Возмущение
Стремление оправдать правоту собственных взглядов и, увы, очернить собеседника. Само собой получается нападать на воображаемого оппонента, когда единственное мне необходимое – найти в человеке соответствия собственным понятиям порядочности, нравственной красоты, здравого смысла. Превратить предварительный, неразборчивый портрет монстра в нечто знакомое и привычное. Заглянуть в темный угол, а то и с сомнением пожать плечами и отойти, со временем научившись признавать в чужаке старинного знакомого. Мысленная конструкция, коей и является данное обобщение не нуждается в ответе, в возмущении. Я ни с кем не спорю, скорее возвожу что-то сродни развернутому риторическому вопросу, вопрошаю небеса и заодно разрушаю некоторые из предполагаемых тезисов означенного противника.
Видите ли, любезный, мы изначально находимся с разных сторон вполне реальной баррикады. Вы призваны отстаивать умеренные интересы легального большинства, а мне приходиться, будто бы торговать своими суждениями из-под полы. Я совершу простые манипуляции, призванные раз и навсегда стереть это неравноправие. Я считаю это позором и намерен всеми силами избегать притеснений и неволи. Я, выходит, родился несвободным, не так ли? Откуда пришел к нам реликт, атавизм рабства? Никакие формулировки не спасут гнилую суть явления, если и судить нас собираются отдельным судом. Крепостничество, сменившее одеяния. Высокопарные фразы о долге не более, чем смехотворная абстракция чиновничьего формализма. А пропаганда такого способа существования в присутственных местах способна воодушевить ( заинтересовать) либо идиотов, либо начинающих юмористов. Единственное разумное объяснение двусмысленного положения – принять имеющиеся законы, как постулат, как догму, затвердить и запомнить, словно их создание не дело рук самих граждан, а в нашем государстве, по-прежнему мнящем себя исключительно вне общего пути развития современных государств, так и не прижилась теория общественного договора. Пускай так, но отчего мне полагается отдавать вышеупомянутый ирреальный долг ни праху предков, ни еще живым пенсионерам, ни родным просторам, ни науке или искусству, а крепким, еще в самом соку мужчинам? Почему избрана такая странная шаблонная форма возвращения долга, почему глубоко личный процесс приобщения к духу родной страны взят под неусыпный контроль? Еще чуть-чуть простых соображений, не дающих мне покоя: наблюдая за циклическим актом возвращения долга одними поколениями другим, так и подмывает спросить: не пора ли разорвать этот порочный круг, бессмыслицу, питающуюся людскими судьбами; также хорошо бы уяснить, что понятие долга предусматривает субъект, который чем-то заслужил это право, и ежели мы поразмыслим и разберемся с проблемой преемственности государств, находившихся на нынешней территории РФ, то поймем: долг так или иначе не очень велик. И длительность его отбывания ( сочетание само по себе бессмысленное) должна стремиться к нулю, если уж педанту станет невтерпеж, пожалуйста, растяните выполнение долга на большее число поколений и делу конец: ваш инфернальный долг превратится в приятную обязанность. Начертив окрест себя круг оберега, перейдем к проблемам более острым. Скажем так: не очень понятно, чем военное дело может привлекать к себе. Отдельный случай профессиональная армия, где, наверное, неплохо платят. Не на что другое не годен: пойди заработай хоть этим, в целом, это простительно. Бытует одно недалекое мнение, будто бы надо перепробовать в жизни как можно больше разных занятий, увлечений. Во-первых, следуя за Декартом, спросим друг друга: а следует ли? А потом уклончиво заметим, что все перепробовать все равно не получится, да и жизнь, как череда попыток, штука сомнительная. Если на то пошло, давайте вытворять всякие глупости, я не знаю: сломайте себе за раз все ребра, поменяйте пол туда и обратно, продайте все свое имущество, а полученные средства раздайте нищим на паперти, поселитесь на Антарктиде, - дело нехитрое! Я подвожу к мысли о том, что не все занятия достойны проверки на собственной шкуре, несмотря на всю свою экзотичность и якобы важность для жизненного опыта и всякая чушь в том же роде. Любопытство можно утолять и иными способами. Люди спортивного сложения испытывают потребность проверять себя на стойкость в разных экстремальных ситуациях, одно из объяснений кроется в любви к максимально острым ощущениям. Объяснение так себе, потому как оно не с лучшей стороны характеризует этих самых людей, а как людей примитивных, с притупившимся чувством жизни, эмоционально неразвитых. Но может тут я хватил лишнего, как знать. Только ведь это все равно не повод лезть в самое пекло. Острые ощущения не связаны с реальной угрозой для жизни, они определенным образом прикреплены к нашим инстинктам. Чтобы хорошенько напугаться необязательно прыгать с большой высоты на веревке-резинке (зарубежный аттракцион) малой прочности и бояться, что ее, того гляди, в самый ответственный момент разорвет. Необязательно выпрыгивать из окна седьмого этажа с надеждой: а вдруг пронесет. Значит, и тут моя взяла. Попробуем же иной вариант: многих молодых людей привлекают состязания, связанные с прямой проверкой их силы в обоюдных столкновениях. Простительно, одной из форм подобных состязаний, действительно, является война, но с некоторой натяжкой. Но простите, чем вас не устраивают многочисленные единоборства, бокс, хочется погрубее – получите отдельное разрешение и идите в бои без правил, любите пострелять – занимайтесь стрельбой, поезжайте на игры, где вместо настоящих пуль капсулы с краской? Или вы неравнодушны к шикарно обставленной боевой технике, пережиток детских мечтаний сделал вас фетишистом? Похоже все, - я не оставил вам выхода, я припер вас к стенке, сознавайтесь: вам угодно убивать людей? Не терпится почувствовать себя хищником, будоражит вид крови и развороченных тел, ощущаете в себе призвание нажимать на курок? Что ж такого человека я себе представить могу, но не могу ни понять, ни одобрить, более того – я буду чувствовать по отношению к нему страх и отвращение. Существующее оправдание, и оправдание не очень надежное – громадная личная неприязнь к тому несчастному, которого вы избрали своей мишенью, отупляющее желание мести. Эта сторона вопроса доступна пониманию, человек, подвигнутый на преступление этими причинами не представляет из себя ничего нового для нас: многие способны дойти до скотского состояния. Совсем другое – человек, идущий убивать по приказу. Это абсурдно желать зла совершенно незнакомому человеку, которого ты видишь впервые, который поставлен в то же положение, что и ты сам. Он лично не сделал вам ничего дурного. Убивать по приказу, убивать бездумно (даже звучит абракадаброй), убивать беззлобно? Нет уж увольте, никогда, гораздо проще пустить пулю самому себе в лоб, чем прикончить другого, пускай, виновного, в конце концов мы не роботы, не бездушное зверье, мы отвыкли работать мясниками. Так получается заботится о нас правительство: заставляет вспоминать популярные в древних веках забавы! И какое лицемерие, какая обоюдная слепота царит везде. Молчание и покорность, согласие с самыми гнусными проявлениями беснующейся верхушки. Романтики грубого советского толка под напором интенсивной пропаганды милитаристического образа жизни ни с того ни с сего решают избрать делом своей жизни защиту Родины. Тайный враг засоряет канализации генералов, портит дороги в глубинке, возводит сугробы в неугодных местах. Чьи интересы в большинстве случаев защищаются, приходится только догадываться. Нелепые парады, мишура, бравада – декорации, заслоняющие смерть людей во многом по вине их сограждан, контраст между представляемым благообразием и действительным положением дел режет глаза. Войны во всем мире будут продолжаться до тех пор, пока всю атрибутику, все идолопоклонничество, сегодняшний казарменный тотемизм не будет заклеймен позором и осмеян. Будут появляться хищники, психически нездоровые фанатики, рвущиеся в бой за экстазом безумных скандинавов, а, следовательно, верховодящим чинам прямая выгода потворствовать низменным инстинктам ряда солдат, направлять их энергию в безопасное русло во время бесправия мелкого масштаба.
Что ж я не психолог, да и психология – не более, чем экстраполяция здравого смысла на удобный безликий манекен, но если в моих рассуждениях есть толика правды, то я страшусь людей означенного типа. Они выбивается из общества приятных людей, они по другую сторону границы, разделяющей готовых и не готовых, не способных на убийство, на организованную систему массового убийства – войну. Напоследок немного мнений других, гораздо более уважаемых людей. Всем известно отношение Пушкина к бунтам и восстаниям, проявлениям стихийной воли народа, его осуждение кровавой стороны дуэльных поединков. Толстой показал нам несовместимость обычной человеческой жизни и ужасов войны, показал падение одного из любителей покрасоваться своим бесстрашием, человека, живущего войной, - Долохова. Достоевский посвятил целый роман детальному разбору судьбы решившегося на убийство, вопреки голосу совести, поправшего основы человеческой морали, пошедшего против природы человека, как существа, наделенного воображением, памятью, душой. Излишне говорить о неприятии военной стихии, солдафонства, казарменного самоуправства Мандельштамом. Даже Шолохов, несмотря на свою колхозную стилистику, любовь к детальному живописанию внутренностей человека и слабое понимание его духовной составляющей, умудрился вставить посреди множества батальных сцен замечание о противоестественной сути войны для человеческой природы. Героя романа Набокова «Под знаком незаконнорожденных» Адам Круг четко определяет разницу между своими университетскими коллегами и агентами Падука. А многогрешный Гумберт Гумберт два раза говорит о своей полнейшей неспособности сознательно оборвать человеческую жизнь. Герои «Улисса», одного из ключевых произведений двадцатого века на редкость непатриотичны. Аскетичный Стивен высмеивает солдат, которые впоследствии заставили его полежать на холодной дублинской мостовой, предлагает вспомнить Ирландии о своем долге перед ним, а не постоянно талдычить ему об обязанности вовремя сложить свою голову на поле брани. Блума же в принципе нельзя поместить в ситуацию, где ему придется держать оружие, он чересчур женственен и самостоятелен. Роб-Грийе подробно разъясняет буйства, творящиеся в «Революции в Нью-Йорке», в «Истории Крыс». А выбор в качестве главного героя книги «В лабиринте» утомленного, плутающего солдата по меньшей мере симптоматичен. И Маркес однажды говорит, что чертовски тяжело в одиночку убить женщину.