Формула русского смеха
/ размышления зрителя в связи со спектаклем "Балаганчик" /
На XIX съезде КПСС в 1952 г. Георгий Маленков заявил, что «нам нужны советские Гоголи и Щедрины».
Стояла дождливая осень. Великий Вождь капризничал и просился в отставку – съезд чуть ли не коленопреклоненно просил ВВ не покидать их, сирот; через два дня на Пленуме ЦК в состав Президиума не вошли «вечные» Молотов и Микоян. В Лефортовской тюрьме бывший министр госбезопасности Абакумов давал признательные показания по делу о сионистском заговоре в МГБ; в самом МГБ уцелевшие после чистки по этому делу сотрудники планового отдела прикидывали потребное количество вагонов: на весну 53-го планировалась большая депортация «вредного элемента» по просьбам трудящихся и самого элемента. Где-то в цехах Гознака отливался орден Ленина для Лидии Феодосьевны Тимашук. Шла, выражаясь словами Евгения Шварца, «нормальная придворная жизнь»…
Дорвавшийся до положения преемника Вождя пятидесятилетний человек с бабьим лицом выкликал «советского Щедрина». Автор цирковых реприз, член редколлегии журнала «Советская эстрада и цирк» Юрий Благов тихонечко сформулировал:
Нам, товарищи, нужны Подобрее Щедрины И такие Гоголи, Чтобы нас не трогали.Иными словами – не нужны.
Елена Дмитриевна после спектакля сказала о трилогии: «Страх и отчаяние» Брехта, «История Города Г.» по Щедрину и «Балаганчик», посвященный концу Серебряного века. Наверняка можно объединить и так, для этого есть все основания; но в моем восприятии брехтовский спектакль гораздо ближе к показанным двумя годами ранее «Слепым» Метерлинка. Мне показалось, что 15 мая 2017 года на сцене Большого зала мы увидели не заключительную часть трилогии «Ужасы нашего города», а вторую (возможно, не последнюю) часть «Формулы русского смеха».
Особенность этого смеха в том, что он всегда вопреки. Вопреки трагизму окружающей жизни, вопреки собственному желанию, несомненно – вопреки «историческим установкам» неизменно серьезной власти. Градоначальнику Угрюм-Бурчееву и Крысиному королю всегда не смешно, управление их маленьким государством требует полной сосредоточенности, кругом враги: то идиотский глуповский хаос, то Крысолов. Не смешно и довольным собой обывателям – что Глупова, что Гаммельна (как ни крути, всё одно выходит «Город Г.») – у них пчела не роится и вообще гемютлихкайт в опасности.
Даже маски итальянского театра, вроде бы обязанные смешить и веселить, не смешные и невеселые, как, впрочем, и глуповские Петрушки. Когда Пьеро читал «…Кругом тонула Россия Блока…», это не был Пьеро традиционной комедии дель арте, это не был даже надрывный Пьеро Вертинского, это был булгаковский Мастер, раскрашенный для маскировки белилами. Один из артистов после вчерашнего спектакля посетовал, что публика мало смеялась. Не смешно было, вот и не смеялась. Год назад смеха тоже было не очень много, разве что в первой части, когда начиналось всё вроде бы легко и дурашливо, а потом как закрутило, как пошло-поехало такое до боли знакомое, многослойное, как наш национальный овощ капуста: тупость, равнодушие, потребность в кукловоде, неизменная готовность любую «Кафку сделать былью».
От того, что все это было мастерски написано-составлено, мастерски придумано-поставлено и мастерски сыграно-прожито, становится совсем тоскливо…
А еще это был спектакль про Театр. Не в смысле «Балаганчик» как разновидность народного или символистского театра, а про Театр как способ освоения и осмысления действительности. Маргарита Анатольевна – несомненно, лучший режиссер наших Большой и Малой сцен не только и не столько потому, что она много работает над этим, много знает об этом и сама одарена и актерски, и музыкально; а потому, что она единственная, кто Так Видит. То, что мы остальные пытаемся более-менее успешно имитировать, для нее естественное состояние. Великий кинорежиссер Григорий Козинцев как-то на кокетливый вопрос журналистки: «Как вы работаете с такими сложными людьми, как актеры?» сделал страшное лицо и задал контр-вопрос: «А вы уверены, что они вообще – люди?».
Они, конечно же, люди. Но необычные: с обостренным восприятием, с постоянной потребностью нервных сверхнагрузок. И этот драйв, и эту внутреннюю свободу, которые дарит театр, вчерашний вечер в Большом зале в полной мере продемонстрировал.
Я не могу отделаться от воспоминания о некогда любимом мной спектакле некогда любимого мной Театра на Таганке – «Десять дней, которые потрясли мир» (уже без Высоцкого, но еще с Золотухиным, Шаповаловым, Межевичем, Хмельницким); я смотрел его раза четыре. Он был, вроде бы, напротив – не о конце Прекрасной Эпохи, а о ее начале. Но в андроповские времена он воспринимался как ностальгия по безвозвратно ушедшим временам революционной романтики и «комиссаров в пыльных шлемах», то есть опять-таки о «России, которую мы потеряли». И по своему ритму, по своей структуре, по своей принципиальной театральности эти две постановки, как мне кажется, очень похожи, что не так уж и удивительно: та же брехтовская традиция, тот же талантливый диктатор-режиссер, сумевший создать и убедить безоговорочно верить ему великолепный актерский ансамбль, то же преклонение перед Театром; ну, и эпоха, конечно: «Какое время на дворе, таков Мессия».
Когда вокруг – самый настоящий балаган, надо писать и ставить «Балаганчик». Само по себе это не поможет избавиться от Крысиного короля, но помогает хотя бы на время забыть о его существовании. И в этом – еще одна особенность русского смеха, его великое терапевтическое назначение…
А.В.Кузнецов