого, замка даже нормального себе построить никто не может. Храповицкий всерьез обиделся. Достал через кого-то точные чертежи замка этого самого немца и уехал в свое имение. Через пять лет пригласил ту же компанию к себе в Муромцево. Когда лошади остановились у усадьбы и все начали вылезать из карет, немец сперва ахнул от неожиданности, но потом взял себя в руки: «Хм, ну да, ну да. Повторено неплохо. Только неужели Вам не захотелось сделать что-то оригинальное – что же все в точности, как у меня?» На что Храповицкий ответил: «Простите, но мы еще не доехали до моей усадьбы. Это только конюшня – здесь у меня лошади живут….» Анекдот? Безусловно. Но характер понятен.
Огромный французский замок среди Муромских лесов, шикарный парк с сотнями редких растений, богатейшее работоспособное предприятие – все это в 1917 году Владимир Семенович передает советскому государству, подробно описывая все имущество. А сам не сбегает, но еще целых четыре года пытается встроиться в этот новый уклад жизни, пытается изо всех сил сделать так, чтобы налаженное им дело работало правильно, четко, с таким же бережным подходом к некогда своей земле. Не получается. В 1921 они с женой уезжают. Детей у них нет. Он умирает уже через полгода в том самом Висбадене, а жена Елизавета еще только через 10 лет в полном одиночестве, в доме для престарелых во Франции. Место захоронения неизвестно.
Мебель и ценности замка растащили сразу, но до 1979-го года здание было в нормальном состоянии, пока в нем располагался лесотехнический техникум. После него была мысль о музее леса, но власти решили, что лучше быть тут тракторному профилакторию, но так решили чиновники, а заводу это были только лишние расходы. Через пять лет отрезали отопление и электричество, сняли охрану и все – доски перекрытий и крыш пошли на коровники местным жителям, внутри пожар за пожаром, и теперь только голые стены.
Экскурсовод Юля грустно водит нас вокруг развалин – «Да еще в 1994-ом все перекрытия целы были! Но – никому ничего не нужно... А сейчас уже полное восстановление оценивается в три миллиарда рублей. И это вряд ли возможно». – «Да-да, – думаю я, – уж какое тут полное восстановление может быть… Да ведь если оба яснополянских флигеля поставить рядом, на них сверху приладить тархановский, михайловский и болдинский домики, а с боков еще приторочить то, что выстроено на месте пожаров в Мураново и Шахматово – то и тогда, все это, вместе взятое, по объему меньше, чем Муромцевский замок. А масштаб личностей явно не сопоставим. Восстановить и что потом? Чем эти 54 зала заполнять-то…» Юля задумчиво продолжает: «Все, что пока смог сделать музей за свой счет – это восстановить одну из башен тех самых конюшен, при въезде… Там у нас теперь выставки. Больше средств нет. А с другой стороны, может, это и не надо восстанавливать? Может, просто зафиксировать, скрепить, чтобы не разваливалось дальше – и путь будет памятник в таком виде».
И в этой мысли безусловно с ней соглашаешься. Да-да, этот странный эклектичный замок, чем-то напоминающий мультяшный диснеевский, построенный когда-то на спор, из тщеславия, очень богатым человеком – в первую очередь, вот для меня лично, важен не как памятник архитектуры, а как памятник тому, что жили в России такие люди, которые безоглядно верили в свою страну. Такие, как Владимир Семенович Храповицкий. По словам Юлии, его лесное дело все ширилось и разрасталось, он не предчувствовал конца – 1915, 1916 годы – и один сосед, предчувствуя неладное, распродает свои земли и заводы, переводит деньги за границу заранее, другой сосед, третий, а Храповицкий наоборот – все только покупает и вкладывает, строит и постоянно придумывает что-то новое. Поэтому здесь "вера" – не абстрактное трансцендентное понятие, а совершенно прагматическое – человек верил в то, что его страна останется страной на протяжении долгих-долгих лет, поэтому все заработанное нужно вкладывать в рост ее процветания, а не прятать по разным углам. И даже после того, как единомоментно теряет все, чему посвятил жизнь – все равно продолжает верить в то, что это будет нужно потомкам, что оценят, поймут, вспомнят. И мне кажется, такое сильное чувство само по себе достойно этого памятника. Памятник не столько даже любви, сколько именно вере в свою страну. Потому что любят Россию многие, а вот многие ли в нее верят? Он верил.
А еще Юля рассказывала, чем занимается музей. Как три года назад наконец обнесли замок забором с круглосуточной охраной. Как восстановили пока только одну башню, но зато, когда открывали ее, собрался местный народ, было большое торжество, а после торжества подошла к ней одна старушка с признанием, что у нее дома тоже "стул из усадьбы с резными ножками", и она хочет вернуть его музею. А у другой местной женщины в семье хранятся записи ее бабки, где та рассказывает, как барин выстроил ей с братом и тремя сестрами хату, после того, как они остались круглыми сиротами 8-12 лет. Музей уже выпустил три альманаха своих исторических изысканий по биографии Храповицких и истории усадьбы, готовит четвертый том. Два года назад они наконец отыскали в Висбадене могилу Владимира Семеновича. Восстановили крест, раз в год ездят туда. Юля – молодая женщина, лет тридцати, она не профессиональный экскурсовод, ее дело – научный поиск, архивы, ее цель в жизни – узнать о Храповицком все, что только можно, достойно сохранить память о нем. А экскурсии – только три раза в день по выходным, когда нет другой работы. И именно поэтому экскурсия с ней интереснейшая из возможных. Это не монолог, не заученный текст, а диалог с по-настоящему увлеченным человеком. «А вот на этой фотографии, видите? – один из пяти автомобилей Храповицкого и вот его шофер – это знаете кто? Вот помните, когда вы вошли в музей, – вам женщина билеты продавала? Так вот это ее прадед! А фото из их семенной архива» – «Ну ничего себе! Юля, а Вы же тоже местная, отсюда?» – «Да» – «Так, может, и Вы тоже как-то связаны с Храповицким?» – «Вроде нет. Хотя, может, и найду со временем какую-нибудь связь с Владимиром Семеновичем. Очень бы хотелось…»
Мы расстаемся, нам пора домой, а Юле пора идти к местной жительнице договариваться о передачи стула с резными ножками. Я смотрю ей вслед, и думаю, что при всей драматичности его человеческой судьбы у Владимира Храповицкого, все-таки, кроме креста над могилой в Висбадене, здесь, на Родине, в его любимом Муромцево, есть по меньшей мере два прекрасных памятника – невероятные развалины невероятного замка и душа вот этой Юлии, которая спустя век посвящает ему свою жизнь, думает о нем сама, рассказывает другим и почти боготворит его.
Сергей Павловский,
7 ноября 2016 г.
P.S. Много фотографий усадьбы есть, например, тут - http://masterok.livejournal.com/2033885.html