«Мне снятся уроки в 43 школе»

Маргарита Аминадовна Гинзбург
учитель английского языка гимназии 1543, 
Работала в школе с 1975 по 2000 г. 

 

 

ВИДЕОФРАГМЕНТЫ   ИНТЕРВЬЮ

 

   

Очень много было забавных случаев и моментов, которые остались у меня в памяти. При этом то, что было давно, я помню лучше, чем последнее. Почему – не знаю! Говорят, что в старости такое бывает.

 

Маргарита Аминадовна, давайте начнем. Вот мы с Вами не случайно сейчас разговариваем в 21-ом кабинете гимназии 1543. Когда-то ведь это был Ваш кабинет. Сильно изменился?

Очень изменился. Кабинет совсем другой. Дело в том, что в 34-ой школе я руководила кружком интернациональной дружбы с зарубежными странами – с Чехословакией, а потом с Португалией. Мы общались с португальскими коммунистами. Всякие антисоветские вещи нельзя говорить?

Почему же…

Я не хотела вступать в коммунистическую партию. Мне много раз предлагали, считали, что я достойна. Может и достойна, но я отказывалась. Тогда мне говорили: «Но ты дружишь с коммунистами Португалии! Чем же они лучше?» Я отвечала: «Они самоотверженнее, они не шкурники. Они сидят в тюрьмах, борются за свободу своего народа против диктатора Салазара».

А кто такой Салазар? Расскажите подробнее о Вашей интернациональной работе.

Салазар – это руководитель Португалии в те годы. Он был фашистом. В Португалии дольше всех продержался фашизм. Уже вся Европа забыла об этом, уже и Франко не было в живых, а Салазар еще довольно долго был у власти. Когда я пришла в 43-ю школу, я эту работу продолжила. Так вот, этот кабинет, почти с первых дней своего существования, был оформлен, как кабинет интернациональной дружбы. Эти окна в коридор (тогда не было жалюзи, как теперь) все были разукрашены португальскими флагами и плакатами, призывающими к борьбе за свободу против фашизма («Ротфронт» и пр.) И все это было так интересно, что захватывало и ребят, и меня. Я считала, что эти люди искренне борются за свободу своего народа, отдавая этой борьбе и себя, и свои семьи, и своих детей! Меня это привлекало, потому что коммунистов в СССР я видела уже в другом свете и не хотела вставать в их ряды. Португальцы часто приезжали к нам в школу. Они присутствовали на наших митингах, выступали перед ребятами, рассказывали о своих победах и поражениях. Мы восхищались их подвигами. Я говорю "мы", потому что сама восхищалась ими не меньше, чем дети. Главный редактор газеты португальских коммунистов "Аванте" был узником тюрьмы, казематы которой размещались в скале, окруженной морем. Он был приговорен фашистским судом к длительному сроку заключения. Вы бы видели, как наши школьники, затаив дыхание, слушали рассказ о его побеге из этой камеры, размещенной на высоте десятого этажа, как он прорубил дыру в стене, связал обрывки одеял. Но все равно, высоты не хватило, и он прыгнул в пучину моря, сломал ногу, потерял сознание от боли, потом был найден на берегу рыбаками и спрятан ими от полиции. Чем вам не современный граф Монте-Кристо? Ребята писали письма узникам фашизма на тончайшей папиросной бумаге, посылали им шерстяные шарфы, носки и свитера, связанные на уроках труда своими руками. Помню, как ребята пели гимн "Аванте", гимн португальских коммунистов, на португальском языке. 

Один из моих знакомых подшучивал надо мной: «А что ж ты не отправляешь письма и шерстяные вещи политзаключенным советских лагерей в Сибирь?» Каюсь, я была далека от этого. Не вникала. Мы не обсуждали подобные вопросы с друзьями. Мысли о вопиющей несправедливости системы, в которой мы сами жили, не касались меня вплотную. А международной работы мне всегда хватало – не успели португальцы избавиться от режима Салазара, как в Чили произошел военный переворот. Сейчас я понимаю, что советская печать искажала факты, но от того, что до нас доходило по кадрам хроники и репортажам корреспондентов, сердце замирало. Начались митинги в защиту Карвалана, Альенде, Виктора Хара и др. Сейчас я понимаю, что мое отношение к тогдашней действительности было мягко говоря наивным. Мне казалось, что я делаю доброе, нужное дело. Никто из моих окружающих не останавливал меня ни в школе, ни дома. И только эта фраза, сказанная моим знакомым, заставила меня задуматься. Тем более, что он скоро оказался в психушке за письмо против антисемитизма в СССР, которое он отправил к Брежневу. 

     

     
Португальские коммунисты в 43 школе. 21 кабинет. 1979 год.

ДРУГИЕ ФОТОГРАФИИ С ЭТОЙ ВСТРЕЧИ и
БОЛЕЕ ПОДРОБНЫЙ РАССКАЗ О ПОРТУГАЛЬСКИХ КОММУНИСТАХ

 


21 кабинет в 1991-1993 году

 


СЕМЬЯ ОТЦА

Мой папа, Гинзбург Аминадав Гесселевич, родился в Елисаветграде, затем семья переехала в Липовцы. Это все так называемая «черта оседлости». Его папа, мой дедушка, был ветеринарным врачом. Видимо, перед Первой мировой войной евреям разрешили служить в царской армии, во всяком случае у него была офицерская форма, на фотографиях я видела. Он был ветеринарным врачом с высшим образованием, обладал энциклопедическими знаниями. Бабушка, во всяком случае по фотографиям, была необыкновенно красива. Она нигде не работала, была домохозяйкой. У них было четверо детей: папа и еще три девочки, его сестры, все они жили в южной Малороссии, в Липовцах. Папа родился в 1911 году, у него была старшая сестра, две младшие, еще тети, дяди. Все сестры бабушки были не замужем и жили с ними. Очень большая семья! Есть фотография, где все они сидят в большом саду моего дедушки. Вишни, сливы, что-то еще. Почти сказка. 

 

           
Дедушка, Гессель Мордухович Гинзбург                                   Бабушка, Лия Самсоновна Гинзбург             

 

 
Семья дедушки в своем вишневом саду. Украина. 1913 год.  

 

Потом они переехали и жили под Москвой долгое время. Было трудно устроиться. Мой папа всю жизнь мечтал стать кинорежиссером или сценаристом. Он написал сценарий фильма «Парижская коммуна» и еще что-то, отправил их во ВГИК и в театральные институты. Но его никуда не взяли – сын интеллигента, еще и еврей, да и сценарии, наверное, были не очень. Так его мечта осталась мечтой, а ему разрешили поступить только в ветеринарную академию. Ветеринарная академия находилась в Москве, но его отправили учиться подальше от столицы, в Алма-Ату. В то время в Средней Азии было много молодых людей из местного населения, которых принимали в ВУЗы практически без экзаменов. Да они почти и не знали русского языка. Выходило, что отец сдавал экзамен за всю группу. Они сидели вокруг него, а он им читал учебники и все рассказывал. Диплом же получали все. Отец был самый грамотный среди них и самый способный, и до последних дней своей жизни считался человеком, к которому обращаются по самым разными вопросам. Закончив академию, он вернулся в Москву и здесь заведовал ветеринарной лабораторией в Лосиноостровской. А потом заведовал лабораторией в Кустанае.      

 

СЕМЬЯ МАТЕРИ

Маму звали Мария Марковна. Родилась она в том же 1911 году в Ямполе, небольшом украинском местечке, а потом перебралась в Одессу. У нее было четверо братьев и сестра. Семья была очень бедная. Дедушка Марк был портным, старшая дочь (мамина сестра) отвечала за хозяйство, потому что бабушка все время болела, а мама помогала дедушке по его портновскому делу. Она хорошо умела шить и таким образом потом зарабатывала. 

В Одессе они жили в подвале. И мама рассказывала, что у старшей сестры, моей тети, был жених, но ее не пускали на свидания к нему. То есть, пускали, но редко. Я спрашивала маму: «Наверное, красивый был?» Я часто задавала такие вопросы, ну, девочку это должно интересовать. А мама отвечала, что понятия не имеет, потому что видела только его ноги, когда он проходил мимо окон их подвала.

Когда произошла революция, началась Гражданская война, голод, они услышали, что в Москве много брошенных домов. Видимо, это были те самые «доходные дома», которые сдавались до революции в наем – хозяева скрылись, уехали за границу, а дома стоят брошенные. В те годы был издан декрет, по которому новая советская власть обещала эти дома раздать беднякам. Дедушка с семьей, узнав об этом, приехал в Москву, пошел в какой-то «райвоенсовет» или еще в какую-ту организацию. И сказал, что у него большая семья, сам он бедняк, никогда не имел ни дома, ни квартиры, и ему должны их дать, раз обещали в этом декрете. И ему дали! Это была Первая Мещанская, сейчас это проспект Мира, прямо напротив нынешнего метро "Проспект Мира". Этот дом еще жив, я там родилась. Дедушке сказали, что все квартиры в доме пустые, занимайте любую, какой хотите этаж. И он, так как жил всегда в подвале, выбрал шестой этаж, самый верхний! Сказал, что воздух, солнце и так далее... А квартиры большие, где-то 5-7 комнат! Каждому сыну и старшей дочери досталось по комнате. Все они уже были женаты. А маме комната не досталась, она жила с бабушкой и дедушкой. Там была двадцатиметровая комната, они ее делили пополам. 

Мама в Москве закончила всего 7 классов. С папой они познакомились в школе. Папа несколько раз делал маме предложение, а мама ему все время отказывала.  Потом он уехал в свой Кустанай (это в Казахстане). А у мамы были натянутые отношения с родителями, ей надоела их опека, жизнь с ними в одной комнате, и в один прекрасный момент она взяла подушку и убежала в Кустанай к нему. Я все время спрашивала, зачем подушку? Она говорила, что ей почему-то это показалось важно. Больше она ничего из Москвы не взяла.

В Кустанае она прожила год или два. Там она родила первую дочку, которая сразу умерла, медицинский уход был плохой. В те годы шла одна война за другой: Финская кампания, Польская кампания, война с японцами. Отец все время был на фронте во всех этих кампаниях. Маме в конце концов надоело сидеть одной в Кустанае. К тому же в это время умер ее отец, мой дед, и она вернулась в Москву к маме. В 1938 родилась я. Деда звали Марк, и меня назвали в честь его памяти Маргаритой. Когда папа вернулся домой с какой-то очередной кампании, все говорили, что приехал, и уже готовая дочка. 

 

     
Аминадав Гесселевич и Мария Марковна Гинзбург                                            Маргарита                 

   

 

ВОЙНА

А в 1941-м началась война. Папа ушел добровольцем на фронт, в первые же дни войны. 

А мы были в Москве. Первая Мещанская, шестой этаж. После одной бомбежки у нас была даже дыра в потолке – какой-то осколок попал, но все остались живы. Тем не менее, бомбежек я совсем не помню, хотя мне было уже 3,5 года. Я их не боялась. Мне говорили: «Девочка, скорее в бомбоубежище, спрячься, ложись спи! – А почему? – Бомбежка! – Да это просто самолеты на ниточках летают». 

И где-то осенью, наверное, в октябре мама попросила, чтобы папа помог ей эвакуироваться. Он обратился к командиру с просьбой отпустить его домой, чтобы отправить семью с маленьким ребенком в эвакуацию. Часть его стояла под Москвой. И его отпустили на один день. Я помню жуткую посадку в поезд, потому что было очень много желающих уехать. Давка. Папа поднял меня на руки и пихнул в окно. А мама никак не могла попасть в вагон, она кричала, что ребенок в вагоне один. В конце концов как-то ее пропустили... 

Дальше я помню, что мы едем. Помню, полка попалась нехорошая – трещина или какая-то горбинка, мне было очень больно сидеть. Но вокруг было столько солдат, чужих людей, что стыдно жаловаться, и я поэтому молчала, терпела. А потом на это место сел кто-то из офицеров и удивлялся, как же я там столько просидела и зачем терпела. Дальше помню бомбежку, и мы прятались под вагоном. А когда бомбежка кончилась, поезд был совершенно разбит, и за нами прислали товарный состав. В товарном вагоне мы сидели на соломе на полу. Я всю дорогу кашляла, так как болела коклюшем еще до отъезда из Москвы. Мама скрывала от соседей мое заболевание, чтобы нас не высадили.  В поезде мама подружилась с одной женщиной, которая тоже ехала с ребенком. Они решили друг друга менять, чтобы на полустанках, пока одна сидит с детьми, другая могла достать еды или кипятка. Бабушка, мамина мама, тоже ехала с нами, но от нее помощи не было. Так мы доехали до Уфы. Дальше я помню баню – нас заставили мыться. В бане меня все пугало, потому что я никогда не видела столько голых людей и сама не хотела раздеваться. 

Спустя несколько дней нас закутали в тулупы и посадили на сани, на розвальни. Это была уже зима. Ноябрь – декабрь. И мы едем. Ночь. Луна. Снег сверкает. Лес таежный, густой. Санный путь, а вокруг сосны и необыкновенно красиво. И вдруг я слышу вой. Я говорю: «Мам, кто это? – Волки. Ты знаешь, здесь волки, и нас предупредили, чтобы мы, если что, зажигали факелы, чтобы волки не могли к нам подобраться». Дальше я увидела стайку козочек, перебегающих дорогу, убегающих от волков. И вот эта красивейшая картина, которую бы Куинджи нарисовал, у меня осталась в памяти очень ярко! 

Я не могу сказать, что помню всю деревню, где мы поселились и где прожили всю войну. Помню только, что к нам очень хорошо, по-человечески относились, дали хороший дом. Поселили туда четыре московские семьи с детьми, мамину подругу в том числе. По очереди одна из женщин сидела со всеми детьми. Первый год мы сильно голодали, а потом маме дали участок земли, и во второе лето мама собрала урожай, и было уже нормально. Мама даже смогла приобрести козочек, чтобы мне молоко давать. 

Я еще скажу два слова про маму, мне это очень дорого… Мама, которая окончила только семь классов, очень хорошо знала русскую литературу и очень любила стихи. И в эвакуации, в редких перерывах между изнурительной работой на колхозных полях и в собственном огороде, моя мама находила нужным читать мне стихи. Читала их по памяти, ведь никаких книг в башкирской деревне вообще не было. Потом, когда я уже училась в московской школе, учителя удивлялись, откуда я знаю столько стихов – Кольцов, Тютчев, Некрасов и так далее. А мне все это мама читала наизусть во время войны. Особенно когда ей было грустно. Она брала меня на плечи, шла далеко в поле и читала, читала, читала. И у меня к маме на всю жизнь осталось очень благодарное чувство….

 

Мамина семья очень интересная. Особенно проявили себя два старших брата. Один из них, Виктор Маркович Мидлер, был художником. Он принимал участие в создании МОСХа. Правительство часто командировало его в Париж для проведения выставок. Дядя Виктор учился с Шагалом и встречался с ним в Париже. У дяди были картины в Третьяковской галерее и в других городах. Второй мамин брат, Макс Маркович Мидлер, был военным строителем. Во время войны он возглавлял строительство военных укреплений в Мурманском порту. Один из маминых племянников, Марк Мидлер, стал чемпионом мира по фехтованию. К сожалению, мы не поддерживаем с ним связь.

Среди папиных сестер самой выдающейся была сестра Кармелла. Она окончила нефтяной институт в Москве, и ее отправили в Иркутск. Она искала нефть в Прибайкалье. Искала очень долго. Год за годом возглавляла экспедицию в этот район. Начальник иркутского треста сказал: «Хватит. Мне надоело. Ты каждый год с экспедицией ездишь, ищешь, и ничего не находишь!» А она уверяла его, что там точно есть нефть. Я у нее спрашивала, почему она так была уверена? А она говорила, что есть какой-то камень, состоящий из нескольких веществ, и одно из этих веществ указывает на то, что нефть совсем близко. Начальник перевел ее в другую экспедицию. Но, к счастью, ею руководил друг Кармеллы, который ей сказал: «Ты не волнуйся, я тебя буду отпускать понемножку, начальник ничего не заметит». Он отпускал ее в тайгу, она продолжала искать, и в тот же год у нее забил фонтан, про который говорят, что он бьет до сих пор! Ее начальник, который ей запрещал, получил потом за это сталинскую премию. А она получила медаль на грудь. Зарплата у нее была 180 руб в месяц, такой же и осталась до пенсии. Спустя несколько лет она тяжело заболела, и мы (ее племянницы) решили перевести ее в Москву на лечение. Огромная толпа друзей, сослуживцев собралась в аэропорту Иркутска, чтобы попрощаться с ней. Они были уверены, что провожают ее в последний путь. В Москве мы с сестрой по очереди дежурили у ее постели. Но московские медики отказались ей помогать: не выписывали рецепты на лекарства, не приходили по вызову. Врачи объясняли свои отказы тем, что она не прописана в Москве. «Разве она не полноправная гражданка страны?» – спрашивали мы. Они уходили от ответа. Спасибо знакомым, помогли. Кармелла поднялась с постели и прожила полноценной жизнью еще четыре года. Ее друзья из Иркутска иногда навещали ее и относились к ее выздоровлению как к чуду. Для меня она была эталоном человека: кристально чистая, честная, мужественная, труженица.

 



Кармелла Гесселевна Гинзбург

 

 

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

В конце 1944-го мы вернулись в Москву в нашу квартиру. Вся мебель была порублена на дрова теми, кто там жил во время войны. Они сделали буржуйки и топили печь стульями, шкафами, ничего не осталось. Дальше опять был голод. Но не для меня – я не любила есть много, вообще с детства мало ем. К сожалению, сейчас все изменилось. А тогда я была очень худенькая, изящная. В Москве я очень тяжело заболела и попала в больницу с корью и воспалением легких одновременно. Медперсонал сбежался в приемный покой, чтобы увидеть ребенка почти семи лет, весившего не больше годовалого. В больнице стали меня откармливать даже по ночам. Вот я и выжила.

Папа закончил войну в 1945 в Польше. Приехал на несколько дней в Москву. Для меня он был совершенно чужим человеком, хотя я с ним переписывалась – писала печатными буквами письма, как меня учили. Я не называла его "папой", называла "дядей". Когда он надевал свои ордена, и мы вместе шли по улице, я очень им гордилась. Мы все его ордена привезли с собой в Израиль. 

Первоклассница с папой

Летом 1945 года его направили на войну с Японией. Но американцы сбросили бомбу на Хиросиму, и война быстро кончилась – он успел доехать только до Новосибирска. Потом еще два года служил там офицером при штабе. Вызвал нас к себе, и там же родилась моя сестра Алла. Алла Аминадовна тоже много лет работала в 43-ей школе секретарем директора. Она тоже сейчас с нами в Израиле. Но родилась она в Новосибирске, и как мы всегда в семье шутили: «она не москвичка, она сибирячка». В 1947-ом папа демобилизовался, и мы вернулись в Москву, в ту же самую двадцатиметровую комнату родителей мамы, которых уже не было на свете. 

Бывшая 5-комнатная квартира дедушки Марка уже стала коммуналкой, потому что все мамины братья уже сменили квартиры, и в других комнатах жили совершенно посторонние люди. Четыре человека в одной двадцатиметровой комнате – это тяжело, поэтому потом мы постоянно переезжали из района в район. Первую отдельную двухкомнатную квартиру в Лосиноостровской наша семья получила только тогда, когда мы с сестрой уже окончили институт.

Заканчивая разговор про семью, скажите, репрессии не коснулись Ваших близких?

Папа, я знаю, всегда держал наготове собранный рюкзачок с вещами и сухарями. По его словам, его спасло то, что началась война. В его лаборатории в Лосиноостровской уже начинались обыски, аресты. Но он пошел добровольцем на войну, и его никто не тронул. Уже после войны, когда он работал в министерстве, из его отдела, где работало сто человек, троих уволили по доносу, но его миновало. Он старался не говорить с нами о репрессиях. Был патриотом страны.

Папа был самый грамотный в отделе – все документы, которые относились на подпись к министру, проходили через папу. Все просили, чтобы Гинзбург обязательно проверил стиль речи и орфографию. Видимо, не совсем напрасны были его юношеские мечты стать сценаристом, в стилистике языка он был корифеем. А ветеринарию не любил. Но когда мы куда-то ездили по стране, и там узнавали, что ветеринарный врач приехал, то сразу все бросались показывать своих коров, овец и прочих домашних животных. И папа ходил, смотрел, давал какие-то советы. Последние годы жизни он писал книги по организации ветеринарного дела в СССР. У него есть учебники и, говорят, что студенты до сих пор по ним занимаются. 

 

 

ОБРАЗОВАНИЕ

Расскажите, пожалуйста, в какой школе Вы учились? И когда у Вас зародилась мысль стать учителем?

Школа №290 на Проспекте Мира, рядом с бывшим райкомом партии. Ее, наверное, сейчас уже нет. Знаете, про меня в семье говорили: «Она все время играет в школу». Это было с самого детства! Сначала куклы, потом сестра, которая на восемь лет меня младше, соседи по квартире тоже имели детей, ровесников моей сестры – я их всех сажала на стульчики и обучала. Так сложилось, что у меня никогда даже и мыслей других не было о том, кем я буду. 

 С классом, в котором я училась, мы на днях встречались. Школу я закончила в 1955-ом, соответственно нам уже всем по 73 года. Школа наша была женская до 1954-го года. И если честно, то по опыту моей дальнейшей работы в школе, могу сказать, что ни один класс не вел себя так плохо, как это делали мы! При этом мы были очень чистые, как и все наше поколение. Мы многого не знали, и дочка моя все посмеивается над тем, как мы тогда рассуждали о любви, о сексе и так далее. Мы никакого понятия об этом не имели! Одна моя подружка в пятом классе, когда узнала, как вообще дети появляются на свет, что это такое, и как взрослые себя ведут, сказала: «Ну может кто-то и ведет себя так, но точно не мой папа, не моя мама, и не Сталин!» Вот ни папа, ни мама, и не Сталин! Не могли они себя так вести, потому что это ужасно. Я помню, как грохнул наш класс, когда мы встретились через 18 лет и вспомнили эти слова. Стены дрожали от хохота! 

При этом, почему-то мы всегда ужасно вели себя. Может, от того, что мы были первым послевоенным поколением школьников. Спало это оцепенение, пропали страхи, и мы, дети, раскрепостились. Я хулиганила очень много, вспоминают, что я была заводилой наших выходок. А мне всегда было интересно, как учительница отреагирует на тот или этот поступок, ставила эксперименты над учителями, а про себя думала: «а я бы ответила на это не так, я бы не то сделала». Я очень внимательно следила за каждым шагом учителей, за каждой их фразой и записывала в отдельную тетрадочку. Я много помню о школе. Не могу сказать, что я ее обожала. Были и плохие, и безграмотные учителя. Но были и очень хорошие, которых до сих пор мои подруги вспоминают с удовольствием. И учительница английского языка была очень сильная, звали ее Ида Иосифовна Ровбурд.  Александр Давыдович Топал – учитель математики, Галина Сергеевна – учитель литературы, Ольга Борисовна – учитель истории.

С детства Вы знали, что станете учителем. А Вы с самого начала были уверены, что именно английского языка?

Это уже моя хитрость. Училась я средне, не выделялась, была не очень трудолюбива. Трудолюбие проснулось уже потом. Все говорят, что я трудоголик по натуре, но это уже после школы, когда я стала считать, что должна быть лучшей из лучших. А в школе все предметы шли довольно ровно. Английский мне давался легко. У меня была особая память на него – я могла не учить, как пишутся слова. Что касается писания слов, spelling, то я писала всегда абсолютно грамотно. Интуитивно. На слух. Я могла никогда не видеть это слово, но мне было достаточно, чтобы кто-то его хоть раз произнес. И когда я закончила школу, то решила – зачем раздумывать, мне же будет там легче, чем другим. Все же зубрят это правописание, а мне оно дается. До сих пор мои ученики в Израиле замечают за мной, что я не смотрю в тетрадь, а веду пальцами по воздуху, и моя рука дает полное представление о правописании слова. Кто-то сомневается в моей методике и критикует ее, но я всегда считала, что слова нужно произносить вслух и писать на бумаге, тогда работает сразу три памяти: зрительная, слуховая и моторная. 

Как-то на мой урок вошел Волохов (он любил приходить без спросу на чужие уроки), ходит между рядами и смотрит, а я что-то просто говорю, даже не диктую специально, а они записывают за мной, и никто не спрашивает «как пишется?» Он говорит потом: «Я подумал, они вас дурят. У них что, совсем нет ошибок?» Наверное, есть, но, в основном, они пишут грамотно. Потому что они с первого года имели дело со мной, учились писать, и это прививалось до такой степени, что дальше они уже иначе не могли. А у меня это было врожденное. Почему? Не знаю. Бывают же такие таланты – кто-то, например, в уме перемножает трехзначные числа, а у меня было это. 

А где Вы учились?

В Московском Государственном пединституте им. Крупской. Училась на вечернем, так как семья жила материально плохо. Папу после армии сразу взяли в Министерство Сельского хозяйства, в ветеринарный отдел, но получал он очень мало. Мама с сестрой сидела, в общем, я помню, что мы тяжело жили. В последнюю неделю до зарплаты обычно не хватало денег на питание, и у мамы всегда была фасоль. Она делала фасолевый суп, на завтрак, обед и ужин. И черный хлеб. Я обожаю до сих пор фасолевые супы и обожаю черный хлеб. И семью так приучила, мы почти не едим белый хлеб. 

А в Израиле есть черный хлеб?

Уже несколько лет как появился! Ведь очень много людей приехали из России. Но черный хлеб в России немножко другой, он здесь более кисленький, более приятный, а там более пресный. Я люблю больше такой… Конечно, 60 лет прожив в России, я больше привыкла к русской пище. 

Так вот, я училась в институте на вечернем и работала. Папа пихнул меня к себе, в научно-исследовательский ветеринарный институт при министерстве. Работала лаборантом, препаратором, мыла полы, технику, и все шутила: «по блату устроилась уборщицей». Мне нравился коллектив лаборатории, молодые люди 35-40 лет. Химию я не знала, не любила, относилась к ней почему-то хуже, чем ко всем другим предметам. Но когда меня уже потом мои ученики спрашивали, зачем им биология или химия, ведь они никогда не будут этим заниматься, я отвечала, что ты никогда не знаешь, что тебе пригодится в жизни. Я в школе кричала ровно то же самое, а потом пошла работать в химическую лабораторию. И когда я вошла, моя первая фраза была: «Я химию совсем не знаю. Вы мне ничего не поручайте! Вот могу мыть посуду, колбы, полы». Но со временем коллеги нашли мне применение, они стали давать мне американские и английские журналы по химии, чтобы я переводила, потому что английский лучше меня никто не знал. И когда я начинала шутить: «А кто же пол будет мыть?!», они хватались за швабры и мыли сами. Очень симпатичные были люди. Не знаю почему, но мне всегда везло на людей во всех коллективах, где бы я ни работала.

На пятом курсе мы проходили практику в одной из московских школ, напротив театра кукол Образцова. Моя однокурсница никак не могла осадить одного нахала. А он из кожи вон лез, чтобы показать ей, кто здесь главный. Я даже помню его фамилию: Малиночка. Такой в меру упитанный нахальный молодой человек десятого класса. На следующий день настала моя очередь столкнуться с ним. Я сейчас не вспомню, как его образумила, но урок прошел абсолютно спокойно. Он не ожидал такого отпора от худенькой, не солидной студентки. У меня уже тогда выработалась такая система ведения урока – я не давала никому сидеть без дела. Вызывала отвечать самых закоренелых бездельников. Если нет правильного ответа, то через пару минут возвращаюсь к нему с другим вопросом. И так до тех пор, пока не получу удовлетворительный ответ. Кому это понравится? Таким образом скоро все понимали, что филонить не удастся. Вот и Малиночка вскоре это понял и через несколько уроков стал старательно выполнять мои задания и перестал перечить. Когда я заканчивала практику, то ведущий учитель английского языка этого класса, которая была на всех уроках, при всех мне сказала: «Вы должны дать нам слово, что обязательно станете учителем. У вас есть призвание. Не изменяйте себе!» 

За всю свою жизнь я ни разу не пожалела, что пошла работать в школу, хотя иногда было очень трудно. 



В химической лаборатории

  

 

 

34-ая ШКОЛА

А после института сразу была 34-ая школа?

Да, это был 1962 год. Я не пошла искать работу, мне было неловко ходить и предлагать саму себя. А моя однокурсница, тоже учитель английского, сказала: «Знаешь я была в РОНО, и мне дали 34-ую школу. Директора зовут Мария Феодосьевна Сигида. Познакомились, и она меня спрашивает: «А у тебя подружки нет? Вам вдвоем будет веселее». Мы пришли, год отработали вместе. Но вскоре я поняла хитрость директора. Она взяла двоих, чтобы посмотреть, кто сильнее, и выбрать из нас одну. Оказалось, что я. И когда я сказала директору: «Это нечестно». Она ответила: «Я найду ей работу». И действительно, она ее направила в 181-ую школу на Ленинском проспекте, где моя однокурсница проработала до пенсии. А я проработала 13 лет в 34-ой школе. 

Вы пришли в 1962-ом, а Лариса Давыдовна кем в это время уже была?

Она была пионервожатой, а потом стала зам. директора по воспитательной работе. Да, она же еще и оканчивала 34-ую школу!  

А какой Вы помните ее в роли пионервожатой? Насколько она изменилась потом, в 43-ей?

Когда я ее первый раз увидела, она была молодая, интересная женщина, очень активная. Она даже имела звание лучшего пионервожатого Москвы. Когда она стала зам. директора, я ее помню предводителем всех наших побед. Там коллектив был не такой яркий, как здесь, но хороший. Я до сих пор вспоминаю о нем с удовольствием, но закончилось там все очень грустно.

А Лариса Давыдовна всегда была объектом любви, уважения, и то, что у нее осталось до сих пор – это невероятная отзывчивость и доброта. Она всегда жила по принципу «все бэрэ, меня лишэ» и никогда не отказывала в помощи и совете. Бежишь к ней с какой-то проблемой, глаза навыкате. И я даже не могу сказать, что она всегда решала ее сразу, порой она просто говорила, что подумает, а через несколько дней проблема уже исчезала как будто сама собой. Она очень много наших забот, нашей нагрузки брала на себя, а мы даже немножко нахальничали (я считаю), переваливая часть своих обязанностей на ее плечи. И мы знали, что Лариса Давыдовна незаменима, вездесуща, всегда на посту. 

Еще нам очень интересно услышать про Елену Дмитриевну. Вы же были ее учителем в 34-ой школе, да?

Лена вернулась в 34-ую школу в 8-9 классе. До этого она училась у нас в начальной школе, но потом ее родители геологи увезли ее куда-то, а в 8 классе она вернулась. Почему-то директор, Марья Феодосьевна не хотела ее брать, она очень ревниво относилась к тем, кто бросает школу, уезжает, и не пустила ее в мой класс, хотя Лена была ученицей именно этого класса «А», но так до конца школы и осталась в «Б». Теперь, когда мы встречаемся с моим классом (например, полтора года назад встречались), она тоже приходит, ее там помнят. Лена тогда уже была очень яркой. Никогда не терпела фальши, всегда оборвет, всегда открыто выскажет свою точку зрения. 


Елена Волжина выступает на последнем звонке в 34-ой школе. 1972 г.

Я работала в обоих классах, вела у нее английский. Она сильно отстала по английскому, и я всячески старалась помочь ей. Мне очень хотелось, чтобы она поступила в институт. Потом, когда она поступила, мы с ней долго не виделись, и вот однажды встретились в метро. Она тогда работала, кажется, в каком-то детском доме, а я ей стала рассказывать про новую 43-ю школу, в которую я перешла. Ей стало интересно. Я спросила разрешения у Юрия Владимировича, он был не против, и Лена пришла к нам на педсовет, посидела на задней парте, послушала. Потом они поговорили, и Юрий Владимирович взял ее учителем. 

Однажды Лена пришла учителем литературы в мой шестой класс после Софьи Филипповны. Работать в классе после другого учителя всегда хлопотно, а в этом случае еще и учителя абсолютно разные. Не помню, сколько прошло времени, но родители потребовали устроить встречу с Волжиной. Лена пришла. Например, родители считали, что Маяковского проходить не нужно, что он не доступен этому возрасту. Тогда она стала читать им стихи Маяковского. Прошло несколько минут, родители притихли и заслушались сами. Еще родителей возмущало, что она часто дает им трудные темы, которые порой сами родители не могут раскрыть. Как сейчас помню, тема: «Зеркало». Тема эта и меня поставила в тупик. Тогда Лена принесла пачку сочинений и наугад стала зачитывать работы ребят. Сочинения были такими яркими, умными и психологически глубокими, что родители наперебой стали просить зачитать работы своих детей и приходили в восторг! 

У меня очень теплые воспоминания о ней, и как об ученице, и как об учителе. В Израиле я всем рассказываю, что в Москве в 43-ей школе есть два учителя литературы, на которых можно молиться. Если зайти к ним на их урок, уйти будет уже невозможно. Я думаю, если их пустить на телевидение, то ТВ-уроки с их участием смотрела бы вместо сериалов вся страна. Вторая учительница это Ольга Евгеньевна Потапова. Обожаю и одну и другую! А моя дочь вспоминает, как Ольга Евгеньевна приходила к ним в класс на замену, на один урок. Обычно на литературе ребята скучали, спали или рисовали. Они надеялись поспать и на этот раз. Но вскоре они прислушались и поняли, что, оказывается, литература – это очень интересно. Они слушали Ольгу Евгеньевну раскрыв рты и жалели потом, что судьба не свела их с ней еще раз. Это учителя от бога. 

 

В 34-ой школе Вы были учителем английского и председателем комитета комсомола?

Да, я возглавляла комитет комсомола, а один год была еще и зам. директора по воспитательной части, временно заменяя Ларису Давыдовну. И в тот же год выпускала 10 класс, где была классным руководителем, поэтому была и тем, и другим, и третьим одновременно! А в параллельном десятом классе как раз и училась тогда Лена Волжина. Она тоже была у меня в комитете комсомола. 

Помню, был один серьезный конфликт с одной из учениц Б-класса, того самого, где училась Лена Волжина. Староста Б-класса не справлялась с обязанностями – не могла организовать никак дежурства своего класса по школе и т.д. И комитет комсомола (который я возглавляла) объявляет ей выговор. А они все там были боевые, языкастые, активные. Я ей и говорю, что если ты не справляешься, если тебя никто в классе не слушается, так может ты сама и откажешься быть старостой, пусть выберут другого. Но ее мама очень обиделась и подала на меня жалобу в горком партии! Через неделю на очередное заседание нашего комитета комсомола пришел секретарь Райкома комсомола Ленинского района (тогда Ленинский и Гагаринский были одним районом). Я сказала ему, что пусть члены комитета ведут это заседание сами, а я сяду молча на задней парте. Более того, я как не член партии, вообще не имела права руководить комитетом комсомола! Но все молчали, а я продолжала руководить. Думаю, скажут уйти – уйду. Заседание прошло, секретарь в конце подходит и говорит: «Какие у вас здесь все боевые, языкастые, стоят на своем, защищают свои интересы – молодцы!» В общем, ему понравилось. 

А потом я пошла в горком партии. И со мной пошла Лена Волжина. Она, узнав, что меня вызвали, сказала: «Я пойду с Вами». Я говорю: «Да тебя туда не пустят!» – «Так я Вас хотя бы провожу». И когда я потом вышла оттуда часа через два, Лена сидела на крыльце горкома партии и меня ждала. Я ей говорю: «Видишь, меня не убили, даже не посадили». А было все так – подхожу к охраннику: «Ваш партбилет» – «У меня его нет» – «А почему?» – «Я не член партии» – «Ну тогда вы не имеете права входить» – «Ну и не надо! Я и не хочу». Тогда он куда-то позвонил, ему сказали: «Нет-нет пропустите ее, мы ждем». Там уже сидела эта мама и секретарь райкома комсомола, который к нам приходил. Мама кричала, осуждая меня, какая я плохая, как ко мне все плохо относятся и так далее, а секретарь вовсю защищал, рассказывал какой у нас деловой серьезный комитет комсомола, что никакой ерунды, предвзятости он там не почувствовал. И в конце концов она просто расплакалась: «Ну если уже партия мне не поможет, то я вообще не знаю, к кому еще мне обратиться. Как жалко, что Ленина нет, вот он бы нас рассудил!» – и плача ушла. 

 

Мария Феодосьевна Сигида, директор 34-ой школы. Расскажите, что это за человек?

Ее я полюбила не сразу, а в сравнении. Когда в школе сменился директор, вот тогда я поняла, что она была очень сильной. Она допускала критику и никогда не держала камня за пазухой. Она всегда могла нас заставить делать то, что она считала нужным, но с ней можно было спорить. Меня она называла «занозой» – «Вот эта всегда скажет, всегда спорит, всегда отстаивает свою точку зрения»! Но Мария Феодосьевна не мстила, хотя очень властная была.  Весь негатив начался после ее ухода. И вот тогда мы бросились в бега. 

Давайте остановимся подробнее на этой истории, ведь она очень важна для понимания первых лет становления уже нашей, 43-й школы. Так что же случилось с Марией Феодосьевной, почему она ушла?

Говорят, что причина заключается в том, что она где-то выступила и что-то не то сказала. Но мы там не присутствовали, только разговоры. Она сама была очень резкая, прямая… одним словом, одесситка. В ней очень много было этого одесского характера, много метких одесских фразочек. При этом, она была очень сильным директором. Ей было уже 70 лет, но ушла она очень болезненно, она не собиралась этого делать. Формальным поводом были выводы комиссии РОНО, которая без предупреждения заявилась в школу после выпускного бала на следующее утро, буквально в 7 часов утра, еще шарики не сняли в актовом зале, где-то не успели подмести, и это зачли ей в вину! После ее ухода мы очень боялись, что пришлют нового директора со стороны, и он все испортит. Мы решили выбрать кого-то из своей среды, из учителей школы. Нам удалось даже убедить в этом начальство из РОНО. Выбрали, как нам казалось, подходящего человека, учителя математики, Зою Васильевну Третьякову. Но все оказалось совсем иначе…  

Первым делом она решила создать группу близких людей вокруг себя. Так многие делают, и, наверное, это естественное желание любого нового руководителя – окружить себя верными людьми. Но делала она это, с моей точки зрения, нечистоплотным способом. В коллективе пошли разные слухи, и стало понятно, что она настраивает коллег друг против друга. А когда в 1972 году выпускался мой класс и класс, где училась Лена Волжина, ученики настояли, чтобы на Выпускной вечер позвали Марью Феодосьевну. И на сцене стояли два директора – прежний и нынешний. Вышла одна мама и говорит: «Марья Феодосьевна, Вы для нас столько сделали, я Вам так благодарна, мы все преклоняемся перед вами!». Не знаю, что чувствовала Третьякова, но мы все заплакали, потому что уже успели за год понять, каким директором была Сигида… А Третьякова разделила нас, разделила коллектив школы на две партии – близких и неблизких себе. 

 

    

Последний звонок 1972 года. На левой фотографии М.А.Гинзбург. 
На правой Мария Феодосьевна Сигида и Зоя Васильевна Третьякова

 

 АЛЬБОМ ФОТОГРАФИЙ 34 ШКОЛЫ 

 

Как же закончился ваш конфликт? 

Третьякова попортила нам много крови. Очень трудно было смириться с ее беспринципностью, мстительностью. Я благополучно закончила свое зам директорство и нашла себе замену. Это была Роза Александровна Новосельцева. (На сайте 1543 есть мои воспоминания о ней.ССЫЛКА) Мне горько сознавать, что эта совершенно уникальная личность не нашла должного понимания и поддержки у администрации школы и партбюро. Третьякова натравила на нее проверочную комиссию из РОНО. Они проверяли все вплоть до нижнего белья. Комиссия была абсолютно предвзята. Ни Третьякова, ни секретарь парторганизации не хотели приостановить этот шабаш ведьм. Тогда члены профсоюзной организации решили выступить в защиту Розы Александровны. Мы собрали членов профсоюза и попросили их выступить с оценкой ее работы. Председатель месткома попросила нас ее освободить от этой обязанности, т.к. она боялась, что ее за это исключат из рядов партии. Как сейчас все это странно слышать, да? За полчаса до собрания меня вызвали в кабинет к Третьяковой. Она предупреждала меня о грозящем мне суровом наказании. В ответ я повторно пригласила Третьякову на наше собрание. Мы заранее договорились обсуждать только заслуги Новосельцевой перед коллективом школы и никак не упоминать отрицательную роль администрации. Кроме этого, мы записали все выступления на этом собрании на диктофон и все записи передали в РОНО. Спустя несколько дней нас троих вызвали "на ковер". В РОНО собрались директора всех школ района. Все дальнейшее напоминало заседание военного трибунала. Почти все присутствующие выступали против нас, как против врагов народа. Казалось, что они ненавидят нас лютой ненавистью. Они шипели, оскорбляли, кричали с пеной у рта. Роза Александровна на минуту потеряла самообладание и заплакала. И тут же услышала хамское замечание не достойное звания директора школы. «Что вы слюни распустили? Утрите сопли! Мы все равно вам не верим». "Доблестные" директора не удовлетворились руганью – аутодафе закончилось выговорами в партбилет всем, кроме меня, по причине отсутствия такового. Вот, когда я ликовала, что я не член партии. Выговор мне объявили совершенно особенный: «За аполитичность!»  Я долго ехидничала и спрашивала начальство, когда мне его вручат. Так и не дождалась. После трибунала мы повеселели и собрались на квартире у Ирины Николаевны Деевой. Там наши сторонники высказали нам свою поддержку и заставили пересказать в лицах выступления наших оппонентов. Рассказ вызывал дружный смех. 

Администрация района и школы поняли, что они проиграли, потому что им не удалось выгнать Новосельцеву из школы. Тогда они предложили ей подать заявление об уходе по собственному желанию. На что Роза Александровна ответила, что она никуда не уйдет, если они не найдут в ее работе ошибок. Но летом произошло непредвиденное: Роза Александровна тяжело заболела и слегла в больницу. Сердце не выдержало такого напряжения. После ее вынужденного ухода из 34-ой школы мы продолжали работать, пытаясь сохранить в школе дух прежнего директора М.Ф.Сигиды. Но все наши усилия разбивались о нежелание нового директора и некоторых ее пособников вернуть комсомольской и пионерской организации боевой, творческий дух. В коллективе царило рутинное настроение, подрывающее все инициативы ребят. После визита Марьи Феодосьевны на Последний звонок в 1972 году она больше никогда не приходила в школу, говорила, что не может спокойно вынести, во что превратила школу Третьякова. 

Прошло несколько лет, звонит мне однажды Лариса Давыдовна…. Она ушла из школы вместе с уходом Сигиды, работала потом в 20-ой школе в Беляево. Так вот, начало 1975 года, звонит мне Лариса Давыдовна и говорит, что есть такой Завельский Юрий Владимирович из РОНО, который организует новую школу и приглашает ее работать там замдиректора.. Я говорю «Я Завельского не знаю. Я вообще не знаю начальство в лицо. Но я не против, вот только у нас здесь дружный коллектив – восемь человек, который с некоторых пор никак не может ужиться со всей остальной школой, так пусть он нас всех возьмет к себе! Попроси его, ведь учителей в новой школе еще нет, и он сможет взять всех нас сразу. Я думаю, мы ему не навредим». Ей очень понравилась эта идея, она передала, и Завельский всех нас взял. Переговорив с Марьей Феодосьевной, конечно. Я это твердо знаю. Даже если Юрий Владимирович будет сейчас это отрицать. 

Когда мы ушли из 34-ой школы, ему позвонила завроно Ленинского района Лия Давыдовна Кузнецова (а это были уже два района – Ленинский и Гагаринский). А нужно понимать, что такое уход из школы восьми ведущих учителей одновременно – это же просто оголение школы! Так вот, она позвонила Завельскому и говорит: «Вы не знаете, кого вы берете! Вы берете бомбу замедленного действия! Это такие характеры, что они разнесут весь коллектив и не дадут работать». Он ответил: «Я не боюсь». А через год Лия Давыдовна позвонила одной из нас, из этой «бомбы замедленного действия», учительнице географии Юлии Романовне Хайкиной, и сказала, что открывается новая школа, и предложила ей быть там директором, Деевой завучем, а мне – замдиректора по воспитательной работе. Юлия Романовна ответила «Мы своих не предаем. Я из 43-ей школы никуда не уйду. Только на пенсию или на кладбище.» 

 

Пока мы не перешли к 43-ей школе, позвольте заключительный вопрос по предыдущему. Вы рассказывали, что возглавляли комитет комсомола, не будучи в партии, также мы вскользь коснулись этого вопроса в самом начале интервью. Но теперь хочется услышать развернутый ответ, почему Вы не вступали в партию? 

Не хотела. Вот мой отец был ярый коммунист. Да еще какой! Когда СССР рухнул, он слег в больницу и никак не мог поверить, что его страны больше нет. Я ему говорю: «Ну папа, что же ты так держишься за эту компартию? Ты же за всю свою жизнь даже угла своего не заработал». Мы жили в двухкомнатной квартире впятером – папа, Алла и годовалый Илья спали вместе в одной комнате. Кроватка Ильи стояла перед папиной кроватью и ему приходилось смотреть свои новостные программы сквозь прутья ее решетки. «Вот мой угол, где стоит моя кровать» – ответил папа. Остроумие ему не занимать. Он умер в 92-ом. Мне кажется, он не смог дальше жить без того государства, за которое воевал и которому посвятил свою жизнь. А как бы он отреагировал на наш отъезд? Я вообще не знаю, потому что это был такой патриот, каких я больше не встречала. 

Мне многое не нравилось в политике партии и правительства. Многое я замечала в коллективе школы, где работала. Многое читала и до этого. Все мы знали, что творилось при «культе личности», все мы читали доклад Хрущева. И как истязали врачей в 1953 году, я уже тогда все это хорошо осознавала. Хорошо помню, как наша учительница в 7-ом классе читала нам на уроке огромную статью Лидии Тимашук о «заговоре еврейских врачей против руководителей нашей партии», а сама она была тоже еврейка, Ида Иосифовна Ровбурд… Как у нее голос дрожал! Какая тишина была в классе! Мне говорили мои друзья по школе, когда я уезжала в Израиль: «О каком антисемитизме ты говоришь?! Не было у нас в классе никакого антисемитизма!» Действительно, не было, ко мне очень хорошо относились. Но я отвечала им: «Вы просто не заметили, как Ида Иосифовна читала ту статью, как у нее дрожал голос». Ей-то какого было это все читать… Мои родители не обсуждали при нас политические темы, стараясь нас уберечь. Но слухи как-то просачивались, и мы слышали зимой 1952-1953, что под Москвой стоят готовые пустые поезда, предназначенные для вывоза евреев, вот только еще неизвестно куда...

Раз уж заговорили об антисемитизме. Скажите, так все-таки, конфликт Третьяковой и восьми учителей в 34-ей школе имел этот оттенок?

Сейчас скажу. Дело в том, что из тех восьми учителей, которые ушли из 34-ой в 43-ю, только двое были евреями. Новосельцева, Деева – они же русские. Но, когда мы ушли из 34-ой, нам пересказывали фразу Третьяковой – «Наконец-то эти евреи от нас ушли!». Я помню, как смеялась Деева и Новосельцева. Мы все были очень дружны, верны и просто влюблены друг в друга.

А Третьякова долго еще проработала в 34-ой после этого?

Нет. Ее убрали в тот же год. 

 

    

Мои выпуски в 34-ой школе. 1966г.

 

Выпуск 1970-го года

 

Бывшие учителя и ученики 34-ой на сцене 43-ей школы в день ее 20-летия. 
М.А.Гинзбург, Р.А.Новосельцева, Л.Д.Гуткина, Е.Д.Волжина. 
Учительский капустник 1995 года. 

 

Маргарита Аминадовна, Юлия Романовна Хайкина и Роза Александровна Новосельцева. 
2002 год.
 

 

 43-я ШКОЛА

Итак, Вы встретились с Ю.В.Завельским в апреле 1975. Как происходила встреча?

Здание школы еще не было готово, мы встречались в РОНО Гагаринского района. Я помню, как Юрий Владимирович спросил каждого из нас (не знаю, остался ли у него сейчас этот вопрос, но тогда он был одним из самых важных для него при приеме учителя на работу): «Кроме того, что вы будете преподавать свой предмет, какую еще деятельность, какую еще роль вы будете играть в новой школе?» И тогда я сказала про кружок интернациональной дружбы, который вела в 34-ой школе, который хотела бы продолжить. А тогда как раз в 34-ой школе был ремонт, и все мои португальские плакаты из кабинета вынесли на улицу, во двор. Так вот, Юрий Владимирович дал мне машину, я поехала и забрала оттуда все свои пособия. Никто даже не заметил, что я фактически выкрала эти материалы. Там этого кружка больше не было. Да он им и не нужен был. 

А Лариса Давыдовна рассказывала, что вы встречались с директором в школе, а потом ходили в «Ракушку», пили пиво. 

Так это было уже потом, в июне. У меня в 34-ой школе был 8-ой класс, и я чувствовала свою вину перед ними, что их бросаю. Поэтому я решила провести с ними прощальный поход. Мы ходили на 30 дней по Латвии. Когда вернулись в конце июня, нас на Рижском вокзале встречает Юлия Романовна и говорит: «Быстрее домой, приводи себя в нормальный вид, нас ждет Завельский!» Я бегом с вокзала домой, и через два часа мы все приезжаем на Юго-Западную. Школа уже стояла. Я помню, что вокруг лежали стройматериалы, щебенка, а отделочные работы еще только начинались. Строение 43-ей школы другое, чем 34-ой – там было старое, еще довоенное здание. Поэтому мы долго плутали по коридорам, пока нашли директора. Но он сказал, что как раз приехала комиссия, он сдает школу, и чтобы мы подождали час. А нам деваться некуда – вокруг ни деревьев, ни скамеек. И мы решили – пойдем в «Ракушку» и выпьем пива. Мы были не пуритане. Пришли, заказали «восемь порций», а принесли нам восемь огромных жбанов! Мы просто попадали от хохота. В результате только по стакану из каждого отпили и оставили. После я очень переживала, что рядом со школой будет пивная, и когда нет урока все будут туда бегать. Но потом, сколько я помню, она почти никогда не работала по-настоящему. Она до сих пор ведь стоит закрытая, да? 

Вроде да. А как вообще выглядел район школы в конце семидесятых?

Помню, тогда еще не построили гостиницу «Салют», и если смотришь из кабинета географии – чистое поле. А если пурга, то вообще ни зги не видать, все белым-бело. 

Тогда еще стояла деревня Тропарево вокруг церкви. У меня в первый год работы в школе был ученик из этой деревни – Алеша Захряпин. Он плохо учился, я его как-то попыталась задержать после уроков на дополнительное занятие, даже куртку его из раздевалки взяла – «Никуда ты не уйдешь, придешь ко мне заниматься!» А он встал, руки в боки: «Выдумала тоже!  У меня же свиньи не кормлены!» Развернулся и ушел. И фамилия еще такая – Захряпин. Вот так весело было в первые годы. 

Маргарита Аминадовна, а что за человек Юрий Владимирович? Что ему помогло создать такую школу? 

Наше первое впечатление от Юрия Владимировича, что это мягкий, даже слишком мягкий человек, и что он не справится с детским коллективом. Что он слишком интеллигентен, а надо быть грубее, резче. А он в итоге справился другими способами. Это было самое первое впечатление о нем, дальше уже было много других впечатлений. Конечно, мы оценили его эрудицию, энциклопедические знания. Слушали и каждый раз ахали: «Боже, как же много он знает!»

Что помогло создать такую школу? Наверное, так можно сказать – этот человек состоит из качеств, которые до встречи с ним нам казались не совсем учительскими. Нам казалось, что надо быть тверже, резче, жестче. А ведь первый год мы очень мучились здесь, если честно, потому что все окрестные школы, начиная с 31-ой, сдали нам учеников по принципу «нате вам, боже, что нам не гоже». А Юрий Владимирович, святая душа, верил в то, что будет все прекрасно, что с учебой не будет проблем: «Знаете, там такие родители высокопоставленные – чиновники, дипломаты, что их дети просто не могут плохо учиться!» А оказалось, что именно дети из таких семей учатся хуже всех. Однажды, например, Юрий Владимирович сам всю ночь бегал, искал по помойкам одного ученика школы, потому что тот поссорился с родителями и решил уйти из дому. А его отец был ответственным представителем СССР в СЭВе. Много было разных историй… В общем, думаю, что он сам не ожидал, что будет так тяжело – мы уходили из школы за полночь, уезжали последними вагонами метро. Наверное, он очень многое открыл в тот первый год нашей школы и для себя лично. Но уже на второй, на третий год, когда начали подрастать дети, которые прониклись его мыслями, идеалами, его отношением к жизни, тогда стало что-то складываться. Юрий Владимирович очень любит детей. Всегда поражаешься, с какой нежностью он относится к каждому из них. Я помню, как он как-то сказал: «Я не люблю школу летом. Так пусто и тихо, неуютно в школе без детей». Я считаю, что нам очень повезло с директором. Я не всегда соглашалась с ним и взяла себе за правило приходить к нему в конце года, когда школа пустела, и высказывать ему все, что меня не удовлетворяло. Он всегда пытался объяснить мне свою точку зрения. Я думаю, что его самой сильной чертой является толерантность, умение находить компромиссы в коллективе, среди такого звездного состава учителей. А ведь характер некоторых из них вовсе не ангельский. Попробуйте наладить дружелюбную атмосферу в такой школе!

Почему у Юрия Владимировича получилось? Я так думаю, что он нигде и никогда не проигрывал. Мне кажется, что он очень требователен к себе.  И он не мог проиграть в этом деле! Он все время прокручивал в мозгу каждый свой следующий шаг, фразу, выступление, с которым он обратится к учителю, ребенку, родителю, классу, всей школе. И наши опасения насчет излишней мягкости рассеялись, когда он начал увольнять учителей. Я помню, как он вызывал к себе учителя и говорил: «Нам с вами не по пути. Вот вам бумага, пишите заявление». Одна уволенная учительница ходила потом в РОНО, жаловалась, обвиняла его во многих грехах. Его часто обвиняли. Например, обвиняли в особом отношении к евреям. И в смысле приема на работу учителей и в смысле поступления в школу по конкурсу. Поэтому, дескать, и школу нашу стали называть «Синагогой». Помню, как однажды кто-то распылителем написал прямо на фасаде школы между 1-ым и 2-м этажом крупными буквами: «СИНАГОГА». Я ему сказала «Давайте сотрем», а он «Зачем? Разве это стыдно? Пусть будет».

Смешно, но мне рассказывала Татьяна Владимировна Ивакина, директор Прогимназии, рассказывала аж в 2007 году(!), когда я к ней приезжала, что только что прошел набор, и, как всегда, много скандалов, что ее обвиняют в том, что она при приеме отдает предпочтение евреям. Татьяна. Владимировна. Ивакина. Я спросила – и сколько же поступило евреев? Она говорит – трое из шестидесяти. Так уж построены мозги… Хочется во всем найти виноватых. Я знаю, что многие не любили нашу школу. Особенно среди тех, кто не смог здесь учиться. Я слышала об этом даже в Израиле.    

Вы проработали в нашей школе 25 лет. Что Вы поняли за эти годы? Какие были ученики? 

Первые годы были очень тяжелы. Многих приходилось после уроков элементарно учить учиться, то есть учить открывать учебник, читать и понимать, что там написано. Помню, в те годы вышел закон о всеобщем образовании, и считалось, что «нет плохого ученика, есть плохой учитель», то есть, нельзя было ставить двойки ученикам. Я была страшно недовольна, спорила об этом с Юрием Владимировичем. И только со временем поняла, что определенный смысл в том законе был. Потому что учителя все очень разные. И, как это ни прискорбно, есть учителя, которые могут мстить детям. Есть учителя, которые просто не достойны звания «учитель», а есть учителя безграмотные и их оценка знаний ученика может быть неадекватной. А ведь от учителя зависит судьба ученика в какой-то степени. 

Мне казалось всегда, что если я ставлю тройку, то я должна ее выстрадать. Да-да, именно я. Я ДОЛЖНА научить, чтобы хоть слабая, но тройка была, чтобы это не был совсем ноль. Я знаю, что это не для всех так, что есть много учителей, которые ставили «три», не утруждая себя – «А что я могу сделать? Я бессильна бороться». Моя дружба с Ириной Николаевной Деевой научила меня обратному. Ее тройка дорогого стоила! Помню, как один ее бывший ученик с «тройкой» в ремесленном училище, куда он ушел, был там по математике на голову всех выше. И про него педагоги училища говорили: «Неудивительно, ведь он же учился у самой Деевой!» Ее имя было известно в Москве. И тем не менее, ее очень упрекали, что она всегда оставалась честна и продолжала упорно ставить двойки. Однажды при мне была комиссия из РОНО (еще в 34-ой школе), ругали ее вовсю за двойки в четвертях, а одна дама из комиссии сказала: «Вы же взрослый человек! Я не понимаю, почему вы такие глупости делаете!» Я помню, как передернуло Ирину Николаевну. Но ее ничего не могло сбить. Юрий Владимирович говорил, что она, конечно, была бы "Заслуженным учителем", но ей не дали из-за большого количества двоек. Я знаю, что даже Борис Петрович Гейдман говорил: «Ну я же не Ирина Николаевна! Вот она может научить любого!» Даже для него Деева была эталоном учителя. 

Маргарита Аминадовна, а что такое хороший учитель?

Хороший учитель – это человек, который любит детей. С этого надо начинать. За каждого из них надо болеть. Вот он получил у тебя плохую оценку, и тебе от этого должно быть не менее больно, чем ему. Ты должен приложить все усилия к тому, чтобы этот пробел в его знаниях ликвидировать, а не просто выпустить со словами «может, ему это и не понадобится в жизни». А вот я не знаю – понадобится или нет. Это мой предмет, а я себя тоже уважаю и не хочу, чтобы мой ученик испытывал в будущем какие-то трудности по моему предмету и говорил «а меня этому не научили». Я считаю, что каждый учитель должен быть честным в своем труде. Например, он не должен позволять на контрольной легко списывать. Пусть они все равно найдут, как списать, но пусть это будет сложно и рискованно. Иначе это развращает. Может быть, я ошибаюсь, но так мне кажется.

Учитель должен быть бессребреник. Я помню, в 90-е годы, когда первые забастовки начались, и была забастовка учителей, которые требовали повышения зарплат, Юрий Владимирович сказал: «Пусть другие бастуют. Наша школа бастовать не будет. Вы не можете оставить учеников без уроков, ведь это время, которое потом не нагнать». Я знаю много учителей, которые очень трудно живут. Но, как говорил тогда Юрий Владимирович: «На Руси учительство всегда было очень бедное, но русскими учителями можно было гордиться». 

А это останется в будущем или уйдет?

Наверное, уйдет. Хотя мне очень жаль. В первые годы Перестройки, когда наша школа получила статус гимназии, нам пришлось расширять коллектив и брать в школу новых учителей. Этот период в нашей жизни был очень сложным. Я заведовала кафедрой иностранных языков. Многие преподаватели ушли работать на фирмы и квалифицированных учителей иностранных языков не хватало. К нам приходили инженеры и другие специалисты, оставшиеся без работы. Некоторые из них были абсолютно не пригодны для работы в школе. Конечно, их знания были выше ученических, но их отличало нежелание осваивать методику преподавания. Их уроки были пустыми, скучными, бесполезными. Но самое главное, с чем я не могла примириться – это желание некоторых из них заработать деньги на трудностях ребят. Я столкнулась с несколькими случаями, когда учителя моей кафедры требовали от родителей своих учеников деньги за дополнительные уроки. Я выдержала несколько серьезных разговоров с ними. К счастью, они все ушли. Но я думаю, что тот, кто ставит своей целью не столько научить ребенка, сколько разбогатеть на его трудностях, в школе работать долго не будет.

 

 

    

В те годы учителю приходилось отвечать за все. Воспитательная работа включала в себя все стороны становления личности. Успеваемость, спортивная работа, трудовое воспитание, дружба в коллективе, взаимопомощь, интернациональное воспитание, эстетическое воспитание, даже отношение в семьях ребят было, порой, полем нашей деятельности. Трудно сказать, что из жизни учащихся не касалось нас.

Очень многое мне пришлось осваивать с нуля. Помимо классного руководства меня окунули в туристическую работу. Говорю "окунули", потому что я с детства никогда не занималась спортом, всеми правдами и неправдами избегала уроки физкультуры, и туризма в мои школьные годы тоже не было. Поэтому, когда Марья Феодосьевна надумала отправить меня в летний туристический лагерь, к этому можно было отнестись только с юмором. Так встретила эту новость Юлия Романовна Хайкина: «Значит, у меня будет на одного ребенка больше». Молодо, зелено. Я ничего не умела. Ни готовить еду, ни поставить палатку, ни развести костер. Единственное, что я умела, это послушно выполнять все поручения и весело смеяться над своими ляпами. Я постоянно задавала вопросы своим коллегам и постоянно вызывала их смех. Первый год в лагере был очень тяжелым, холодным и дождливым. Но никто из ребят не уехал в Москву. И я заразилась этой прекрасной болезнью – туризмом – на всю жизнь. В Ленинском районе в доме пионеров работала Ротштейн Людмила Марковна, она руководила туристическим кружком. Людмила Марковна обучала учителей и их подопечных всем премудростям проведения коротких и многодневных походов. В ее кабинетах всегда было много народа – копировали карты и кроки, знакомились с описанием маршрута, с туристским оборудованием, обсуждали район походов и т.д. Каждый год в районе проводился так называемый "Слет готовности", который приравнивался к экзамену. Во время слета проверялись навыки ребят: умение идти по азимуту, быстро ставить палатки, разводить костер в любую погоду, оказывать первую медицинскую помощь, правильно и быстро укладывать рюкзак, готовить на костре сносную пищу из трех блюд. Проверяющих интересовали дисциплина, умение подчиняться требованиям руководителя, отношения в отряде, взаимопомощь. Мои коллеги, пришедшие из 34-ой школы, ежегодно устраивали в 43-ей походы со своими классами в каникулы. И каждый раз, возвращаясь из похода, мы неистово рвались в новое путешествие, поднимая на ратные подвиги ребят, заражая их своей страстью. Я очень рада, что моя судьба свела меня с заядлыми туристами. Нас не всегда понимали, почему мы так рвемся в путь. «Жизнь прекрасна потому, что мы можем путешествовать». Это не я сказала, а Пржевальский. И каждый раз, когда мы оказывались в новом месте, у нас дух захватывало от красот природы, от чистого воздуха, от заснеженного леса, от прозрачности вод в озерах и реках, от гордости за свою силу в преодолении препятствий. Я не буду перечислять все места, лишь некоторые: Михайловское на берегу Москва-реки недалеко от Звенигорода, Дубосеково, Латвия под городом Добеле, поход по реке Гауя в Латвии, поселок Бене в Латвии, Литва по берегам озер в Игналине, под Брянском в лесничестве, лесничество под Вышним Волочком, в археологической экспедиции в Брянском лесу под деревней Навля, Кольский полуостров, Соловки. 

Фотографии, которые мне удалось сохранить, несмотря на мои частые переезды из квартиры в квартиру, из страны в страну, и сейчас, далеко от России, они, неказистые по исполнению и бесцветные, приносят мне тепло и радость. И я надеюсь, что те ребята, которые были со мной в пути, испытывают те же чувства.

 

    

       

Ссылка на фотографии других походов 43-ей школы, с участием Маргариты Аминадовны

 

Сергей Сосновский и Никита Монахов в трудовом лагере (выпуск 1978 года) 

 

Чем измерить все то, что дала мне школа? Моих впечатлений хватит на всю оставшуюся жизнь. Когда мы отмечали очередной юбилей школы, мы сфотографировались в компании тех, кто стояли у истоков создания 43-ей, кто работал в ней с первого дня. 

   

Учителя 43-ей школы, работающие с 1975 по 1995 годы.
Ирина Николаевна Деева, Александр Юльевич Волохов, Галина Александровна Сметанникова, 
Лариса Давыдовна Гуткина, Юрий Владимирович Завельский, Маргарита Аминадовна Гинзбург.

 

   

ТЕАТР

Самодеятельность в тех школах, где я училась или работала до 43-ей, не впечатляла. Там не хватало тех ярких личностей, которые сумели бы увлечь своими спектаклями весь коллектив. Конечно, прежде всего это учителя литературы. А в 43-ей это было всегда. Наверное, в этих спектаклях были свои недостатки, но почему исполнение школьников порой увлекало нас больше, чем игра иных маститых артистов на сценах настоящих театров? Думаю, что игра наших ребят впечатляет больше, потому что они знакомы нам с детства, мы видим их на уроках, знаем их досконально, а на сцене они иногда раскрываются совершенно по-новому, они не дублируют артистов, и каждый сыгранный ими персонаж необычен и оригинален. Моя дочь с удовольствием ходила со мной на эти спектакли. Для нее это было откровение, которое не могли ей дать ни я, ни те учителя, которые работали у нее в классе. Она начала сама для себя заново открывать эти произведения из школьной программы, чувствовать их истинный смысл. И я уверена, что не она одна. Недаром школьный зал во время спектаклей был чаще всего переполнен детьми, не только нашей школы, но и их друзьями из соседних школ, родителями, выпускниками, которые приходили и, я надеюсь, приходят. Школьные спектакли – это огромное подспорье для уроков литературы. Они всегда помогали нашим ученикам и учителям раскрывать неизведанные стороны друг друга. . 

Я тоже попробовала себя в роли постановщика. Мне захотелось поднять ребят своего класса, которые с завистью смотрели всегда на других, а сами считали себя недостойными такой чести или неспособными воспроизвести что-нибудь приличное на сцене. Ох, не легкая это была работа! Не знаю, как у других, но мы с  учениками 10"а" выпуска 1994 года поднялись на этот подвиг со скрипом.


Они не верили в себя, а я не верила в себя. Ведь это были учащиеся, которые не удостоились чести попасть в один из престижных классов. Мне удалось поставить две пьесы: Зощенко "Женитьба" и Шекспир "Укрощение строптивой". Нам помогали учащиеся выпуска 1995 года. А в 1998 мы ставили с классом "My fair lady" на английском языке. Зал неистово аплодировал, даже я была довольна. Только было очень жаль, что ни Волжиной, ни Потаповой на нем не было, а Юрий Владимирович ушел в самом начале, его куда-то вызвали. 

 

Зощенко "Женитьба"

 

   

      Шекспир "Укрощение строптивой".
Дмитрий Генкин (XIX) и Юрий Суворов (XX)

 

Светлой памяти Виктории Утехиной, которая играла роль Беатриче.

 

   

 Еще, мы ездили с ребятами в Америку. Я не была уверена, что попаду когда-нибудь в Нью-Йорк, а сейчас я имею представление о самом городе, о музеях, о людях. Большое впечатление оставили русские репатрианты, которые приехали в США в начале века. Мы побывали в интернате для пожилых русских, пели для них старые русские песни, дарили сувениры. Встретились там с нашими бывшими учениками Аней Розеноэр и Алешей Поленовым. Там я усердно посылала наших ребят на уроки английского языка в американскую школу и сама посещала их. К сожалению, я разочаровалась в этих уроках. На этих занятиях учащиеся весь урок решали кроссворды, а учительница весь урок молчала. Было шумно и бестолково. Американские учителя тогда очень удивлялись, почему в России такие талантливые дети. 

 

В Америке. 
Стоят: Аня Розеноэр, Надя Шаповал, Аня Виноградова, М.А.Гинзбург, Таня Илюхина, Е.Д.Волжина, американцы 
В нижнем ряду сидят: Дима Гнатюк, Сергей Гаранов, Надя Бочкарева, Даша Косолапова, Илья Владимирский.

 

Америка. Е.Д.Волжина, Даша Косолапова, Аня Розеноэр, М.А.Гинзбург

 

 

ИЗРАИЛЬ

Маргарита Аминадовна, Вы уехали в Израиль в 2000 году…

По-моему, я после вашего выпуска уехала. 

Мы выпускались в 1995-ом, Юра Суворов с нами учился.

А-а, ну значит, я все перепутала. А Юру и его маму хорошо знаю. Он же сейчас в Италии?

Он приезжает иногда, но самое смешное, что последний раз мы с ним виделись как раз в Иерусалиме –  у Яффских ворот Старого города…. 

С ума сойти! Вот Юрка зараза! Что же вы ко мне не зашли?

А Вы разве в Иерусалиме живете?

В Иерусалиме. Район Гило. Это Машина квартира. Я в Москве продала двухкомнатную квартиру и купила ей в Иерусалиме пятикомнатную. 

А где Маша работает?

Там же, в Иерусалиме, в министерстве индустрии и торговли.

Маргарита Аминадовна! Главный вопрос, который всех волнует и который нам с Вами не обойти – почему вы эмигрировали в Израиль в 2000 году?

Дело в том, что моя дочь Маша на инвалидности с семи лет. Несмотря на это, я пыталась ее все-таки учить, приобщать к жизни… Училась она слабенько, и я принимала непосредственное участие в ее учебе, т.е. фактически каждый вечер с ней сидела и делала уроки. Я сказала Юрию Владимировичу, что если Вы считаете, что она не в состоянии учиться в 1543, то я должна буду уйти вместе с ней, потому что просто не смогу отпустить ее такую в любую другую школу, где меня нет. Он сказал: «Нет-нет. Мы решим это». И с ней занимались учителя гимназии как на индивидуальном обучении. Татьяна Ильинична Данилова, Наталья Викторовна Шаронова, Валентина Анатольевна Руднева и другие. Я им всем очень благодарна. Всю литературу я взяла на себя… Читали и разбирали все произведения. Писали с ней сочинения и так далее. Так мы учились… Кончила она школу с трудом, но кончила. В России существовала система ежегодного переоформления инвалидности. В тот год мы получили справку о том, что у нее инвалидность второй группы без права учебы и работы. Почему дали такую справку? Я не знаю. Мы каждый год там должны были переоформлять эту инвалидность, там вообще никого не интересовало – учится ли она в школе или нет. К тому же, последние два года у нее проявилось новое заболевание, которое в России вообще никто не берется лечить. Вот такая полнейшая безысходность... 

И помню, как-то ночью, по-моему, в марте, во время каникул, когда я могла позволить себе не спать всю ночь и думать, мне пришла в голову мысль: «надо ехать». Хотя я на тот момент совсем ничего не знала об Израиле и не представляла себе, что меня там ждет. Моя сестра, Алла Аминадовна, уже заговаривала со мной об этом, но я всякий раз отвечала: «Кому мы там нужны?». Сыну Аллы Аминадовны, Илюше, было тогда 10 лет. Теперь он говорит: «А почему вы со мной не посоветовались тогда?» Но мы ведь считали его тогда совсем ребенком, чтобы что-нибудь понимать… А когда он заканчивал школу в Израиле, то сказал: «Если бы я учился в 1543, я бы знал гораздо больше…» Я в этом не сомневаюсь.

Если говорить про Израиль... Что-то меня огорчило в этой стране, а что-то очень обрадовало. Во всяком случае, вызвало уважение. Во-первых, я поняла, что мы народ необычный и все делаем не так, как остальные народы мира. То есть, как мы пишем справа налево, так и делаем все – справа налево. То есть, очень часто делаем такие вещи, от которых потом сами не можем прийти в себя и понять, зачем мы это сделали. И наоборот, есть очень многое, чем можно гордиться и что может приводить в умиление. Во-первых, мы вчетвером переехали в Израиль совершенно бесплатно. Когда я первый раз обратилась в Сохнут (всемирная организация, помогающая евреям репатриироваться в Израиль), я считала, что сама оплачиваю авиабилеты и обустройство в стране. Меня спрашивают: «Почему Вы собираетесь ехать только через год?» – «Потому что у меня пока нет денег, а я должна вывезти четыре человека». Мне ответили: «Израиль оплачивает иммиграцию всех репатриантов в страну. Вы прилетите, вас довезут до города, который вы выбрали. Вы уже пенсионер, значит Вам будут выплачивать пособие по старости. Ваша сестра будет получать пособие по безработице». Мы выбрали маленький городок Кирьят-Арбу в горах Хеврона с населением 8000 человек. Я в нем и живу до сих пор. У Маши квартира в Иерусалиме, но я остаюсь пока в Кирьят-Арбе. Во-первых, у меня уже появились там друзья, ученики, которых я не могу бросить. Я всегда чувствовала себя в ответе за всех своих учеников… А, во-вторых, это самое холодное место в Израиле. Жары там почти не бывает, летом не больше +30, и поэтому там может спокойно жить пожилой человек из России. К тому же, там сухой климат, не то, что в Тель-Авиве или Хайфе, где климат морской, влажный… Все, кто из России, тянутся почему-то к морю, а наша семья предпочитает ездить на море на прогулку на несколько часов. Кирьят-Арба – чистый аккуратный городок, зеленый, как дачный поселок. В Израиле ведь 90% лесов посажены руками репатриантов и местных жителей после 1947 года, т.е. после провозглашения государства. А до этого вся территория напоминала выжженную, голую пустыню.

Скажите, Вы иврит не стали учить?

Я ходила шесть месяцев на курсы, но очень быстро забросила. Конечно, в какой-то степени, из-за лени, но я же свободно общаюсь на английском, и это меня выручает. Все объявления, уличные знаки написаны на трех языках: иврит, арабский и английский. Во всех организациях, в транспорте и на улицах почти все говорят по-английски. А сейчас миллион репатриантов из России надеется, что русский язык вообще станет государственным. Лариса Давыдовна говорила мне: «Где бы я в Израиле ни произнесла фразу по-русски, везде найдется собеседник». 

Мой преподаватель иврита говорила, что мне мешает английский. Я ведь решила учить иврит по той системе, которая существует в стране, и это очень меня раздражало. Системы никакой! Учителя без педагогического образования, а свободное владение языком – это еще далеко не все. Учитель задает на дом выучить сто глаголов без всяких примеров. Учащиеся, взрослые люди, пытаются их запомнить. Но способности зависят от возраста. Я была тогда старшей в группе. За вечер выучила десять глаголов, а утром помню только два. В результате из двадцати человек экзамен сдали только пять. Илья учил иврит в школе. Им дали специального учителя для школьников-репатриантов. Ему помогло окружение и молодая память. Сейчас он предпочитает читать израильских писателей на иврите, а не в переводе на русский. Маша тоже сейчас свободно справляется с языком в министерстве и в быту. Алла Аминадовна до сих пор изучает иврит на разных занятиях. Она сносно читает, но с трудом объясняется. Это своеобразный язык, который не похож ни на один европейский. Нет транскрипции, что усложняет прочтение.  

А какое у Вас впечатление от израильского образования?

Школьное образование в Израиле очень слабое. В какой-то степени оно копирует американскую систему, но со своими особенностями: каждый учится, как хочет, никто не отвечает за знания учащихся, а основным учебным пособием является Тора, которая якобы дает достаточные знания по всем предметам. Ведь Израиль – религиозное государство. Во всех школах преподают Тору, а в религиозных школах вообще все предметы, кроме иврита и английского языка, изучают с большими ограничениями. 

Я читала Тору раза три-четыре, и говорю своим ученикам (у меня есть религиозные ученики), что не может в книге, написанной несколько тысяч лет назад, объясняться все, что происходит в современном мире, в науках, в искусстве. Не сразу страна оценила репатриантов из России. Сначала некоторых из местных жителей злило отношение наших детей к учебе, их мотивация, их глубокие знания. На уроках в своей школе Илья почти по всем предметам постоянно тянул руку. Ему иногда за это попадало от одноклассников. К сожалению, некоторые наши бывшие соотечественники теряют интерес к знаниям. Здесь говорят, что страна не нуждается в большом количестве образованных людей. Образование они понимают в очень узком смысле слова – только знания по определенной профессии, а литература, музыка, театр, элементарные знания по физике, химии, астрономии, географии не нужны. К моему удовольствию израильтяне начали осознавать степень отставания своей системы образования и зашевелились. Появились новые школы для особо одаренных детей с углубленным изучением некоторых предметов. Многие школы оценили работу учителей, приехавших из России. В итоге, Илья закончил одну из лучших школ Израиля, где были учителя из России. 

Учащиеся в школах не знают, что такое строгая дисциплина. Учитель ограничен в своих правах: нельзя сделать замечание, остановить разбушевавшихся школьников. Они могут нагрубить, могут не исполнять распоряжений учителя. Дети в семьях довольно распущены, а родители порой не знают, как приструнить их, ведь подростки могут подать жалобу в полицию на своих родителей, и те будут наказаны штрафом или трудовыми работами. Но при этом, большим сдерживающим фактором для молодежи является религия и изучение Торы. Поэтому общее поведение молодежи в стране приличное. Они добры, отзывчивы, очень патриотичны, большинство из них с удовольствием идет в армию, осознавая свою значимость в защите Родины, почти все работают в каникулы, активно участвуют в жизни страны. 

А какое Ваше отношение к религии? Вы ведь родились и выросли в атеистическом обществе, а сейчас попали в такую религиозную страну. 

В современном Израиле живут очень разные люди, но я попала в религиозный город. Там все очень серьезно. Все заповеди соблюдаются. Если идешь по улице, то ощущение, что ты попал в XIX век – длинные юбки, косынки на голове, женщины не имеют права ходить с коротким рукавом даже летом. Таковы древние традиции. И мы в какой-то степени подчинились этим правилам. Первые 2-3 года нас очень сильно «обрабатывали» – возили по всем религиозным местам, благодаря чему мы бесплатно объездили весь Израиль.

Мое отношение половинчатое. Из 613 религиозных заповедей какие-то мы приняли в семье. Но наибольшее раздражение испытываешь в шаббат. Почему нельзя зажигать свет?! Мы до сих пор не привыкли к запрету пользоваться транспортом, телевизором, компьютером по субботам. В наших семьях это не соблюдаются, но мы стараемся не афишировать наши занятия в эти дни. Да никто и не проверяет. Сейчас разворачивается движение светских жителей за послабление требований религиозных слоев населения к запретам, которые не совместимы с цивилизованным укладом жизни. Необходимы новые законы, которые с большим трением когда-нибудь будут приняты в стране. Я на это надеюсь. Хотя кто-то говорит, что новые законы будут противоречить самому духу еврейского государства, народ которого сумел сохранить свою самобытность и вынести все страшные испытания, выпавшие на его долю. 

А что Вам нравится в Израиле?

Мне очень нравится израильская армия. Я от нее в восторге! Помню, как на третий день после приезда, я шла по улице, и вдруг кто-то сзади передернул затвор. Я обернулась, а там солдат с автоматом на плече везет коляску с ребенком, кипа на голове и совершенно миролюбивый взгляд.

Наш город находится рядом с Хевроном, первой столицы Израиля, построенного во времена царя Давида. В двух километрах от нас древняя синагога Марат-ха-Махпела, одна из святынь Израиля. Арабское население претендует на эти земли и пытается присвоить их. Солдаты подразделения, охраняющего наше поселение, очень самоотверженны. Мы постоянно встречаем их на наших улицах – они ездят в наших автобусах, пользуются услугами магазинов. Меня поражает их отношения к нам, местным жителям. Эти ребята всегда аккуратны, спокойны, чистоплотны. Они внимательны к нам, уступают место в транспорте, охотно помогают пожилым. Среди них нет дебоширов, пьяных, озлобленных. Однажды во время интифады куда-то пропал Илья. Мы искали его, так как гулять по городу было опасно. Потом обратились к солдатам. Они нашли его в квартире у друга и привели домой.

Меня подкупает их отношение к мирному населению, детям и старикам палестинской автономии. В израильской армии существует закон, по которому солдат отвечает за жизнь мирных граждан во время военных действий. Поэтому они выполняют приказ командира о точечном уничтожении террористов только после того, как поступило предупреждение местным жителям уйти из опасной зоны. К сожалению, главари банд прикрываются женщинами, стариками и детьми, как живым щитом. Во время войн много мирных арабских жителей погибают по их вине. Палестинцы пользуются этим и стараются обвинить наших солдат в жестокости. Они демонстрируют трупы в интернете, преувеличивают потери, чтобы вызывать в мире ненависть к Израилю. Мне кажется, что в Палестине человеческая жизнь совершенно обесценена, поэтому арабы надевают пояса шахидов на совсем маленьких детей, чтобы они с детства были непримиримыми и не ценили жизнь. 

Мы здесь пережили интифаду в 2001 году! Стрельба была страшная – взрывы, трассирующие пули прямо перед нашим балконом, и вдруг Маша куда-то исчезла. Я ищу ее, зову, и вдруг вижу – она стоит на балконе. «Ты что, с ума сошла?» – «Мам, ты посмотри, как красиво!» Голубые и красные трассы пуль справа и слева вдоль улицы – прямо перед балконом. Я ее с трудом утащила оттуда. Интифада длилась полтора года. И стрельба, и автобусы с людьми взрывали. Одна Машина подруга обладает каким-то чутьем, интуицией. Однажды Маша была в Иерусалиме, на Бен Иегуда, и позвонила оттуда этой подруге, а та начала кричать: «Немедленно уходи оттуда!» – «Да ты что, тут все спокойно» – «Уходи! Я тебя умоляю, уходи». И Маша только успела за угол, как раздался взрыв. Как-то почувствовала! А ведь была при этом за 60 км оттуда. 

 

Маша Гинзбург. Красное море

 

Алла Аминадовна Гинзбург с сыном Ильей, солдатом израильской армии

 

Маргарита Аминадовна Гинзбург с дочерью Машей, 7 ноября 2012 г.

 

Маргатита Аминадовна дает интервью газете "Вести" на улицах Иерусалима 

 

Маргарита Аминадовна, по чему Вы скучаете в России? Снится ли Вам Москва?

Москва не снится. Школа снится. Снится, что я даю уроки в 43 школе. Снятся друзья. И не только снятся, мне вообще их не хватает в Израиле. Те люди, с которыми я там общаюсь, совсем другие. Я к ним привыкла, но мне не хватает менталитета, не хватает культуры. Там не те музеи, не те театры, их там почти и нет! Может, они и разовьются через сто лет, но пока нет. Музеи? Самый огромный – Музей Израиля, стоит полупустой. Там есть что-то по истории и культуре самого Израиля, но мировой культуры почти нет. 

Я же учу детей в основном из русских семей, по русским учебникам. Я туда много в свое время вывезла, а когда приезжаю сюда, то покупаю новые. Ведь приходится преподавать все подряд – например, географию, в Израиле дети ее не знают. Я спрашиваю, где Австралия, они мне говорят «внизу». Я начинаю рассказывать «север, юг, запад, восток». Или литература. Мне очень печально, что дети из русских семей говорят на ломаном русском языке, и родители не следят за этим. Я однажды услышала по телевизору, что родителям, сохранившим у своих детей русский язык, надо давать ордена. И теперь, в разговоре с родителями, часто это повторяю. Более того, я сейчас одному ребенку преподаю русский. И пользуюсь только русскими учебниками английского языка. Потому что у них слабые учебники – просто вставить слова в пустые места в нужном времени, в нужной форме, а перевода с английского на иврит или обратно не делают. Их не учат пересказам или заучивать стихи наизусть. А в русских учебниках все это есть: и переводы и все, что нужно. И поэтому я беру только учеников, которые владеют хоть немного русским. И там мы с ними учимся английскому, а одновременно немного и русскому. У меня есть одна ученица, которая у меня с 5 лет занимается русским. Я в конце каждого урока оставляю 5-10 минут и читаю ей Пушкина. И я очень рада, что она перечитала уже очень много из детской русской литературы, и ей нравится. Ей девять лет сейчас. 

А вот израильтянам, желающим ознакомиться с русской литературой, что бы Вы посоветовали?

Я вывезла из своей московской квартиры 70 ящиков с книгами. Половину отдала Надежде Геннадьевне, в школьную библиотеку, а остальное привезла в Израиль. У меня там стенка с книгами 5 метров шириной и 2,5 высотой. Так вот, мне очень жаль, что мой племянник Илья русскую литературу не проходил, он ведь в Москве успел закончить только три класса. Каждый раз, когда я еду в Москву, он мне дает поручение купить здесь 30-40 русских книг, и я на свою российскую пенсию покупаю ему книги. Он читает просто взахлеб! Но в Израиле это невидаль – «какой-то ребенок необычный, он все время с книгой». Сейчас у него такая система – он читает произведения всех лауреатов нобелевской премии по литературе. А потом приносит мне, чтобы узнать мое мнение. Я читаю – что-то есть стоящее, но про некоторых авторов я даже не понимаю, за что им дали эту премию. К сожалению, и он, и Маша читают не совсем то, что бы мне хотелось, но я надеюсь им как-нибудь впихнуть Толстого и Чехова. 

Маргарита Аминадовна, как изменилось Ваше национальное самоощущение в Израиле? Кем Вы чувствовали себя здесь, и кем там?

Конечно, я была еврейкой и здесь, и там. Но здесь мне в какой-то степени хотелось быть по национальности русской. Не полностью, нет, но в некоторой степени. Меня огорчало, что мы ведем себя не так, по-другому, какие-то представления у нас не те, мне так казалось, что нас не любит весь мир. Да, нас не любят и сейчас! Теперь я это вижу даже больше, чем раньше. Весь мир просто кипит злобой по отношению к нам. Это во многом очень незаслуженно, и очень грустно…

А когда я приехала в Израиль, во мне проснулось какое-то национальное самосознание, стал рождаться патриотизм и гордость за свой народ. Я там узнала очень много того, чем стоит гордиться еврейскому народу. Мне очень нравится доброта нашего народа. Хотя в мире нас считают жестокими, потому что мы якобы уничтожаем арабов. Но нашим солдатам вдалбливают с первого дня, когда они берут в руки оружие, что нельзя быть жестокими, что надо беречь любую жизнь. Только если вы видите, что человек пытается убить вас, только тогда вы имеете право стрелять. Я расскажу сейчас случай из истории нашей школы. У меня был ученик, еврей – Лева Либерант (XII параллель). Этот класс был очень трудный, все учителя от него отказывались, и Юрий Владимирович сказал: «Кому же как не Вам, Маргарита Аминадовна? Вы справитесь». Так вот, Лева был высокий, рослый, широкоплечий. Но его все время били. Били систематически, начиная с 4 класса. Особенно на физкультуре, когда Андрей Александрович отворачивался, ему доставалось. Один, другой, третий мог подойти и ударить. Заводилой был такой Роман Кабанов, он потом стал скинхедом. Однажды мы сидели в классе вдвоем – я и Левка. Я понимала, что это не педагогично, но не выдержала и спросила: «Почему ты не даешь сдачи? Лева, ударь! Ты же выше его, сильнее его, этого Кабанова». Он посмотрел внимательно на меня и говорит: «А ему же больно будет…» Это чисто еврейский менталитет! Не знаю, задумывался ли кто, но я это вижу и среди наших израильских солдат! Они не воинственны и не хотят воевать. И я этой добротой горжусь. 

Вы были в Яд Вашеме?

Да, конечно. Хотя долго тянула – боялась, что сойду там с ума. Это очень сильное впечатление, но для меня гораздо сильнее не то, как это воплощают художники и скульпторы, для меня самое сильное впечатление – это фильмы на эту тему. Эти фильмы, порой, могут довести до безумия…

Не понимаю я те народы, которые утверждают, что не было Холокоста. Не понимаю очень многих, не знаю – за что нас ненавидят… Когда в Израиле в религиозной среде я спрашиваю: «Как же Бог допустил такой кошмар, такое уничтожение одного народа?» Мне говорят: «Потому что они сами были виноваты». У нас такое часто говорят в Израиле в религиозной среде. «Кто?! Чем?!» – «Тем, что евреи переселились в Европу, очень многие из них ассимилировались, переняли неподобающий для иудея образ жизни…» Не могу я с этим согласиться. У меня все внутри восстает против такой точки зрения! Иногда мне говорят: «В Германии гораздо легче жить, чем в Израиле». А я ни за что не поеду в Германию! Почему-то я не смогла им простить… Не прошло это… 

А как в Израиле относятся к ветеранам Великой Отечественной Войны? 

 Каждый ветеран имеет повышенную пенсию от государства, некоторые из них получают благоустроенные коттеджи. Например, отец моего выпускника, Ильи Майзелиса, герой войны. Им дали двухэтажный дом в Беершеве. Я помню, как Илья говорил с гордостью: «Живем в пустыне. Вы бы видели, какой цветущий сад разбила моя мама вокруг дома!» К сожалению, Мария Ильинична умерла в прошлом году. 

Но коренные жители Израиля очень мало знают о героической битве русского народа против фашистской Германии, и о роли России в разгроме фашизма. Палестина была в те годы под английским мандатом, и поэтому сведения, доходившие до них, были скудными и искаженными. В газетах больше всего обсуждалась роль Америки и европейских стран, о России умалчивалось. А с другой стороны, не надо забывать, что с 1947 года Израиль ведет бесконечную войну с превосходящими силами противника. За 60 лет существования страны народ героически отстоял свою страну в семи кровопролитных войнах, они гордятся своими солдатами и видят в них образец для подражания. Поэтому их отношение к героям той, давней войны, несколько приглушенное. 

В 2000 году, когда мы только приехали в Израиль, 9-го мая ветераны в Иерусалиме, надев парадные мундиры и ордена, провели по центру города шествие, посвященное Дню Победы. Было очень обидно, что город никак не отреагировал на это торжество: люди шли по своим делам, по улицам свободно проезжали машины, периодически останавливая движение колонны ветеранов. Но спустя год ситуация изменилась. И теперь поздравления ветеранам ежегодно звучат на всех уровнях, а ветераны торжественно проходят колонной по улицам израильских городов. У нас в городе 9 мая организуется торжественный праздник для ветеранов с поздравлениями, песнями военных лет, голосом Левитана, объявляющего минуту молчания. К сожалению, самих ветеранов с каждым годом становится все меньше. Сейчас в нашем городе их около тридцати.

Моя дочь Маша 9-го мая упорно поздравляет всех сотрудников своего отдела с Днем Победы, несмотря на их недоумение. Они начинают спрашивать, интересоваться, Маша отвечает им. А сейчас собирается дать им послушать песни военных лет, переведенные на иврит. Некоторые из этих песен в Израиле хорошо знают и поют в полной уверенности, что это еврейские песни, родившиеся в Израиле. 

 

Город Кирьят-Арба. Зима 2008 года 

 

ВЫПУСКНИКИ

Мои отношения с выпускниками школы были разнообразными. С первых дней существования школы №43 я сполна оценила выпускников школы №34, из которой тогда только что пришла. Отношения здесь стали более натянутыми. Я привыкла, что учащиеся моих классов в основной своей массе для меня родные люди. А тут я видела недоверчивые лица, оценивающие тебя предвзято, не воспринимающие твои замечания. Прошло много времени,  прежде чем они заметили учителя, начали к нему прислушиваться и иногда подчинялись его требованиям. Мне повезло, в моем классе оказалась группа ребят, которых перетянула за собой из 31-ой школы Валентина Григорьевна Смирнова, учительница литературы. Среди них была ее дочь, Любочка Смирнова, про которую Волохов А.Ю. впоследствии сказал: «За одно удовольствие учить эту девочку мы, учителя, должны бы платить родителям деньги». Среди этих ребят был Никита Монахов, Сергей Сосновский, Александр Шлянкевич и Леся Амшинская. Эти ребята образовали ядро класса, что играло огромную роль в моем становлении как классного руководителя. Они были лидерами во всем – в учебе, в организации вечеров, в оформлении школьной летописи. Талантливые ребята могли увлечь самых трудных, равнодушных, ленивых одноклассников. Постепенно в классе появились их последователи. Люба среди них была самой яркой, любимицей класса, пела, прекрасно рисовала, сочиняла стихи. Окончив истфак МГУ, она увлеклась археологией. Первые годы после окончания университета ездила на раскопки в Новгород. Сейчас она живет и работает в Великобритании. Смуглый красавец Сережа Сосновский имел актерский талант и часто имитировал выходки своих друзей, потрясающе подражал учителям и Юрию Владимировичу. В прошлом году я с трудом узнала его в одной из передач по телевидению. Он работает сейчас в Ленкоме коммерческим директором. Я не ожидала увидеть его среди актеров театра на телепередаче «Приют комедиантов». Он так же красив, как прежде, но только совершенно седой. Александр Шлянкевич уехал с родителями в Америку. 

Не могу не вспомнить и историю с Никитой Монаховым. Он неожиданно для меня оказался моей правой рукой. Способный мальчишка, хороший организатор, отзывчивый на просьбы ребят, веселый, заводной, настойчивый в достижении цели. Мне пришлось принять участие в его судьбе и поддержать в трудную минуту. Когда я заметила, что Никита приуныл, один из его друзей намекнул мне, что у него большие проблемы с родителями. Выяснилось, что его отец, крупный ученый-математик, ушел из семьи. Никита болезненно переживал его уход. На маму эта беда подействовала еще серьезней, она стала нервозна, не всегда сдержанна, Никите попадало от нее под горячую руку. Я понимала, что мальчишке трудно в момент такого горя не терять голову. Он неоднократно убегал из дома, выпрыгивая из окна, благо это был второй этаж. Я попросила его звонить мне вечером по телефону и подолгу говорила с ним. Я чувствовала, что он постепенно успокаивался. Наверное, ему было нужно участие взрослого человека, который бы его выслушивал и отвечал на его вопросы. Никита благополучно закончил школу, поступил в педагогический институт на факультет физики. На дне рождения Никиты, куда я была приглашена, его мама сказала, что она считает, что я спасла Никиту от гибели, и она всегда будет мне за это благодарна. После института Никиту взяли в армию. Кажется, он служил на Камчатке. Он писал мне письма, что было очень трогательно. В Москве его ждала девушка, на которой он женился по возвращении домой. Он переехал в другой район Москвы и перестал с нами общаться. Говорят, он очень тяжело переживал смерть мамы.

 

 

        

Вера Пузыревская и Валентина Гуртова (выпуск-1980) с М.А.          Люба Смирнова (выпуск 1978)

 

Мой последний выпуск был в 1994 году. Параллель, где учился Сережа Гаранов, Гоша Потапов, Володя Сперантов. С ними у меня были очень непростые отношения, не было общего языка. С самого начала этот класс набирался из одаренных детей. Их готовил Борис Петрович Гейдман для математического класса. Работать в компании с такими светилами очень трудно. Я примерно представляю себе, чем я его раздражала. Мы абсолютно разные с ним по характеру и по отношению к ребятам. Сильный математик, остроумный, порой злой на язык, не всегда справедливый Б.П., очень быстро завоевывал популярность в классе. Ребята в классе были языкастые, умные и довольно своенравные. Годы их учебы были сложны чересполосицей, отсутствием четкой идеи, диссидентскими взглядами, полным нигилизмом, подрывом всех и всяческих авторитетов, желанием посмеяться над всем тем, что раньше вызывало уважение. Молодежь быстрее перестраивается, находит в себе силы влиться в новую струю, откинуть все прошлое за ненадобностью. А нам, старшему поколению, хоть было понятно все, ведь мы тоже задумывались над затхлостью атмосферы, в которой жили, но мы не были столь расторопны, двигались по старинке. Отсюда недопонимание двух поколений и постоянные трения между нами. Я не собиралась отказываться от некоторых своих принципов и продолжала воспитывать в детях уважение к одноклассникам, неприятие бахвальства, жадности. Я по-прежнему считала, что в походе все участники должны проявлять взаимопомощь, максимум внимания и всегда делить все поровну. Для меня эти принципы были святы. Мне хотелось привить им эти качества и я много говорила на эту тему. Некоторые из них воспринимали мою проповедь как занудство. Помню, как в 4-ом классе я повезла их на канал Москва-Волга. Мы остановились на берегу, поиграли, перекусили и отправились домой. На речном вокзале я купила всем мороженное на оставшиеся от билетов деньги. Но, оглянувшись назад, увидела, что небольшая группа ребят снова встала в очередь за мороженным. Значит, у них были дополнительные деньги. Наверное, то, что я сделала дальше, было непедагогично, но, когда я в бешенстве, я не могу держать себя в руках. Я забрала у них их порции мороженного и выбросила в мусорные урны.  
- Не имеете права!
- Наверное. Но неужели нельзя потерпеть, чтобы не вызывать у других зависть! Нельзя есть в присутствии друзей и не предложить им. Я же вам это объясняла!
- А если я куплю себе машину, мне тоже надо со всеми делиться?
- Да. Или покупай автобус и предложи всем походникам поехать с тобой.

Таких споров было много. Я заметила, что, чем способнее ребята, тем мне труднее было добиваться взаимопонимания. Некоторым из них доставляло удовольствие противостоять мне. Помню, как они радовались, когда налетели на стенд с португальскими плакатами и опрокинули его в лужу. Даже их родители пересказывали мне на следующий день этот эпизод со смехом. Сколько лет прошло, а горечь осталась...

Но когда я уже из Израиля приехала в Москву и случайно попала на десятилетие их выпуска в 2004-ом, они бросились ко мне с цветами. Все вдруг окружили меня и стали наперебой что-то рассказывать. Такая встреча была для меня совершенно неожиданной! Когда я уходила, ко мне подошел Сережа Гаранов, с которым в школе мы были почти врагами, и говорит: «Вы знаете, у меня завтра свободный день. Если хотите, я Вас повожу по Москве, если Вам куда-то нужно, у меня есть машина». Я согласилась. И на другой день спросила: «Сереж, скажи, я ничего не поняла – что изменилось, почему ты меня так встретил?» Он сказал, что очень сильно изменил свою точку зрения, что за многое мне благодарен. Что он сейчас юрист с свободным знанием английского языка, ведет суды, в которых участвуют иностранцы. 

Я ему позвонила потом, когда со Светой Бахминой случилось несчастье. Это ведь тоже моя ученица. Я к нему позвонила тогда, как к юристу: «Сережа! Чем можно ей помочь?!» Он сказал: «Ничем…» С Бахминой мы встречались два года тому назад, когда она уже вышла на свободу. До этого письма ей в тюрьму писала... А один раз позвонила мне в Израиль какая-то журналистка: «Вы были классным руководителем Светланы Бахминой? Мы хотим взять у Вас интервью». Но потом она поменяла это решение, взяла интервью у Волжиной. Наверное, решили, что неправильно про человека, который и так сидит, говорить, что у него еще и классный руководитель в Израиле…

 

Раз Ваше интервью про Светлану так и не вышло, давайте я повторю вопрос той журналистки - Вы же были классным руководителем Светланы Бахминой, расскажите, пожалуйста, нам о ней. Ее судьба не оставила равнодушным никого в 1543.

Светлана Бахмина. Сейчас это имя известно всей стране. Наша школа может гордиться такой выпускницей. Если мне не изменяет память, Светлана пришла в 43 школу в мой 7-ой класс. Класс самый обыкновенный со всеми плюсами и минусами. Не могу сказать, что они были дружны между собой, случалось все. Это тот самый класс, где ленивый и хамоватый Кабанов методично избивал одноклассника, класс, где проявлялся антисемитизм. Но среди лоботрясов были и нормальные люди, придерживающиеся своих принципов. Они пробивались сквозь рутинную атмосферу класса, пытаясь получить максимум знаний. Я с удовольствием вспоминаю Ольгу Калашникову, Катю Данилову, Аню Мендлину, Ирину Савинову, Марину Черноморову, Леву Либеранта, Илью Майзелиса и некоторых других. 

Светлана отличалась и от тех, и от других. С одной стороны, ей было труднее тех, кто учился у нас с первого класса. Не могу сказать, что ее сразу окружили любовью и вниманием. Встретили ее довольно равнодушно. Представляю себе, сколько трудностей она испытала на своем пути к цели. Ведь Светлана родилась в семье маляров, а родителей с рабочими профессиями в классе больше не было. Я хорошо помню ее отставания по английскому языку. Мне сразу показалась симпатичной эта девочка, и я с удовольствием начала помогать ей. Учителя знают, как приятно помогать тем, кто сам стремится к знаниям. Скромную, трудолюбивую, упорную, настойчивую Светлану не надо было подталкивать и напоминать об ее обязанностях. Я помню ее участие в вечере поэзии, организованном Е.Д. Волжиной. Вечер проводился по просьбе девочек класса, они читали стихи поэтов Серебряного века. Это не самый легкий пласт литературы ХХ века для восприятия подростков. Тем не менее, девочки исполняли стихи с большим чувством, чего нельзя было сказать о мальчиках, которых пришлось тащить на вечер волоком. 

Светлана ни в чем не хотела отставать от ведущих учеников класса. Скоро и учителя и ученики оценили ее. Она была избрана секретарем Комитета Комсомола. Бахмина получила аттестат зрелости без троек и пошла поступать в МГУ на юридический факультет. Не надо говорить, что это один из факультетов с самым высоким конкурсом. На следующий день после экзаменов она приехала в школу расстроенная – не добрала всего полбалла. Мы с Ириной Николаевной решили поехать в деканат факультета и попытаться заступиться за нее, ведь ее семья ничем не могла ей помочь. Но по дороге, у входа в метро, мы встретили сияющую Светлану. Ура! Ее приняли в университет! Наверное, сыграла роль ее блестящая характеристика из школы.

Мы встретились со Светланой через десять лет, когда класс отмечал десятилетний юбилей со дня окончания школы. Вечер проходил как обычно – всем хотелось поделиться своими успехами. По окончании вечера мы пошли со Светланой немного погулять по Москве. Я узнала, что она вышла замуж и работает юристом на одной престижной фирме. Она посетовала на то, что не всегда может найти общий язык с родителями, так как несколько переросла их в восприятии современной жизни. Я очень радовалась ее успехам и была абсолютно спокойна за ее будущее... 

Все случившееся потом потрясло меня так сильно, что я не могла успокоиться и пыталась найти кого-нибудь, кто мог бы помочь в ее труднейшей ситуации. Хочу сказать, что я считала и считаю Светлану кристально-чистой. Ни секунду не сомневалась в ее честности. Но помочь ничем не могла. И никто не мог. То, что в России преследуются самые честные и порядочные люди, говорит о многом. В эти безжалостные жернова попала и Светлана, чья вина заключалась лишь в том, что она отказывалась клеветать на своих бывших коллег из «Юкоса». Воистину, «от сумы и от тюрьмы не зарекайся». Мне удалось переслать ей в лагерь письмо через Ольгу Калашникову, которая с ней сдружилась в самые трудные годы. Светлана ответила мне. Я храню это письмо до сих пор. Конечно, в письме прослеживаются грустные нотки: очень скучает по детям, волнуется за родителей и за всю семью. Но при этом никаких жалоб. Считает, что все оказалось не так страшно. Благодарит за внимание и сочувствие.

Пытаюсь представить себе, как трудно было Светлане написать прошение в суд Мордовии об Условно Досрочном Освобождении. Ведь в этом прошении ей пришлось признать себя виновной в каких-то нарушениях, что было абсолютной неправдой, но без этого признания вопрос об освобождении вообще бы не стоял. Пришлось пойти на унижение. Освобождение любой ценой для Светланы было тогда необходимо, т.к. у нее родилась дочка и ее пребывание в колонии было не желательно с любой точки зрения. Райсуд Мордовии дважды отказал ей в прошении. Мы все усмотрели в этом отказе политическую подоплеку, суды в России жестоко выполняют волю высокого начальства. Ценой больших усилий общественности страны, сбора подписей под обращением в Верховный суд, Светлана Бахмина, наконец-то, была освобождена и встретилась со своей семьей. Мы бесконечно благодарны этим людям, кто поставил тогда свою подпись. Но наряду с чистыми и благородными россиянами хочется не забыть и тех, чьи грязные и злобные голоса были слышны по всем программам телевидения и в интернете. Откуда в вас столько подлости и низости? Вы не достойны относиться к разряду порядочных людей! Особенно меня покоробило выступление Марии Арбатовой. Позор!

Сейчас Светлана пытается наверстать упущенные годы: воспитывает своих детей, открыла небольшую юридическую контору, помогает тем, кто попал в подобную беду.

Светлана, будь здорова и благополучна во всем! Пусть тебе везет на хороших людей! 

 

 

ПОЖЕЛАНИЕ ВЫПУСКНИКАМ

Что мне пожелать выпускникам? Я не знаю, может, мне издалека виднее... Но я вижу очень много грустного, что происходит в России. Я не знаю, как мои выпускники к этому относятся. Когда я их учила, я сама была патриоткой до мозга костей. Помню один урок, в учебнике была тема – характеристики разных национальностей – англичан, французов и т.д. И в конце было упражнение – «дайте характеристику русскому человеку». На другой день я стала спрашивать. Встает первый и говорит: «Да вы знаете, русские – ленивы…Мы же все от Ивана-дурачка» – и пошел-пошел в том же духе. Я выдержала минуты две, а потом сказала: «Ты что, с ума сошел?! Ты что, не найдешь ни одного положительного качества в своем народе?» И начала говорить вместо него, говорила довольно долго. 
Я с большим уважением отношусь к русским и очень люблю этот народ. И когда в Израиле слышу, как кто-то выступает против русских, то я просто с пеной у рта начинаю защищать. Я считаю русский народ великим! Но когда говорят, что каждый народ достоин того правительства, которое у него есть, мне становится очень грустно… Каковы стали мои выпускники сейчас? Что они думают обо всем этом? Поняли бы они сегодня меня? Я не знаю. 

Я бы посоветовала им честно смотреть в глаза действительности, которая их окружает. И не советовала бы им довольствоваться только материальными благами. Не говорить, что у меня есть квартира, машина, дача, и я этим счастлив. А я такое сегодня слышу из России даже от очень достойных людей. Вот я бы не хотела, чтобы мои выпускники были такими… В жизни есть много, очень много того, что делает нашу жизнь самодостаточной. Я не представляю себе жизни без друзей, без детей, без близких людей. Однажды кто-то из моих учеников упрекнул меня в том, что я старалась им прививать качества, которые не пользуются популярностью в современной жизни: честность, преданность, порядочность, и т.д. Он говорил: «В современном обществе люди смотрят на таких, как Вы, как на наивных, несостоятельных, отставших людей, не умеющих отстаивать свои интересы, бороться за свои права». Он в чем-то прав, но я никогда не буду добиваться своего счастья обманом и предательством. Мой отец говорил: «Я никогда не присвоил ни одного чужого рубля, и я сплю спокойно». Я желаю своим ученикам жить спокойно, без страха, зная, что им не в чем себя упрекнуть. Будьте здоровыми, благополучными. Пусть ваша жизнь будет яркой, интересной. Найдите себе дело по душе. И пусть ваша деятельность приносит вам не только материальные блага, но и радость, удовлетворение жизнью.

 

 

 

ВИДЕО

 Фрагменты интервью с Маргаритой Аминадовной 

 

Видеообращение учителей гимназии к Маргарите Аминадовне в день ее 70-летия
           (Ю.В.Завельский, Е.Д.Волжина, О.Е.Потапова, Л.Д.Гуткина, С.В.Соколова, В.В.Сперантов и другие)

 

 

 

 

 

 

10 февраля 2011 года. 
Интервью взято в день 70-летия Ларисы Давыдовны. 
Ссылка на другие фотографии и видеозапись этого события

 

 

 


Расспрашивал Сергей Павловский



 



"МОЙ МИР - ЭТО ШКОЛА" - книга М.А.ГИНЗБУРГ

 

СТРАНИЦА ПАМЯТИ М.А.ГИНЗБУРГ

 

www.1543.ru