Скорбное признание

 

 

Жестокая! Коль для тебя отрада – 
Знать, что по свету разнеслась молва,
Как ты надменна и бесчеловечна,
Пусть грешники из тьмы кромешной ада
Подскажут мне ужасные слова
Для выраженья муки бесконечной.

                Мигель де Сервантес Сааведра.

 

Ты спросишь, чем я сейчас занят. Опять сижу перед компьютером. В глубинах монитора встает мое ничего незначащее лицо неудачника и пустозвона. Из колонок льется мелодия «Paranoid android» с альбома Radiohead «OK Computer». Не лучший выбор, согласен. Но я как-то не склонен сейчас поражать тебя экзотичным подбором исполнителей. Над детским садом за окном нависли тучи. Игровую площадку облюбовала группа подростков. Сидят на спинках, ноги – на лавке. Битый час не могут подыскать себе занятия. Что у них на уме? Я знаю ответ, и ты его знаешь, и это не дает мне покоя. Другой мир подле меня, я вне него. Подростки разбиваются на пары и уходят из поля зрения. Я вздыхаю с облегчением. Мне не дает покоя мое странное положение в мире, где люди работают, чтобы быть при деньгах и развлекаются, чтобы быть окруженными другими людьми. Мир условностей заставляет людей искать удовольствия там, где их в нет в помине. Мир, которым правит голый король. Я всегда был молчалив, а когда начинал говорить, попадал в неловкие ситуации. Впрочем, откуда тебе знать об этом! Даже тебе нет до меня дела, не пытайся этого отрицать! Не стоит лицемерить, не надо меня обманывать! Хотя я порой нуждаюсь в сострадании, но не сейчас. Сейчас у меня полно сил.

Я стал забывать твое лицо: так долго я был лишен счастья любоваться им. Снишься мне ты все реже. Но память моя безупречна, когда речь заходит о снах. Там я вижу тебя во всей красе. Сновидения – единственный шанс увидеться с тобой. Ведь мне не под силу встретиться с тобой наяву. Я долго ждал случайных встреч, но удача отвернулась от меня, устав предоставлять мне один шанс за другим. Я искал тебя, красавица, на улицах Города с высокими тротуарами и мостовыми, похожими на русла пересохших рек. Я знаю, как тебя найти, тем не менее, я малодушно продолжаю нащупывать путеводную нить вслепую. 

Боюсь, как бы мне не наскучило это занятие. Понимаешь, мне становится все равно, найду ли я тебя или нет. Где ты, что с тобой? Жива ли ты, думаешь ли ты обо мне хоть изредка? Вопросов, как всегда, гораздо больше, чем ответов, ничего не поделаешь!

Послушай, мне не нужна свобода, свобода от тебя, я не так себе ее представлял! Свобода без тебя теряет всю свою привлекательность, она становится похожей на тюремную камеру. Какая разница, что пока я не нашел стен. Главное, я не найду здесь тебя! Я бешусь в одиночестве, то есть метафорически выражаясь, разумеется. Отсюда нет исхода, я заперт, я осужден навечно. Мой личный ад навеки мой! Я сам себе дьявол, приготовивший орудия пыток и несметное число наказаний. Ко мне не пускают посетителей, здесь не позволяют писать писем, зато отличная библиотека.

Скажи, пожалуйста, не кривя душой, но перед ответом хорошенько подумай: неужели во мне нет ничего привлекательного? Вот я, тебя боготворящий, я просто не смею приблизиться к тебе. Не за это ли я терплю столько бед? Я для тебя просто пустое место, так? Ответь мне, красавица, но прежде хорошенько подумай: нет ли в моей преданности, в моем служении твоему образу чего-то величественного. Я, конечно, не Данте, но я и не выдуманный мерзавец. Или ты имеешь ввиду, что мне неплохо бы стать Печориным. Хорошо, я выполню все, о чем бы ты меня не попросила. Нельзя ли меня как-нибудь исправить, что-то изменить, что бы взглянула на меня без отвращения. Или я слишком обыкновенный? Но один француз тоже считал себя заурядным человеком, до того, как не взглянул на себя под микроскопом. Приблизься ко мне, взрасти в себе ко мне приязнь. Представь, будто я герой из далекого прошлого, мифический персонаж. Кто знает, может, ты будешь не так далека от истины? Я лишен ароматизированной стерильности нынешнего поколения, я – статуя, выполненная из шершавого камня безумия. Но с тобой я буду кроток, как усыпленный дракон. Рассмотри меня в деталях, каждая частица моего тела, каждый поступок мой, каждое действие мое полно мечтами о тебе. Я стал будто бы зеркалом, раз и навсегда запечатлевшим, влюбившимся в твой образ. Твой солнцеподобный лик выжег нестираемый отпечаток в амальгаме моей души. Но одиночество по-прежнему кормится моим сарказмом отчаявшегося теоретика нежных чувств. Мир не подлежит изменению, я попал в западню. Изобретение Мореля – всего лишь метафора моей нерешительности! Проклятая неспособность к решительному шагу сводит на нет обилие путей, развертывающееся в моей фантазии.

Небеса милостивы ко мне, лишая возможности наблюдать тебя свободной, недумающей обо мне, счастливой без меня, помимо меня, радующейся, когда я вынужден горевать. Высшая справедливость проглядывается в этом, но мне все равно. Автор послания, выдержанного в духе смиренного эксгибиционизма, немного переборщил с количеством личных местоимений, не находишь? А как иначе, когда речь заходит о высоких чувствах, о борьбе и противостоянии, об абсолютах духа по иному нельзя. Две вершины, два горных пика, разделенных пропастью, и равнодушное небо. 

Никому не нужно приятной лжи, не вздумай отпираться и говорить, будто это не так! Ты за все это время ни единой минуты не провела в мыслях обо мне. Как же горько твое невнимание, твое равнодушие, отсутствие в моей жизни, среди мира моих событий. Быть лишенным твоего общества, возможности постоянно думать и говорить о тебе и с тобой – невыносимо. Я извиваюсь и корчусь, я не могу заснуть от тоски по тебе, хотя ты вроде бы так рядом. Неистребимая печаль пронзает сердце, вселенская скорбь спускается египетской казнью. Просто не верится, что можно существовать как-то без тебя! Разве можно смириться с утратой твоего божественного очарования; под давлением мыслей, с которыми невозможно ужиться недолго повредиться рассудком. Что-то надо делать, как-то шевелиться, куда-то спешить… Но что прикажете делать, если близок конец света? Я подозреваю, что вдали от тебя навсегда потеряю охоту чувствовать и любить. Мне не нужно полутонов и компромиссов, я теряюсь от всякого рода недомолвок и интриг.

И ведь прочие прелестницы, которых я в своей страсти коллекционера удостаивал внимания, меркли в своем очаровании, лишь на горизонте показывалась ты. Я тотчас о них забывал, они рассеивались бесплотными и безобидными, завистливыми духами прошлого. Ты же всегда покушалась на мое настоящее. Я никогда не чувствовал себя в безопасности, поскольку знал: красотка может нагрянуть в любой момент, и тогда меня ничего не спасет от нового приступа безудержного влечения. Но пафос сих строк ничем не оправдан, я по-прежнему одинок, слаб. Я пассивен в своей любви. В своей любви я таю кусочком льда на солнце. Огонь отчаяния оплавляет крылья моей мечте: когда-нибудь соединить наши судьбы в едином полете счастья. И никаких шансов воплотить все эти великолепные мечтания в жизнь. Не суждено ли тебе оставаться вечно мечтой, желанной и недостижимой? Не в этом ли твое предназначение? Весьма возможно, по крайней мере, не лишено вероятия, что ты просто метафора моего служения иллюзии, образу, созданному мной самим. Но, согласись, все это рыцарство гроша ломаного не стоит, оно происходит не из благородства, а от трусости и нерешительности. Не стыдно ли мне сознаваться в подобной слабости? – спросишь ты. Не знаю, я лелею в себе мысль, будто в каком-то из угодий рая живет точная копия тебя, которая не чает души во мне, которой любезны все мои достоинства и недостатки, которой нужен я таким, каким я сижу сейчас перед этим бессмысленным компьютером. Надежды малодушные и несправедливые по отношению к моей красотке, я знаю, но вместе с тем, ты – не более, чем моя фантазия, вымышленной мною персонаж еще неоконченной истории. В некотором смысле я идеальный автор, и роман, что я пишу, окончится лишь с моею смертью. Здесь не предвидится счастливых или неправдоподобных концовок, я буду предельно честен и корректен, у судьбы не возникнет претензий. 

Пусть каждый читающий эти страницы, пронизанные горечью боли и сожаления, задумается о подлинности собственных чувств. У Кортасара в одном месте было верно подмечено: хорошо искусство, передающие эмоции, настроение, но губительна подмена искусства эмоциями. Противоречивый Морелли замечает в одной из глав бессмертной «Игры в классики», что он слишком поздно осознал неспособность эстетических путей в искусстве привести его к метафизическим откровениям. Я не очень согласен с таким выводом, ведь эстетические пути ведут нас к красоте. А эффекты от ее использования крайне непредсказуемы. Красота носитель крайне глубокого философского смысла. Красота – зеркало наших предпочтений и идеалов, красота – сила, заставляющая нас говорить правду и себе, и тем, от кого мы можем попытаться эту правду сохранить. Красота изменяет нас изнутри, красота – заразная болезнь, излечимая лишь амнезией. Метафизические свойства красоты заключаются и в ее непостижимой способности соединять мир духовный и материальный. Красота способна толкнуть на безумие. 

Причина выбора эстетических путей в искусстве, вероятно, может крыться и в стремлении к совершенству. Действительно, совершенство и красота не всегда являются синонимами. Совершенство означает завершенность, законченность, полноту композиции, очевидную самодостаточность. Есть особый отряд писателей-перфекционистов, ищущих во всем идеал. Мне очень близка подобная позиция, но, увы, сейчас я не в состоянии сохранять спокойствие и ясную голову. Я бурлю кипящим котлом, поскольку знаю нам с тобою не встретиться. И мне так и суждено остаться неуслышанным. Я разочарован вдвойне. Оскорблен в лучших чувствах. Красотка, ты не ответишь мне приветливой улыбкой, не бросишь беззаботно легкомысленных фраз, чтобы утешить мое избитое самолюбие, не пригладишь взъерошенные волосы, не сосредоточишь на мне милого взгляда внимательных глаз, ты не опустишь голову мне на плечо, не попросишь меня ни о каком одолжении. Как же так, для кого я потратил столько сил? Не правда ли я немного повзрослел, как писатель? Ты не прочтешь моего нового труда, моих попыток объясниться, в которых я подытожил, все, что мы имеем на сегодняшний момент, мою бухгалтерию чувств, небесный свиток моих страданий, песнь песней моего сердца, летопись отречений и анафем, мои хроники великих походов за будущим, мой ответ на роман Кальвино о рыцаре, которого не было, мою версию о собственном происхождении, в которой я материализуюсь однажды из небесной любви к нежнейшей из смертных, мои поиски необретенного счастья, моего арлекинчика, моих кратких комментариев к жизни, мою осень в Пекине, мою пену дней, мое признание.

 

Помысли о том, что ты делаешь, вспомни о своем обещании, помысли о том, что ты моя и не можешь принадлежать другому! Прими в рассуждение, что как только ты скажешь «да», в тот же миг меня не станет.

Мигель де Сервантес Сааведра. 


 

 

 

Иван Азаров (XXVIII)


 

вернуться