МОЙ ГЕЙДМАН
/Татьяна Жаворонкова, 19 школа, выпуск 1972
Приблизительная речь на Вечере Прощания в гимназии 1543 30 марта 2019/
 

Борис Петрович вошел в мою жизнь в сентябре 1971года, когда он пришел преподавать математику в 19 школу в Новых Черемушках. Он пришел к нам после печально известного разгона математической школы №2, где дети, переживая его уход, носили траурные повязки и не желали посещать уроки другого учителя. Но мы, отнюдь не выдающиеся математическими способностями дети 10-го А, не знали этой подоплеки и далеко не сразу осознали, какое счастье нам перепало стать учениками уникального преподавателя.

Да, нам понадобилось на это время, а мне так он и вовсе поначалу не понравился. Я сейчас даже и не вспомню почему. Скорее всего, я просто переживала, что от нас ушла наша строгая, обстоятельная Роза Семеновна и пыталась бунтовать дерзкими и глупыми выходками, испытывая нового преподавателя на прочность. К концу недели Бориса Петровича достало мое поведение и он вызвал в школу родителей. И тут-то я, наконец, очнулась и по-настоящему струхнула. В школе я училась вполне прилично и никто никогда в школу родителей моих не вызывал, поэтому маму приглашение в школу новым математиком повергло в шок и она даже особенно ругать меня не стала, но отнеслась к делу очень серьезно и отправилась в школу на следующий же день. Я поплелась с ней, представляя, что он ей сейчас расскажет. 

Каково же было мое удивление, когда мама вышла из кабинета не грозной тучей, а улыбаясь. По дороге домой она поведала, что Борис Петрович вовсе и не ругал меня, а наоборот, хвалил мои познания и способности, искренне недоумевая, почему я так неадекватно себя вела и искал у нее ответа. Ни маме, ни самой себе я не могла дать путного ответа, но вывод напрашивался сам собой – я была обыкновенной сумасбродкой и попросту дурой.

Лучшего способа «вылечить», вытряхнуть из меня дурь и развернуть в нужном направлении придумать было невозможно. Я оценила великодушие, мудрость и деликатность нового математика. С того дня я стала прилежной и внимательной ученицей и яростно шипела на всякого, кто хотя бы малейшим образом нарушал дисциплину на его уроках. А его шутки! Как же я раньше не слышала и не ценила его шуток?! Чаще всего они были обращены на слабых учеников, но никоим образом не задевали их достоинства. 
– Ласточка, я просил нарисовать призму! 
– Ну а я что рисую? 
– Какая ж это призма?! Это клизма № 8!
Вместо «Не сдавайся!» или «Подумай!» он говаривал: «Не уползай с ковра!»
Я стала записывать их в тетрадь, а весь класс следил, чтобы ни одна его шутка не осталась незамеченной. 

Помню, как кто-то из учеников мучился у доски, не зная с чего начать решение задачи. Борис Петрович подбадривал: 

– Давай, лапочка (и в сторону класса добавлял – от слова «лапоть»), лепи уж что-нибудь. А потом все вместе подведем марксистско-ленинское обоснование.

Кстати, за последнюю шутку Борис Петрович довольно сурово поплатился. Дело в том, что мы его шутки с удовольствием рассказывали дома. И кто-то из родителей, видимо, доложил, куда следует. Его вызывали в какие-то органы и сделали строгий выговор. Чьи это были родители, нам так и не удалось выяснить. Но Бориса Петровича за это мы только еще больше зауважали. 

Через несколько месяцев работы Борис Петрович организовал в школе факультатив по математике и довольно много ребят с удовольствием посещали его по субботам. Его задачи завораживали. Казалось бы, в них было все, что мы проходили, но в каждой была какая-то изюминка, закавыка, не разгадав которую, задачу решить было невозможно. Помню, как могла все выходные просидеть над такой задачкой, испытывая при этом настоящий кайф. Утром, еще до уроков, неслась в его кабинет, чтобы сдать тетрадь, после уроков с нетерпением забирала ее и озадаченно читала: «Уважаемая Таня! Мне был очень интересен ход Ваших мыслей, но к сожалению…» и дальше шли объяснения, почему мое решение «зашло не в ту степь». Его задачи были сложными, совершенно не похожими на традиционные. БП учил нас думать нестандартно, учил находить красивые решения, все больше влюбляя нас в математику.

Борису Петровичу недоставало сильных, умных, любящих математику ребят в нашей простой школе в новостройке Москвы. И ближе к концу учебного года он решил набрать свой первый математический класс. Директор дала согласие. Я рада, что хоть немного помогла ему в этом начинании. После уроков мы с ним расхаживали по району и расклеивали объявления о наборе и собеседованиях на подъездах домов в «местности и эпсилон окрестности». И математический класс набрался! Вот только поучиться в нем мне уже не удалось. В том же году я закончила школу. Это был 1972…

Поступила я в Московский Энергетический институт, на факультет оптико-электронных приборов. Помню, многие абитуриенты больше всего боялись экзаменов по математике. Их было два – письменный по алгебре и устно-письменный по геометрии. Надо ли говорить, что именно их я сдала на отлично и даже удивилась их легкости. На алгебре, быстро решив все задачи, вышла из аудитории одной из первых. Вернее, меня выгнали за то, что вращалась на 360 градусов, подсказывая всем решения. Когда нашла свое имя в списках поступивших, в тот же день побежала в школу благодарить Гейдмана. Он был очень рад. Еще бы! Ведь там высшая математика! Квантовая физика! И только возмущался: «Как можно было помогать другим на экзамене! Они ж твои конкуренты!» 

Я села в лужу при подготовке к первому же практическому семинару по математике. После одной-двух лекций сразу же предлагались задачи на интегралы, пределы и прочие неведомые нам понятия, о которых из лекций мы пока мало что вынесли. Я в отчаянии побежала к Гейдману. Он посадил меня за первую парту, взял мел и доходчиво изложил казавшуюся мне непостижимой тему на доске. Счастье! Как же все просто! Но БП заставил меня решить несколько из моих задачек на доске, чтобы убедиться, что до меня, действительно, дошло. Убедившись, повел меня в школьную столовую пить чай и мы говорили за жизнь. Я спросила, что он делает в школе, почему не преподает математику в высшем учебном заведении более серьезной публике. Он, помню, тогда рассказал мне о своих математических работах, публикациях, задумках, но подытожил свой рассказ словами: «Все равно, Танька, я понял, что мое место в школе…»

Учась в институте, я временами приходила в школу, но уже не за помощью, а так, как выпускники приходят в школу к любимым учителям. Мне очень нравилось сидеть на его уроках. Особенно в математическом классе. Ребята там подобрались удивительные. Слушали внимательно, мгновенно выдавали решения, на каждый вопрос - лес рук. Наконец-то БП чувствовал себя в своей стихии. Не урок, а феерический полет! Слаженный оркестр с гениальным дирижером! Я сидела на последней парте, наслаждалась атмосферой урока и переживала, что мне не довелось побыть одним из его музыкантов. 

А потом он предлагал мне «почувствовать разницу», оставшись еще на урок в обычном классе. Разница была грандиозная! Но и в этом классе БП был великолепен, сыпал шутками, которые я едва успевала записывать все в ту же тетрадь, утирая слезы. К великому сожалению, тетрадь эта пропала, когда родители переезжали в новую квартиру, а я была в сейсмологической экспедиции на Памире.

И еще вспоминаю с каким энтузиазмом БП поддержал мою идею стать школьным учителем математики в 1987 году. Идея возникла спонтанно, на родительском собрании в школе моей старшей дочери Маши, которая тогда училась в 5 классе. Классная учительница пожаловалась нам, родителям, что дети ни во что не ставят молодую математичку и просила нас организовать дежурство на ее уроках, чтобы помочь ей справиться с дисциплиной. Я пришла в ужас и тут-то эта идея меня и осенила. Я позвонила БП и изложила ему ситуацию, будучи уверенной, что он сочтет идею бредовой. Но он, наоборот, очень обрадовался, уверял, что я справлюсь, предлагал методическую помощь и полную поддержку во всем. Но меня не взяли. Директор школы доходчиво объяснила, что одних хороших знаний математики и диплома технического ВУЗа недостаточно. Главное для учителя – наличие педагогического образования. Я переживала, а возмущению БП не было предела. Но ничего поделать было нельзя. 

Но в 1991 году я доказала, как не права была та недальновидная директриса. И без педагогического образования я все же стала школьным учителем, правда не по математике, а по английскому языку. Я рискнула заменить заболевшего преподавателя в школе младшей дочери, где уже почти месяц не было английского. Так вот уже 28 лет и заменяю. Между делом получила второе высшее, лингвистическое. Но самой мыслью стать учителем и уверенностью, что смогу, я благодарна моему любимому Гейдману.

В том же 1991 году я была у БП в гостях со старшей дочерью, которой тогда было уже 15. Маша сама попросила меня взять ее с собой, так как очень хотела увидеть человека, о котором я столько рассказывала и который так много значил в моей жизни. Дома тогда оказалась только его дочь, тоже Маша. Мы пили чай, вспоминали, и постоянно хохотали, особенно моя Машка. Она и сейчас помнит эту встречу и называет ее одной из самых значимых в ее жизни, хотя провела в его обществе не более двух часов.

В последние годы я звонила БП 2-3 раза в год, чтобы поздравить его с Днем Учителя, с Новым годом, с днем рождения или чтобы просто услышать его голос, удостовериться, что с ним все в порядке. Он всегда бывал рад звонкам. Говорил, что такие звонки от учеников продляют ему жизнь, дают понять, что не зря жизнь прожил. Почти каждый звонок заканчивался приглашением приехать в гости и каждый раз я искренне обещала, но так больше ни разу его и не навестила, о чем теперь глубоко сожалею.

Уже когда писала эти воспоминания, прочла на сайте школы 1543 воспоминания других его учеников. Особенно интересно было прочесть то, что написал Владимир Богачев, выпускник моей 19 школы, но 1978, шестью годами позже! Как же БП изменил нашу школу! Не только превосходное преподавание математики «через хохму» в математических и любого уровня классах, но и регулярные поездки с учениками на всех каникулах, поездки в далекий Батуми на праздники юных математиков, летние поездки в Солотчу, Белоомут, на раскопки в Спас-Клепиках и многое другое. Как жаль, что я училась в 19 школе не в те годы! Я проучилась там 10 лет и мы и малой доли этого не видели. Вот что значит настоящий Учитель! Учитель, который отдавал детям самое ценное – свои знания, душу, внимание, силы и время. 

Вечная ему память. И наша любовь…

 

P.S. И последнее, что я, к сожалению, не додумалась сказать. Я хочу выразить огромную благодарность и признательность жене Бориса Петровича, Марине Михайловне. Она многим пожертвовала ради того, чтобы он дольше работал, дольше жил. В последние годы он говорил мне: «Живу только благодаря жене. Она все делает для меня. В любую погоду поднимает , заставляет идти гулять, проходить определенный маршрут. Без нее давно бы умер…»

 

 


 

Страница памяти Б.П.Гейдмана

www.1543.ru