ССЫЛКА НА ВИДЕОЗАПИСЬ /78 минут/ 

1. Учительская судьба

Если говорить откровенно, я учителем стал случайно. В 1950 году, когда я окончил своё высшее образование, и мне нужно было устраиваться на работу, я ни на какую работу устроиться не мог в городе Москва. Почему? А потому, что в 1949 году началась известная вам многим кампания борьбы с космополитизмом, и я оказался безродным космополитом, и меня ни на какую работу нигде не брали. Я очень долго мыкался, искал какое-то место, но так его и не нашёл. И тогда мне предложили учительствовать, но учителем устроиться в Москве я тоже не смог. 

И тогда мне предложили два варианта: или поехать на Сахалин и там в школе преподавать географию, или поехать на Украину и там работать. Я выбрал Украину. Во-первых, потому что там теплее, а во-вторых, поближе все-таки, чем Сахалин. 

Честно говоря, я ехал на Украину в расчёте, что я, год максимум там каким-то образом перекантуюсь, а потом вернусь в Москву и устрою свою жизнь.

И вот в 1950 году я прибыл на Украину. Село Большая Даниловка, в нем две школы – мужская и женская (тогда еще было раздельное обучение). Наша, мужская, в большом двухэтажном кирпичном здании бывшей церковно-приходской школы. И когда я туда пришёл, оказалось, что все предметы ведутся на украинском языке, которого я не знал, а часов географии там вообще нет. Тогда я поехал в район и говорю, что работать не смогу. И тогда мне заведующий этого РАНО (я его до сих пор помню – Моругий, это такая украинская фамилия, 70 лет почти прошло), и он мне говорит: «Ну если нет географии, тогда преподавайте русский язык и литературу». Я говорю: «Позвольте, а какое я отношение к этой специальности имею? Это же нужно иметь какие-то определённые умения, навыки, способности, учиться надо на такого учителя. У меня этого ничего нет». Он так говорит: «Ну российскую мову ты разумеешь - разумеешь. Так почему ж ты не можешь выкладати (укр. преподавать)?» Короче, я вернулся в ту школу. Я решил, ну а что делать, попробую, а вдруг чего-нибудь получится у меня. 

И я вернулся. Мой первый директор – Анатолий Александрович Моисейченко, фронтовик. Ему было, наверное, лет 45, но мне он казался пожилым, поскольку мне было 23 года. 

1950 год. Страшное время. В школе электричества нет, все удобства на улице, отопления никакого нет централизованного, в классе стоит на учительском столе керосиновая лампа. Из одного угла в другой угол крест-накрест протянуты верёвки, на этих верёвках сушатся мокрые носки, чулки, портянки, все мокрое, потому что ребята ходили в эту школу за 7 километров и в распутицу, зимой, весной, осенью. В углу топится печка, довольно тепло. Дрова стреляют, видно, как в печке горит огонёк. Вообще, достаточно уютно. 

И вот я начал работать, помню свой первый урок, очень хорошо помню. Я стою в классе, что-то рассказываю. Это был урок русского языка. Я смотрю на ребят, их в этой темноте плохо вижу, но тишина в классе мёртвая. И я подумал: «Наверное, я все-таки неплохой учитель, если я пришёл, и так меня ребята слушают». И тогда я решил пройти по рядам. И, когда я прошёл, я увидел, что там происходило, и меня охватил ужас. Кто-то из девочек что-то вышивал крестиком, какие-то ребята играли в карты, кто-то, положив голову на парты, спал, потому что он не выспался. И я тогда подумал, что все то, что я задумал, всю свою работу надо, конечно же, перестроить. 

Вы знаете, познакомившись с этими ребятами на первых уроках, я понял, какие они все несчастные. Они в годы войны не учились, поскольку территория была оккупирована, школы не работали, они плохо знали не только русский язык, они даже не знали свой родной язык. Они ничего не читали. Они были абсолютно необразованные, они были постоянно голодные, оборванные. Это такая нищета была и полная, абсолютно полная, безотцовщина, потому что все отцы, понятно, погибли на войне. 

И я полюбил этих ребят. Мне хотелось что-то им дать, что бы в какой-то хотя бы степени украсило их жизнь, ведь они находились в самом её начале. Но как это было сделать, я не знал. Они ничего не понимали из того, что я говорю. Они читали по складам, писали вообще ужасно. И, вы знаете, для того, чтобы пробудить интерес к знаниям (он у них был, просто был страшно приглушён), я начал на уроках пересказывать сюжеты разных книг, чтобы их заинтересовать. Рассказывал романы Дюма, Диккенса, Марка Твена. Если я что-то забывал, то придумывал сам. Вы даже не представляете, как они слушали! И я помню, иногда бывало так: звонок звенит, урок кончается, я говорю: «Ребята, все, значит, на следующем уроке будет продолжение». Что вы! Они становились стеной около дверей и не выпускали меня, пока я не доскажу до конца, потому что я остановился на самом интересном, и, что будет дальше, им хотелось узнать именно сегодня, а не на следующем уроке. И вот постепенно, постепенно я этих ребят приручил. 

Когда прошло первые 4 месяца и начались зимние каникулы, я так соскучился по Москве, так соскучился по театрам, что в первый же день каникул уехал в Москву. Но где-то на пятом или шестом дне каникул я почувствовал, что мне чего-то не хватает. Что-то меня внутри гложет. Я сначала не мог разобраться в этом состоянии, а потом понял – мне не хватает этих мальчишек, я по ним скучаю. И еще до конца каникул я вернулся из Москвы к ним в село. Приехал на поезде, от станции до села 8 километров, спокойной медленной походкой иду. Вхожу, большая улица, как обычно в сёлах бывает. Иду по этой улице, и вдруг слышу, какой-то крик: «Приїхав!», это значит «приехал». Я не понял, про кого это и иду дальше. Прошло, наверное, минуты три, и вдруг из всех домов повыбегали ребята – вот эти мои дорогие мальчишки! Окружили меня, прижали к себе, схватились за мои брюки. Они были настолько счастливы встрече со мной. И вот тогда, вы знаете… Это для меня знаменательный день в моей жизни. Там, на этой деревенской улице, окружённый толпой ребят, глядя в их глаза, я понял, что вот в них моя судьба, и что мне быть учителем. Именно в тот день я принял для себя историческое решение. Да, я буду учителем.

Я не смог с ними расстаться. И, вместо одного года, проработал в этом селе пять лет. В 1953 году я женился. Жена моя закончила к этому времени Московский институт иностранных языков имени Мориса Тореза. Это теперь лингвистический институт на Остоженке. У неё была специальность романские языки: французский, испанский, итальянский. Естественно, в этом селе ей делать было нечего. И тогда я принял решение, мы не могли жить на 2 дома, я вынужден был уехать в Москву. 

Помню последний день свой, как меня провожали. Это было смешно и трогательно. Меня провожали, как провожают новобранца на войну или в армию. Телега, на телеге лежит мой скарб. В основном, книги, книги, книги, которые я понакупал за эти 5 лет. И идёт огромная толпа народа: родители, мамы, дедушки, бабушки, ну и, конечно, огромное количество ребят. Играют две гармошки. И вот под эти гармошки мы идем, сопровождая эту телегу на станцию. На станции мы с ними распрощались. 

Я долгое время поддерживал связи с ними, очень долгие годы. Но там были ребята 1933, 1934, 1935 годов рождения. Они старились вместе со мной, к сожалению. И вот сейчас многим из них уже далеко за 80. У меня с ними разница была ведь небольшая, примерно лет 5-6, с другими ребятами чуть побольше. К сожалению, их многих уже нет на свете. Но вот когда мне было 85 лет, юбилей был, приехал Коля Педоренко – очень хороший мальчик, с которым я дружил тогда. Это было 5 лет тому назад. Теперь его тоже уже нет. Их почти никого нет. Жалко, я их всех помню. 

И вот, когда я приехал в Москву, мне нужно было снова устроиться на работу куда-то. 1955-й год на улице, никаких вакансий нет, никаких абсолютно ни по какой специальности, тем более географы. Помню, я пришёл во Фрунзенский отдел народного образования. Это особнячок такой стоял на том месте, где теперь бассейн «Чайка» на Остоженке. И я помню эту женщину инспектора по кадрам, её фамилия была Рябочкина, я до сих пор её помню. Когда я к ней обратился, она говорит: «Ну что вы, Юрий Владимирович, вы посмотрите», открывает список учителей географии, которые ищут работу. А в этом списке человек пятьдесят! Ну, куда деваться, что делать? 

Я ушёл, и только я попытался пересечь Остоженку, как слышу, кто-то меня зовёт. Я оборачиваюсь. Стоит эта женщина в окне и зовёт меня к себе, просит, чтобы я возвратился. Я возвратился. Она была, наверное, все-таки мудрой женщиной. Она мне говорит: «Вы знаете, вот вы ушли, а я подумала, ведь вы во время войны работали на заводе». И я действительно всю войну проработал на заводе, завод номер 25. Это был бывший завод «Компрессор». А все оборонные предприятия тогда были занумерованы. Это был 25-й завод. Я пришёл туда в 1941 году, 2 месяца меня учили токарному делу, а потом всю войну я там проработал. И эта женщина мне говорит: «Вы же все-таки в какой-то технике разбираетесь, на заводе работали. У нас сейчас вводится производственное трудовое обучение». Оно только вводилось в стране, это началось при Хрущёве. Везде в каждой школе организуются мастерские по обработке металла и обработке дерева, короче говоря, вводится предмет «Труд». «Возьмите этот предмет, вы какое-то время поработаете, год-два. А потом найду я вам работу, найду». Я подумал и решил, что она, наверное, права. Она мне дала направление в 37 школу Фрунзенского района города Москвы. Это 1ый Труженников переулок, дом 12. 

Я пришёл в эту школу и познакомился с директором. Директор – Дмитрий Дмитриевич Фомин, фронтовик. Человек довольно симпатичный, но он меня не хотел брать на работу. Он вообще не понимал зачем. Человек закончил географический факультет, проработал где-то в селе, никакой специальности, которая давала бы возможность работать в этих мастерских, у него нет, вообще какой-то случайный человек, непонятный. Не буду с ним связываться. Так он решил про меня. Это он потом уже мне сам рассказывал. 

А я понимаю, что, если он сейчас мне откажет и меня не возьмёт, я тогда не знаю, что делать. Деньги надо какие-то зарабатывать. У меня жена, мне нужны деньги. И я тогда пошёл на крайность. Я так придвинулся к нему и сказал: «Дмитрий Дмитриевич, возьмите меня, вы не пожалеете». Это было от отчаяния, конечно, у меня. И он проникся этими словами и той интонацией, с которой они были сказаны. И он меня взял. 

Я только попросил его: «У меня две просьбы к вам: первая – хотя бы один класс географии, и второе – я прошу, чтобы у меня было классное руководство, без классного руководства мне работать будет трудно». Классным руководителем никто быть не хотел. 2,50 платили за эту работу. А билет в художественный театр стоил 2,70. За месяц вы могли заработать на один билет себе. Никто не хотел классного руководства брать, его просто навязывали всем. И когда я ему это сказал, он еще более странно посмотрел на меня. Он подумал, что у меня что-то такое не в порядке с умственными способностями, потому что он первый раз столкнулся с человеком, который не отказывается от классного руководства, а просит. И он дал, конечно. 

Так я начал работать в этой школе. Помню хорошо 1 сентября и свой первый урок. Первым уроком была эта география, которую он мне дал. Мужская школа, 9 класс «Б». Я тогда жил на Арбате, а школа, как я уже сказал, была на Плющихе, расстояние большое. Я иду медленной походкой, совершенно спокойной. Я полагаю так: «За моей спиной все-таки какие-то уже 5 лет педагогической деятельности, что-то я все-таки знаю, многое понял я в этой профессии. Мне теперь море по колено». Вот что значит заблуждение молодости, вот что значит легкомыслие! И я пришёл в школу с таким настроением на свой первый урок. Зашел в учительскую, чего-то я там замешкался, не помню почему. Урок уже начался, а я только вышел из учительской. Иду на 3 этаж, ищу 19 кабинет. Я как сейчас помню, как будто это было вчера. Я подхожу к 19-му кабинету, абсолютная тишина. Я решил, что ошибся, потому что не может быть, чтобы в классе были ребята, и так тихо было. 

Я открываю кабинет и, не успел я переступить порог класса, как все 32 здоровенных парня вскакивают со своих мест и начинают петь гимн. Это, конечно, издевательство, я это прекрасно понимаю. С другой стороны, они хотят проверить – как я поведу себя в этой ситуации? Я стою у дверей, в моём распоряжении две, от силы три секунды. Я должен принять какое-то решение. Вот как поётся песне: «Не думай о секундах свысока». Тогда ещё не было этого фильма о Штирлице, но, когда я его смотрел первый раз, то вспомнил этот свой первый урок в московской школе. Мне надо принять какое-то решение. Можно устроить скандал, вызвать директора, классного руководителя. Начнут разбираться, установят, кто зачинщик, кто придумал, вызовут родителей, кого-то отчислят на 2 недели из школы, кому-то выговор вынесут и так далее. И тогда, стоя у косяка этой двери, подумал, что по этому пути не пойду. 

Я быстрой походкой подошёл к учительскому столу, положил журнал, встал по стойке смирно и включился в пение. Я пел с ними вместе гимн Советского союза. Самое важное было для меня посмотреть, как они на это реагируют. Они в растерянности, они не ожидали с моей стороны такого хода, они все ходы продумали кроме этого. Я пою гимн, ребята смотрят на меня, кто-то смеётся, кто-то улыбается, кто-то вообще смотрит вопросительно на своего соседа, хочет спросить у него, что вообще происходит. 

Во время нашего пения приоткрывается дверь кабинета, заглядывает женское лицо, с ужасом смотрит на происходящее и быстро исчезает. Потом второе лицо – другая учительница. Когда мы закончили пение, я обратился к ребятам с такими словами: «Дорогие ребята, этот урок первый для меня в вашей школе. Я шёл к вам с очень большим волнением (хотя это было вранье, я шёл спокойно). Я не знал, как вы меня встретите. Я мог ожидать всего, но, честно вам скажу, я никогда не думал, что вы можете встретить меня так тепло и торжественно». Это были не аплодисменты, нет, это была овация! Я понял, что я этот экзамен выдержал, что они теперь мои. 

Во время это овации открывается дверь, и входит Дмитрий Дмитриевич Фомин, директор. Я понял, что ему настучали эти две тётки, а может, ещё кто-то, но они, естественно, правильно поступили. В самом деле, ну черт-те что! Он вошёл такой вальяжной походкой и спрашивает у меня: «А что, собственно говоря, здесь происходит?» Я говорю: «Дмитрий Дмитриевич, мы знакомимся друг с другом. Ребята знакомятся со мной, а я знакомлюсь с ребятами». Он говорит мне: «А не странно, что вы таким необычным образом знакомитесь друг с другом?» Я говорю: «Это не я предложил такую форму знакомства им, это ребята мне предложили. И я эту форму поддержал». Он так посмотрел очень внимательно на них. По-моему, на каждое лицо посмотрел. И сказал: «Ну-ну». И такой же вальяжной медленной походкой ушёл из кабинета. Я подумал: «Вот это мой первый и последний, к сожалению, урок в этой школе. Он, конечно, меня выгонит». 

Жду день, меня же должны вызвать, жду второй, жду неделю, прошёл месяц, никто меня никуда не вызывает. Я никак не мог понять. Прошло 4 месяца. На новогоднем вечере я сам подошёл к директору и спросил: «Вы мне скажите, а почему вы тогда никак не отреагировали на то, что было в этом классе в начале первого урока моего?» Он говорит: «Как не отреагировал? Я тебя оставил в этой школе». Я говорю: «Но вы же сами сказали, что странным образом я устроил это знакомство. Зачем же такого странного человека держать?» А он говорит: «Я очень внимательно тогда посмотрел на ребят, очень. И в их глазах прочёл одну мысль: «Не выгоняйте его!»». Он был умный человек, Дмитрий Дмитриевич. Таким образом я остался в этой школе. 

В конце своего первого урока я им сказал: «Ребята, та Россия, которую мы с вами будем изучать на уроках географии в этом году, это не та Россия, которая была когда-то. Это совсем другая страна. О той России, которая была когда-то, писало много русских поэтов и русских писателей. И вот я вам хочу прочесть блоковские строчки:

Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы расписные
В расхлябанные колеи...»

Они были в восторге. Никогда в жизни у них не было такого, чтобы на уроке географии им кто-то читал стихи. Каждый мой урок географии сопровождался какими-то стихами. Это могли быть 2-3 строчки в середине урока, если к месту. Или мог начать урок с этого, или закончить. Если изучали Францию, это мог быть Гюго, это мог быть Ронсар, другие поэты французские. Если это была Англия, это был Китс, это был Брейгель. Ребятам очень нравилось. Мы с ними подружились, и я дружу с ними до сих пор. Хотя их тоже осталось очень мало. Они все 40-го года рождения, им по 76 лет. Они тоже уже старики. Но я их всех хорошо знаю, знаю их семьи, знаю их жён, знаю их детей, знаю их внуков и даже знаю их правнуков. Они прекрасные ребята. Иногда мы с ними вспоминаем наш первый урок в 37 школе. 

Когда Дмитрий Дмитриевич уходил в другую школу, директором, в 589, то пришёл ко мне и попросил, чтобы я ушёл вместе с ним в ту школу. Это тот Дмитрий Дмитриевич, который когда-то не хотел меня брать, а теперь он пришёл ко мне. Я ушёл за ним после того, как выпустил свой класс. Я стал классным руководителем в их 5-ом классе, прошло 6 лет, и я выпустил 10 класс. Мне очень трудно было после этого работать. О работе с этими ребятами это вообще отдельный разговор. Это такая часть моей жизни, невероятная, такое счастье моё большое, что я работал с пятиклассниками и их растил и выпустил их. И я ушёл с Дмитрием Дмитриевичем, потому что в этот год как раз они закончили, и мне тяжко было оставаться в этой школе без них. Я ушёл вместе с ним 589 школу. 

Ну а потом покатились годы. Я работал в 589 школе, в 194-ой. А потом, в 1975м году я стал директором Средней школы № 43 Гагаринского района города Москвы. Так она тогда называлась. Потом мы получили статус гимназии в марте 1994 года. И вот до этого времени, включая сегодняшний день, я работаю в этом статусе. 

2. Выводы

За моими плечами почти 70 лет работы с детьми. Я понял, дорогие мои, вот что. Сделать из человека учителя невозможно, но научить его работать можно и нужно. И задача школы – научить учителя работать. Для того, чтобы стать хорошим учителем, необходимы, как мне кажется, два условия: первое – ты должен любить людей. Учитель – это тот человек, который любит людей. Не только ребят, не только детей, а вообще людей. Разумеется, любить людей может и должен каждый, особенно интеллигентный человек. Но на свете есть две профессии, в которых любовь к человеку является частью его профессионализма. Это учитель и врач.

Я помню, года два или три тому назад у себя в гимназии как-то шёл урок, я сидел у себя в кабинете и вышел в вестибюль, где я увидел пять-шесть девочек. Это были девочки 10 класса с углублённым изучением биологии. И я подсел к ним и разговорился. И вот я спрашиваю: «Девчонки, вы учитесь в 10 классе. Где-то через год вам нужно будет заканчивать гимназию. Куда вы собираетесь идти, кем собираетесь стать?» По-моему, четыре или пять девчонок сказали, что собираются идти в медицинский институт. И тогда я у них спросил: «Ну хорошо, вы хотите идти в медицинский институт. Девчонки, а вы людей любите или нет?» Этот вопрос застал их врасплох. Они никогда не думали об этом. И я говорю: «Вы подумайте над тем вопросом, который я вам задал. Если вы не любите людей, как бы ни овладели вы своей профессией, она вам всегда будет в тягость. Запомните это».

Вот точно так же учитель. Это человек, который должен в соответствии со своей профессией любить не только детей, он должен любить людей вообще. И родителей, с которыми он работает, и многих других, с которыми его связывает жизнь и работа. Потому что от этой любви во многом идёт и любовь к ребёнку.

Второе. Настоящим учителем, мне думается, может стать тот, который помнит своё детство, помнит детство и отрочество своих сверстников. Вот человек с такой памятью может стать хорошим учителем. Потому что ему легче понять ребёнка, общаясь с ним. Он вспоминает себя. Он может поставить себя на его место, понять его поведение, его поступки, его отношение к людям, к жизни.

Хороших педагогов, к сожалению, на свете не так много. Естественно, возникает вопрос: а чем отличается хороший педагог от плохого? Перефразируя мысль Л.Н.Толстого, можно сказать: все хорошие педагоги похожи друг на друга, каждый плохой педагог плох по-своему. Это результат моих долгих, многолетних наблюдений.

В первую очередь, хороший педагог – это тот, кто умеет создавать особое поле принятия ребёнка. Значит, это тот человек, который принимает любого ребёнка таким, каким он есть. Ребёнок может быть сложным, трудным, у него может быть тяжёлый характер, он может быть ленив. Он даже может быть в чем-то вам неприятен. Он может обладать какими-нибудь чертами, которые вас отталкивают. А всё равно с ним надо работать, его надо растить. Хороший педагог каждого растит. Каждого! Хороший педагог рассматривает то, что он делает в школе не просто как работу, а как служение. И он в данном случае рассматривает свою роль в школе как некую миссию. Ребята таких педагогов любят и ценят.

У Ф.М.Достоевского есть такая мысль: «Человек не равен самому себе, он постоянно меняется. И пока человек жив, последнее слово о нём не сказано». Вот это должен помнить каждый учитель. Он должен понять, что тот мальчишка, которому 15 лет, и который тебе столько стоит сил и здоровья, он может с возрастом стать совсем другим! Он вырастет, многое перерастёт в нём. Появятся какие-то незнакомые пока нам черты. Да, до окончания школы многое в нём изменится. И он будет благодарен тебе потом за то, что ты его когда-то не оттолкнул от себя. Даже если вы никогда потом не встретите его в жизни.

А вот плохие педагоги, как я уже сказал, они разные. Впрочем, у них есть две черты, которые, как мне кажется, их объединяют. Первое: выборочное отношение к детям. От обожания одних до неприязни к другим. И дети им отвечают тем же. Разумеется, есть ученики, которые их любят. Но большинство, конечно, относятся к ним с той же неприязнью, с какой эти учителя относятся к ним. И второе. Я заметил давно, что хороший педагог – это тот, кто в основу своей системы работы с ребёнком ставит метод убеждения. Плохой педагог – тот, кто во главе угла ставит требование. Один убеждает, другой требует. И это понятно, почему. Потому что убедить в чем-то ребёнка значительно сложнее, чем его наказать. Наказать проще. И я всем учителям всю жизнь всегда говорю: «Запомните. Любой выговор, который висит в вестибюле, в учительской, где угодно, по поводу наказания того или иного ребенка – это выговор не только ученику, но и тому учителю, кто стоит за этим ребёнком. Это результат его недоработки или его педагогической беспомощности».

И последнее. Цели образования, какие были 10 лет назад, такие и остаются сейчас. Они были такими и 10 лет тому назад, и 200 лет тому назад, и две тысячи лет тому назад. Цели образования не меняются. И они будут такими до скончания рода человеческого. А что это за цели?

Образование – это воспроизводство. Воспроизводство Личности, Родителя, Гражданина и Работника. Всё с большой буквы и в таком порядке. В соответствии с приоритетами. Сначала Личность, потом Родитель, потом Гражданин, потом Работник. Вот в этом цели образования. Исходя из этих целей, важно в каждом сидящем за школьной партой воспитать личность, в чем-то непохожую на других, неповторимую, во многом уникальную. Каждый человек в этом смысле личность. И мы в каждом ребёнке такую личность должны воспитать. Развить все то лучшее, чем обогатила его природа.

А что касается родителя... мне так трудно об этом говорить. Понимаете, мы живём в такое время, когда, к сожалению, многие молодые люди равнодушны к созданию семьи. Вы не обращали на это внимание? Многие мальчики и девочки живут вместе. Но эти партнёрские отношения – это же иллюзия семьи. Семья создаётся иначе. На этом фоне сформировался определенный тип деловой женщины, для которой карьера важнее семьи, и тип мужчины, не готового нести ответственность за будущую семью. 

А что касается гражданского воспитания. Все проблемы нашей страны – идеологического, экономического, социального характера может решить лишь общество, каждый член которого чувствует себя настоящим гражданином своей страны, чувствует себя готовым нести ответственность за ее судьбу. 

А отсюда работник. Почему я его поставил в конце? Потому что он соединяет в себе качества своей неповторимой личности и родителя, который умело растит будущих граждан своей страны. Итак, создание Человека – в этом вся суть образования. 

Ю.В.ЗАВЕЛЬСКИЙ

Съемка и расшифровка второй части текста - Вероника Владимировна Матюхина

 Расшифровка первой части текста - Наташа Жигарева